Глава 5
Должник

– Срок сегодня, – подвел Кирсанов неутешительный итог утреннего совещания. – Так что приступаем немедленно.

– Превосходно, – выразил общее мнение Шилов.

– Вот именно, – строго возразил на это Евгений Павлович и в легкой задумчивости ретировался из кабинета. Вслед за ним последовали остальные сотрудники отдела, пока, наконец, Владимир с Сергеем не остались вдвоем. Утренние совещания традиционно проходили в их кабинете.

– А я хотел отпроситься на после обеда, – грустно заметил Шилов и продолжил рисовать на листе бумаги космическое сражение. Занятие, от которого его десять минут назад грубо и бесчеловечно оторвали.

– Тогда надо успеть до обеда, – Владимир без энтузиазма покосился на пухлую папку под названием «Срок сегодня».

– Нереально, – хладнокровно отметил Сергей и умелыми штрихами дополнил безвоздушное пространство клубами судьбоносных взрывов. – Если, конечно, не отложить обед до завтра! – добавил он с видом звезднорожденного гения.

– А ужин начать пораньше, – подхватил идею Владимир. – Или даже два ужина.

– И полтора завтрака, – с грустью закончил Шилов. – Которые я уже пропустил.

– Ничего, – успокоил его Владимир, – сегодня наешься.

Следующая пара часов прошла под мерный шелест бумаг и ровный стук клавиатуры. Работа кипела, словно маленький пластмассовый чайничек на игрушечной плите. Чайничек весело фыркал и подбадривал сам себя свежими байками, услышанными от старого мудрого холодильника.

– Ну, у тебя как? – спросил Сергей, оторвавшись наконец от экрана монитора.

– По плану, – коротко ответил Владимир.

– А у меня как-то суховато выходит, – пожаловался Шилов. – Как-то неискренне.

– Подумай об отпуске, – посоветовал Владимир. – Представь, что он наступит в тот самый момент, когда ты поставишь последнюю точку.

– А представь, представлю! И каково же потом будет мое разочарование?!

Еще через час Владимир решил сделать перерыв. Он вышел из кабинета, неторопливо спустился по лестнице на первый этаж и покинул здание.

Возле Министерства располагался маленький уютный сквер, в котором так хорошо было посидеть солнечным летним или весенним днем. Но, на беду, все летние и весенние дни были уже давно и бездарно прожиты, так что приходилось довольствоваться хмурым осенним.

Впрочем, осенью здесь тоже было неплохо. Меньше людей, меньше соблазнов, больше мыслей и воздуха. Владимир едва успел войти в сквер, а на первой же лавке его встретило до боли знакомое лицо. Григорий Белявский доброжелательно смотрел на него своими честными голубыми глазами и, как всегда, курил свою, пожалуй, сотую за сегодня сигарету.

Григорий очень любил курить. Сигареты, сигары, сигариллы, трубки, он был рад всем, при этом принципиально оставаясь в рамках закона. Белявский делал из своей привычки целую религию, придумывал различные ритуалы и жил, в общем-то, от перекура к перекуру. А может, именно во время перекуров он и жил.

А на тактичные и не очень упреки коллег, друзей и близких Григорий резонно замечал, что он готов идти на жертвы ради своего счастья. И тут же задавал контрвопрос. А вы готовы?

– Привет, Гриш, – Владимир устало опустился на лавку.

– Будешь? – Григорий, как всегда, предложил ему сигарету.

– Спасибо, – как всегда, отказался Владимир.

– Ох, зря! – упоенно прокомментировал отказ Белявский и выпустил изо рта пышное облако сигаретного дыма.

Нежно-серый дым затанцевал пьяным китайским драконом, изящно изгибаясь потусторонней петлей и тут же легко и уверенно умирая. Красивая жизнь, красивая смерть, как любил повторять Белявский.

– Как у тебя дела, Вова? – задал Григорий ленивый, необязательный вопрос.

– Держусь, – без лишней патетики ответил Владимир. – У тебя как?

– У меня дилемма, – Белявский вкусно затянулся и начал выпускать изо рта идеально круглые колечки дыма. – Электронные сигареты!

– Что с ними?

– Их тоже можно курить, – Григорий чуть нахмурился.

– Но?

– Табак! В них нет ни грамма табака.

– В том и смысл.

– В том и беда.

– Так к чему склоняешься?

– Так в том-то и дело, что еще не склоняюсь, – пожаловался Белявский. – Может, дашь совет?

– Бросай курить.

– Спасибо, – голосом оскорбленного принца крови ответил Григорий. – Спасибо за изящество и оригинальность мысли! – Он разочарованно покачал головой. – Ну вот представь, брошу и буду с завтрашнего дня ходить здоровый и несчастный. Вопрос! На хрена?!

Белявский выпустил очередную порцию дыма. Дым насмешливо закружился вокруг Владимира, спрашивая его горьким, пряным ароматом о том, зачем он говорит такие глупости. Владимиру нечего было возразить. Он действительно оказался неправ и не желал усугублять ситуацию.

– Тогда не отказывай себе в новых формах. Чем больше дыма, тем лучше.

– А вот это неплохой совет, Вова, – Белявский довольно рассмеялся. – Скорее всего, я ему даже последую.

Когда Владимир вернулся, Сергей в отчаянии дремал, положив усталую голову на крепко сжатый кулак. Владимир хлопнул дверью, и Шилов с явным неудовольствием принял вертикальное положение. С его лица все еще не ушло мечтательное выражение путника царства грез.

– Преждеобеденный сон? – поинтересовался Владимир.

– Я бы сказал вместообеденный.

– Что значительно приятнее вместообеденного труда.

– Определенно, – Сергей упоенно зевнул. – Определенно, мы еще многого не понимаем в жизни.

Неожиданно в кабинет зашел Кирсанов. Вид он имел немного взволнованный и отрешенный. В руках Евгений Павлович крепко сжимал изящную папку коричневой кожи.

– Ну как дела? – спросил он, глядя поверх голов.

– В поте лица, – ответил Владимир и показательно постучал по клавиатуре.

Сергей же предпочел промолчать, примерив маску идейного молотобойца.

– Хорошо, – Евгений Павлович неискренне улыбнулся. – Я общался с руководством. Новый срок – завтра с утра.

И он вышел под оглушительные, несмолкаемые овации. Ведь что может быть прекраснее, чем отложенное на завтра дело?

– Пошли, пообедаем? – предложил Сергей, когда Кирсанов покинул кабинет.

– Ты же уже поспал.

– Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, это не одно и то же.

– Что ж, будем надеяться, в этот раз ты не ошибешься.

Обед прошел так же, как и весь остальной день. Тихо, мирно и без сомнительных предприятий. Именно так и должен проходить день, который вдруг отложили на завтра. Просто, легко и бездумно. И лишь вечером все может снова пойти не так.

Владимир бежал. Задыхаясь и спотыкаясь, он мчался вперед, не думая о том, что ждет впереди, но, зная, что позади уже заждались. Раз и навсегда отгоняя дерзкие мысли о том, что надо остановиться, выхватить из ножен меч и лицом к лицу встретить настигающий его ужас. Тем более что ни меча, ни ножен при себе у него не было, чему, безусловно, стоило порадоваться. Ведь они бы чрезвычайно мешали бежать.

Еще полчаса назад Владимир стоял на кухне, заваривал чай и планировал исключительно вальяжный спринт до дивана. А вот теперь он бежал и останавливаться не собирался. По крайней мере, никоим образом не по своей воле. Предельно простой и, разумеется, невыполнимый план.

И ведь ничто не предвещало такой драмы. Обычный поход в обычный Лабиринт. Обычная тоска и усталость. Обычные страх и раздражение. Обычный поворот. Поворот, за которым спиной к нему стоял Хранитель. Он размеренно постукивал по каменному полу своей тростью, выбивая из камней зловещий минорный марш. Хранитель неторопливо развернулся, оборвав марш на самом возвышенном месте.

– Ты решил? – без предисловий спросил он, и фонари огромных глаз вонзились Владимиру прямо в душу.

– Решил, – Владимир собрал волю в дрожащий кулак. – Придется тебе еще поработать.

Хранитель расстроенно скривил тонкие губы и неодобрительно поморщился.

– Ты помнишь, что должен? – уточнил он.

– Помню и готов отдать чем-то другим.

– Но мне больше ничего не надо.

– Тогда давай подождем. Вдруг да понадобится.

– Давай, – неожиданно легко согласился Хранитель, – я подожду, пока ты не станешь умолять меня снова сделать тебе предложение. Посмотрим, насколько долго нам придется ждать.

– Посмотрим, – неуверенно согласился Владимир.

Узкое лицо Хранителя озарилось меланхоличной улыбкой. Янтарные глаза чуть потускнели, и он сделал несколько шагов назад, во тьму. И, прежде чем исчезнуть окончательно, прошептал.

– Обернись.

Владимир обернулся, застыл на пару сжавшихся секунд, а потом сорвался в олений, панический бег. Так по Лабиринту бегать было нельзя. Но бежать по-иному Владимир просто не мог.

За его спиной мчался стремительный темнокрылый Ужас, не догоняя, но и не отставая ни на миг. Обещая настичь в любой подходящий момент. Обещая бесконечную расплату за неосторожный выбор.

У Ужаса не было клыков, рогов, когтей. У него не было горящих глаз и лязгающей пасти. Ни жуткого рычания, ни мертвенного шипения. Даже сколь-нибудь отталкивающего запаха не было. Наоборот, – легкая, отчасти даже приятная прохлада.

Так почему же было так страшно?

Потому что Ужас менял Лабиринт. После него Лабиринт был уже другим. Он ломался, корчился, извивался, словно змея, у которой медленно отрезают голову. Умирая, но пока еще не успев умереть.

На глазах Владимира рушился его мир, его разум. Превращаясь в безбрежное и безжалостное царство ночных кошмаров. Кошмаров, которые должны были остаться с ним навсегда. И если он хотел это пережить, если не хотел сойти с ума прямо сейчас, то он должен был бежать.

– Надо остановиться, – твердил Владимир, – надо просто остановиться, и все это пройдет. И я пойду допивать чай. Пускай даже холодный.

Но он не останавливался. Он даже не оборачивался. Одного раза вполне хватило, чтобы понять – оборачиваться не стоит. Вдруг, обернувшись, ты поймешь, что уже не убежать. Остановишься и долго еще будешь ждать, когда тебя наконец догонят.

Конечно, у Владимира оставалась одна-единственная возможность прекратить эту безумную погоню. Без раздумий, сомнений и юридических уловок согласиться на предложение Хранителя. Вернуть долг. Сдаться уже в самом начале.

И это, пожалуй, было лучшее из того, что он мог сделать. Но ведь что-то заставляет нас отвергать даже самые расчудесные, самые восхитительные предложения. Что-то подталкивает нас в лесную чащу, когда можно выбрать прямую дорогу к дворцу у моря. Что-то приказывает выбирать ужас вместо короны. И не кланяться! Никому, никогда и ни за сколько!

И Владимир стискивал зубы и не звал Хранителя. Гнал из больной головы мысли о немедленной капитуляции. Бежал, каждый раз выбирая правый поворот, просто для того, чтобы не думать, куда поворачивать.

А Ужас все гнал его вперед, заставляя переставлять каменеющие ноги, заставляя жалеть о каждом шаге, о каждой секунде. Заставляя тяжело и обреченно дышать в надежде, что и этот вздох не станет последним.

После часа безумной гонки Владимир окончательно обессилел и, споткнувшись об очередной выступ, рухнул на твердый пол, больно ударившись локтем. Он попробовал тут же встать и бежать дальше, но тело едва ли подчинялось его командам. Кое-как Владимир поднялся и, заранее проклиная свой поступок, посмотрел назад.

Ужас уже навис над ним, будто дожидаясь, когда снова можно будет продолжить веселую игру в догонялки. Безликий, безмолвный, бездушный. Идеальный по своим сути и облику. Именно тот, которого не должно быть ни в чьей жизни.

Владимир понял, что больше бежать он не может. И, когда он это понял, Владимир закричал. Он, в общем-то, никогда не был трусом, но ведь у всех есть предел. Предел того, что может вынести разум, того, что может вытерпеть воля.

И сегодня Владимир очень далеко забрел за свой предел. Гораздо дальше, чем когда-либо заходил и в Лабиринте, и в реальном мире. Туда, где он остался со своим ужасом один на один. Где пустыми словами становятся честь, гордость, достоинство. Где исчезают все иллюзии и надежды и остается только страх.

Страх овладел им полностью. Подчинил, обездвижил, намертво приковал к месту. Втыкал раскаленные иглы прямо в сердце, резал по живому, сжимал голову стальными тисками. Владимир кричал так же, как и бежал. Пока мог. Потом он просто закрыл глаза и дрожал крупной, беспокойной дрожью.

Когда Владимир открыл глаза, Ужаса уже не было. Он ушел, не прощаясь, оставив после себя тяжелое похмелье и искалеченную нереальность.

Привычного Лабиринта больше не существовало. Вместо него вокруг Владимира колыхалась отвратительная паутина из обрывков дорог и пятен светотени. Верх и низ поменялись местами, а направления утратили определенность. Обломки минут валялись прямо под ногами. Их можно было поднять и склеить, но к чему расстраивать и без того рыдающее время.

И еще тишина. Безупречная тишина – совершенная мелодия рождения нового Лабиринта. Владимир со злостью шаркнул ногой, и этот грубый, неприятный звук показался ему нежнее «Пражской» симфонии.