Пусть непременно то меня настигнет и я буду в истоме ублажаться свежей поточностью мира, под Солнцем на берегах разомлевая,

Мистическая азбука так провозгласила заклинание, не по буквам, а по сдвигам мыслей за звучанием музыки, за взглядом проплывающим, за поцелуем нежно томящемся в памяти, за жестом эпохи мир опрокидывающем, не успевая счеканить равнозначное объяснение сему,

Так должно быть, так здесь мы дополняем быль, пока есть что выпивать и считывать в должной степени свершений житейских.

Моя любимая ночь, ты повсюду,

Я распростёршись в тебе иду навстречу,

Навстречу неведомости, что за собою укрыла,

Мне хватит и я не смогу отлучиться сквозь вечность,

Слишком короткий, но не закончится сюжетная линия.

Со мной или без.

Комары испили, словно вина сосуд,

Крови моей изобилие,

Незатейливое пиршество,

Взять и убавить меня незаметно,

Словно пчёлы собирают нектар,

Только улей их мне не видывался,

А я не цвету и не пахну.

Что ни сон, так поиск сюжетной линии, спектакль и ширма из иллюзий и заблуждений, произвол дьяволицы вмешивается в судьбы и рисует в воображении иную следственность.

Хватит, с меня снова хватит, напаслись до предела баки затей,

Двигатель творчества эндогенного, то, что эндокринолог прописывал для оздоровления,

До сих справку ношу его, там печать, надпись гласит в которой: "ещё немного, ещё чуть-чуть",

С тех пор нездоровый, ожидаю метеора, что пыль подымет, которую сил не хватает смахнуть,

Её перламутр глаза уже выел, скоро буду идти на ощупь ко дну под действием невидимой силы, что давит и даёт опору, чтоб лететь или рыть нору,

Как повезёт или чему научит лотерея статистических выходок, чтоб она возвысилась в бездну пропасти неба,

Дабы было просторней, дабы было веселей, дабы было вообще,

Иначе можно исчезнуть и никогда не вернуться, перевалиться за край горизонта в будущее, оторваться от опор всех,

А там застегнуть на себе намордник из социального редуктора пустых отмщений, укорачивающий достижения ценз, и выть сквозь него на Луну, как проклятый пёс в изумлении, что место не нагрел и давно забыл где будка, ведь там над головой есть куда высказаться, есть что счесть,

Пропащий в небылиных мерах без задней мысли об интригах грядущего, Луна виднее и гораздо выше, чем ограды вершин общественных, к ней и тяготеет вой, к ней тяготеет и мысль.

Пляшут города и страны по полотнам судеб,

Заживают и распускаются раны в страдальческом саду,

Немой полудень иссушает жарким напором света,

Безжалостный огонь вселенский держит баланс покоя и тревоги на кону,

Подобно струна издаёт волны резонерства, возвышает тонкий возглас под потолки построек,

Уймись мелодия, твой трепет шкребущий прогоняющим зовом никуда не ведёт,

Подобно дикая порода непокорствует и впивается ядовитыми струями в уши,

Играет на нервах с незапамятных времён, мать эволюции, предтеча богов,

Отдай мне свою руку и уволакивай за холмы веков, что томятся невзрачные извивая жала костров,

Из пожаров дымящих залежей зажжённых дерзновенной искрой, мелькнувшей при отключке сознания щелчком,

Коробит меня, коробит, терзает душевная мука, разгребает ментальность подобно песок, растопырив когти осторожно.

Зачем? Для чего? Не нужно ведь играть с тоскою пытаясь её расчленять, это не патанатомия, а нечто ещё дышащее и бдящее в предвкушении вольности.

Вон, убирайся, вон, каверзная преисподница! Со мной не прокатит твоя завитая плетнина,

Меня не проведёшь, даже думать не хочется до конца жизни о твоём плоском юморе, лавочка закрыта на надёжный засов,

Только форточка сквозит и стрекочет щеколда, вентиляция произвольная, творческая,

Для прихода идей требуется свежий воздух и отсутствие заслонов пред его поточностью,

Иначе потухнет прекрасный вечер увязая в глуши глубинной, что задерживает за собой рвение текущих дней, по городам и странам, где металась буйствующая лира оставляя тёплый след,

Ведь не хочется ужаса, лучше чтоб хотелось от восхищения.

Из сна доносится таков ответ: «Вы чувствуете и должно быть ведаете,

Какова ваша жизни форма,

Протяжённость от вчера через сегодня в завтрашнюю иллюзорность.

Соответствует ли опыту будущее? Насколько грядущее предопределено разумностью? Похоже именно на попытку втиснуть бытие в формы памяток о несуществующем прошлом,

Алчная ограниченность противоречий, неисчерпаемое желание большего, что замкнуто в ментальном тупике, это можно назвать безумием в здравом состоянии тела,

Не сложно протянуть руку вечности, тяжело не раствориться в ней или не замкнуться в циркулирующем повторении по месту случая, словно беспечность доверяется гибели, что приносит необратимые увечья и искажения форм жизни,

Но не видит ни образа гибели, ни её следа, и бредёт по собственной полосе чёрно-белой, где ещё не изобрели разноцветность,

Трансляции не те, слишком развеяны по небыли и распростёрты пред неуместными критериями,

Да подсказать некому, никто не просеивает приоритеты, чтоб изваять прекрасную формацию всеобщей перспективы,

Вы чувствуете и должно быть ведаете, чего не хватает в мире этом,

Как по мне, так не хватает разумности, все возможности заперты на замок превозвышенности под ключик тупости,

Как сказать, можно не говорить вообще, всё ясно и так, лишь непостижимые дали необъятных простор напомнили, ещё есть что-то большее, непременно есть где-то что-то ещё, стоит лишь выйти из мыслеобраза скупости, чтоб вселенскую сущность обогнуть живым поясом,

Пустить и ветви, и корни, дабы ею в себе утонуть».

– На скороспешную руку сдирается лад, в промедлительный тупик упирается нечто необъятное, гибельной очерёдностью представ, а раз упёрлось, то от ханжества смутьянов. Где середина? Середина пустота, её нет, ибо усреднение вершин нисходит к лишениям. Должны усредняться лишь показатели, но ни достижения.

Дьяволица не представая образом продолжает томно причитать: «Нагадали атомы, нагадали,

Из лежачей пустоши снизойдя изысканиями,

Накатами, накатами швыряются в будущее,

Предсказание читаю здесь, по ним, в текстуре амплитуд и жестов жизни, что воплоти скребёт изнанку замкнувшегося периода,

Кто-то помог ему замкнуться, чтоб навскидку сложности упразднить, вымирание ради уюта,

И вьётся вокруг ступора того нитка тропой извилистой, что стопы мнёт, а порой и лица,

Поползновения зыбкие рук за добычей уводят на долго в другую плоскость событий, что даётся не за предначертанность иллюзий,

Вон крадётся день и ночь его преследует не спрашивая никого ни о чём,

Можно уткнувшись упором смотреть, как закат сменяется рассветом, как меняют форму силуэты расточаясь от привычки до привычки,

Но вон откололся стержень и нету больше оси центробежной, лишь расторопное мельтешение гнущихся тел,

Никто ничто не предскажет, коли некак и незачем, все детали во власти творения, оно протекает с выбрасывающимися волнами на иссыхающий берег,

Иначе не было бы задержек дыхания между вдохом и выдохом, что промежуток тишины с вечность, нет без того манёвров никаких, ни всплесков, ни перерывов в ожидании,

Отсюда решительность знания и желание постичь нечто необъятное и великое, небывалое, так каждый миг неограниченный, но изваянный жестом созидающим, что воссиял светилами покусившимися на безмерность всевластной пустоты. Ни алчность не имеет границ, а безграничность.

Толи сон воротит восхищение былым образом страсти, чтоб предстал неведомой силой адской красоты и мудрости, толи это укромный угол, что даёт укрытие от лишней суетности бренного быта. Кто ты? Откуда, нечистая сила и диво? Сон или нечто непостижимое?

Шкребётся пьяная пчела по разгорячённому граниту,

Она вкусила ядовитый нектар манящего её цветка, лилии или аконита,

Её поверженный жизни импульс издаёт вялые подвижки градиента химического,

Не приветствует, не прощается, только неосмысленно и небрежно жестикулирует,

Подобно знает, что сие результат настигнет, но не настигает и не настигает, её жестоко душа насилует и плоть отпустить не позволяет,

Ни солнце, ни покров горячий не способны отозваться ей, и не было бы иначе, если непрерывно воспевали вьюги с севера,

Доносятся одни ругательства тех, кто смыслов не ведают, лишь каверкают и репетуют то, что не способны преисполнить сутью, глупость предтеча насилия,

Это не общество, а контуры аморфности некоей представляющей из себя тупик, последние из разумных зверей,

Но пчела пьяна сладострастием и ползёт несдержанно истощая миг, искушает горячий покров, ни приветствуя, ни прощаясь, лишь незамысловатая инерция невзначай возникшая из неоткуда в никуда, не возымев должное процессуально, ведь локации определены обстоятельствами, так и фатальность, что словно влага, то течёт, то парит, то замерзает.

– Из плесканий шторма в пустошь будней материковых, сон озарён адским пламенем, сим безпокоен, никак не иначе. Вы преисполняете ситуацию загадками, не от моей пытливости, а тем, чем явились, и тому не мешало бы, чтоб прояснилось.

– Я распространяю свои новости, стремится вдаль сюжетная лента,

Не переключайте канал, дальше самое интересное,

Все публикации размещаются на правах пространства и материальной инерции,

Только у блюдца нет ни одной затеи, ублюлки привыкли к ублюдочности и к комфорту перманентному, лишь нажива им интересна,

Считают они себя породой, чуть ли ни божественностью, но вьются гнедые струи мимо моего сюжета,

Мне не нужны вершины кормовых хранилищ, что мраком эпохи застыли под видом мудрости тех, кто мудрецами зовутся от мнимости,

Не мне ли сей суетностью видывать как обстоят дела жизни, не вашей, не забывайте о том, а моей, ваша личность, но та по моим законам шевелится,

Вон за лесом, за морями доносится чей-то крик, я его узнаю, это зов о помощи уходящий из сферы когнитивной, из сознания, которое себя теряет, но терять не хотело,

Никто не слышит о том, что доносится случаем, но он изводится и знать не желает, издавая сигналы отчаянно, постепенно умолкает, уходит волной к состоянию штиля, выравнивается вплоть до отсутствия,

Рамки любого восприятия ограничены формальными параметрами, обособлены рецепторикой и детекцией, тянется за мыслью след лишь, словно колея последствия на прощание вызывает возмущение среды физической, а там глядишь, как накренится век и что с него посыпется за борт, непрочность, неустойчивость или излишек, а может и нечто весьма полезное, всего-то не закрепившееся,

Невозможно завершить жизнь, пока она не кончится полностью,

Пиши письма, не пиши, читать их кто-то должен, так и мысли, без внешней распознанности не бывает внутреннего содержания, не бывает взаимности,

Так и здешние изгибы смысла, возникают исключительно для зрителей,

Так и к тебе же, зри доколе зрится и лови сюжет.

И тут явилось нечто, чего не видывал и не ожидал, но в миг тот озарением представшим меня вышвырнуло из сна, меня волочат за ноги какие-то негры, неведомо зачем и куда, но мысль напрашивается неладная, не умею отчаиваться, а сердце стучит отчаянно.

Я не знаю, мне не видно, вовсе интереса нет,

Откуда и зачем миг возникший испещряет дно вечности,

Главный приоритет, как по мне, это возникновение того, чего нет, импровизация волей судеб для явления формы преодолевающей ограничения,

Вон захлопнулся век, а в нём заперты на замке якоря воззрений,

Парусину высвободит ветер дуновением обстановки несдержанной,

И понесёт мир за край, перевалившись за который невозможно обернуться вспять, невозможно,

Но то дарует нам манёвренность, мы необузданные вершители времени,

И сей небольшой вселенский кокон, словно окно сквозь каноны, взгляд из которого валится напором напролом,

Далеко, далеко, да не настолько, чтоб сорваться в пропасть бездны за ним,

Лёгкий проблеск импульсивности нервной, мимолётной искоркой удивления неожиданностью, но всею суетностью осмысленной, что не течение напористое реки, лишь первостепенная динамика органическая,

Отведено безконечностью плетущей из вариативности неисчислимой возрастание жизни и понимание оной,

Слово за ней, но ни одного слова не требуется, протягиваю ладонь ей навстречу, чтоб та утонула и никогда не всплыла,

Так оторвавшись от груза птицы взлетают, кто за свободой, кто за подаянием, не знаю, не видно, вовсе интереса нет,

Вселенная без моей помощи сдвинулась, а я лишь качусь сверху, словно на вздымающем гребне, только от неё и только за нею.

О нет, судно отчалило от берега, власти местные опознали пиратские манеры и дух дурной славы, что вьётся колеёй за курсом пропащим, но улик у них нет, лишь претензии, попытка возвыситься без единого подвига величавого, формальное посягательство невежд из зависти.

Подождите, подождите, попляшете на последнем сучьем балу в упоении восхитительностью, что попутала честь с настырностью,

Ни вам ли видеть собственное убожество распространяющееся с прогрессией ублюдочности отравой ядов? Вы мерзкие черви на умирающем теле мира, коих он не в силах стряхнуть в своём бездумии, вам неведома ни суть, ни действительность, ибо вы не есть сущность разумности, некое притворство превосходства вообразимого, жрущего всё то, что поверх скудоумия и лживости.

Ни это ли ничтожно, что ущербностью воодушевлено? Похоже именно на то, так шкребутся выблядки под окнами, что вопли бесов за песни выдают,

Но мнится им, что это не хвалимая собою трусость, уподобившаяся безалаберной скупости и поводимому ею мерилу не имеющему за собой ничего, кроме зверской суетности вокруг наживы,

Вас бы одарить, чем наделяете жизнь, по заслугам, иначе ни справедливости, ни смыслов, ведь малейший дрянной паразит заражает даже необъятное и великое, если не сгинет в рамках тех реактивных секунд, что огранили мысли мелочностью и неучтивостью.

Откуда такое отношение к феномену жизни? Ведь это объективность, относиться к которой нет потребности, она является в единственном виде, даже если нет ничего прекрасного в ней. Подумайте, раскиньте пустотой, откуда и сколько у сего путей и каков тот путь? Ибо вариаций здесь даже нет, одна вселенная, всего лишь, но она не всё к себе подпустит. Считайте её проверкой на пригодность.

Кто плодит сие? Творец? Нет, это последняя деструкция в форме людской глупости, которую дано преодолеть, либо исчезнуть в бренном послевкусии. Ни свежести в пренебрежении, ни целей, одна попытка съесть то, что в глотку не влезает. Вы инструменты побуждений, кои не поведали, исполнимые вами деяния травят бытие, а значит вы травите сами себя, но за исполнение ущерба полагается наказание, даже если инициативы не осознаны, даже если наказывать некому, любой результат эквивалентен своему продолжительному действию, взгляните, все проявившиеся последствия обнажены ничем иным, той самой незатейливостью или попросту ментальной ограниченностью в случае людских привычек действовать ради утехи, словно плсокость шахматной доски или виниловой пластинки, что никогда ничего не учитывает, так предстаёт эпоха делающая из своей гибели пищу.

Они молча затащили меня в темницу, где единственный света луч во тьме и затишье пробивается сквозь отдушину, мрачное место, дыра во времени, похоже на пропасть и бездну одновременно. Щелчок, закрылась на ключ решётка.

– О нет, но там же прекрасная пора, мимоходом ускользает без оглядки на тех, кто вытеснен из сюжета.

Несётся лето зноем жгущим, зелень листвы с прохладой ветра перешёптываются.

Не на последок ли? На долго ли? Предрешено не мной, но отзыв мой следует повсюду,

Вон увядающий цветок, будто спит или спать хочет, невольною истомой лепестки сморщил, Луна ему дарует последнее сияние питающее шелест его, вскоре хрустом распадутся на мелкие осколки, что было полотном несущим жесты живой формы, коя не изыскала подобия, ибо не есть что-либо иное, лишь увядание, но ещё цветущее, одиночеством собственным преисполнено распахнувшись в гнетущий мир, давно лишённый истины и сути.

Голод, и зверский, и умственный, и духовный, не хватает пищи всех форм, лишь неотлучно муза изводится, безмерно тянет мысль по вселенскому холсту.

Мясо с молоком, немного сала и салатик овощной,

Мерило жизни удалой, большего не надо,

Хватает чтоб не спятить и разомлеть в бреду тревожном,

А ночью на краю лежанки, будучи снами оттеснённым,

Тихонечко ускользать сползая на пол, от того, что на мозг каплет желанием,

Мясо с молоком в нарезном салате, сожрать и всё равно не хватит,

Ноги не слушаются, простыня ловушкой обвилась и преследовательная паранойя,

Кто-то взором ткнётся в душу, ей бога, чтоб хватало до смерти тревоги и юмора,

Порча имущества непорочная с подачки уловок безумства,

Боюсь, страшно боюсь, что негоден ловить импульс божественный, ведь и лучи вселенские порой предстают промахом,

Пусть выжжет меня насквозь, просветит помыслом настырным, неведомая явственность всевластной похоти и прихоти, свети мой свет заря восхода, свети на меня, чтоб припекло до покраснения морды, чтоб хватило на долго, навсегда, пускай встречный поток, с ног сбивай, чтоб встряхнуло дурную главь, раскрой мою сущность исконную, словно неведомых существ из себя испускают века, а те наводят шорох эпохальный и воют мистическим зовом промеж времён,

Чтоб содрогнуть кривые неровности жизненных траекторий,

Ах, этот сон, чудеса фантасмагории, онейроид, никуда не забредёшь без него, словно конь неподкованный о твердь мирскую копыта истирает, ведь привык к мягкому полю, не Будда, а буйное животное, стремится забежать за горизонт, только бы выброситься из прошлого по направлению к грядущему, набрать максимальную скорость и подвинуть вселенную всю, слишком что-то тесно тут и жрать охота, мясо с молоком, но можно и вино на голодный желудок.

Так миг взбудораживший вспышкой магических жестов, полыхнула явь и содрогнулись каменные стены, обгорели кончики волос, запахло жареным, предстала предо мной неведомая сущность, но то уже не сон, я невзначай ущипнул себя за бок, дабы почувствовать, что не сплю, это существо из мира не нашего, не ведает такого наука, адское пламя, повсюду витают поточные струи, через кои я осязаю её.

– Но думал я, что был то сон, не верил, что зрится в голове не здравой. Поведай, существенность сокрытая тайной, откуда, да и зачем, дивом даёшься и меня преследуешь?

– Не буду томить тебя загадками, познает не скоро человечество, что предстало повсеместно вокруг и именуется ими вселенной, пролетит мимо ни один век, утомится вечность, прежде чем сущность природы люди смогут постичь в совершенстве, я существо постигшее тайны бытийные, вижу траектории судеб за долго явления тех, пришла оставить зерно, коему дано произрасти сквозь безкрайность, отсюда, через тебя, ну и ром, он должен быть вовремя доставлен к празднеству, я помогу тебе выбраться и сделать необходимый жест, дабы разомкнуть скудный сюжет и выплеснуть жизненную волю в просвет вселенской необъятности.

В миг разящий луч обнажил некую тайну, словно сокрытое доселе стало явным, понятным, некая затея, масштабный предлог, что вынести в свет, дабы хватило всем на долго, и обнажилось то любовью.

– Любезная, одарите своим трепетом нежным, без него ни жить, ни умереть, лишь только будучи смежностью меж миром этим и тем,

Протаптывая некую границу и её размывая, самому не видеть для чего и зачем,

Любезная, оставьте мне слова ваши, я знаю, они слетают с губ, и подобно поцелую каждое держит крепко за невольную душу,

Я ничего никогда не ищу, довольно того, что явилось, у небосвода нет вершины, он плавно растворяется в вышинах безпредельных, безпрерывно, и входит в сферы иного напряжения, иных подвижек,

Мне ведомо насколько зацепили силки и петли развёртывающихся прорв, они поглотили всё и больше поглощать не могут,