– Мне нравится, – свеженапечатанный, ещё пахнущий типографией журнал «Past & Present» в руках Иоанна был раскрыт на статье «Юстинианова чума: новый взгляд».
– Поздравляю, коллега, – улыбнулся профессор Бишоп.
Иоанн перечитал подзаголовок: «Автор: Иоанн Н. Касидроу, студент Академии Аббертона». Ему определённо нравилось, как смотрится его имя на плотной бумаге.
– Мне вышлют электронную копию? – спросил Иоанн.
– Попроси их, – ответил профессор Бишоп.
– Мне нужно ещё несколько экземпляров.
– Свой я тебе не отдам, – Бишоп откинулся в кресле и попытался свернуть толстый журнал в трубочку. – Сохраню на память.
– У вас таких много, – рассмеялся Иоанн.
– Купи, – сказал Бишоп. – Пока не распродали тираж, купи, сорви ценники и дари кому хочешь.
– Мне нужно хотя бы отправить отцу. В печатном виде.
– Вот тебе для отца. – Бишоп показал Иоанну на оставшийся на столе третий экземпляр журнала.
– Как-то мало для авторских экземпляров, всего три штуки.
– Они хотели отправить один.
– Это вы выбили у них три?
– А как же. – Бишоп прекратил раскачиваться в кресле и положил журнал на стол.
– Спасибо.
– Работа действительно хорошая, – заключил Бишоп. – Ещё раз поздравляю.
– Спасибо.
– Теперь не торопись. – Иоанн кивнул, стараясь не выдать скуки в преддверии наставления. – Сейчас закладывается основа твоей репутации. Не испогань её с самого начала, – Бишоп задумчиво наклонил голову и посмотрел на свой раздавшийся живот, еле обхватываемый подтяжками. – Когда-то я написал статью… там Нельсон принял смерть на корабле под названием «Слава». Что-то замкнуло в голове, и «Победа» у меня превратилась в «Славу». Редактор не заметил, и так опубликовали…
– Иногда такое случается, – понимающе сказал Иоанн.
– Через двадцать лет эту статью отыскали, – усмехнулся Бишоп. – И дали мне по мозгам. И правильно сделали.
– Вы писали о Нельсоне?
– Там о Нельсоне было буквально два слова. Хотел ввернуть красивый оборот, и вот, пожалуйста, стыда натерпелся.
Иоанн улыбнулся.
– Будь внимателен, – посоветовал Бишоп, его взгляд упал на часы в углу кабинета. – И что-то мне подсказывает, что ты уже не внимателен.
– В каком смысле?
– У тебя лекция по теории государства через десять минут.
– Так я успею.
– Иоанн, если ты думаешь, что тебе вовсе не обязательно ходить на лекции… – Бишоп помолчал, – то, возможно, ты и прав.
– Правда?
– Нет.
– Хорошо.
– Иди, – сказал Бишоп. – И я до сих пор не получил тезисы твоей семестровой работы.
– Я ещё не уверен насчёт темы.
– Мне кажется, ты не совсем уверен насчёт того, с кем тебе проводить выходные, – усмехнулся Бишоп. – В любом случае, мистер Касидроу, завтра тезисы должны быть во «входящих» у меня в компьютере.
– Я постараюсь.
– Иоанн, ты студент, который на первом году обучения опубликовался в оксфордском научном журнале с мировым именем. Я не верю, что тебе сложно написать тезисы для работы по политологии, – Иоанн молчал. – Да, я понимаю, ты до сих увлечён своей Византией… В таком случае придумай, как совместить твоей интерес с требованиями учебного плана.
– Мне интересна современная политика, – ответил Иоанн.
– Знаю-знаю. Скажем, вот что… – Бишоп почесал лысую макушку. – Как насчёт принципов византийской дипломатии в приложении к… американской внешней политике начала двухтысячных?
– Мне… – Иоанн задумался. – Высказывались мнения, что гибкая стратегия византийцев – то, что нужно Америке.
– Да-да, об этом я и говорю. Но без особой фактологии – общие принципы, как всё было устроено, кто что писал и насколько это актуально.
– Я пришлю вам тезисы сегодня вечером, – сказал Иоанн.
– Вот спасибо! – засмеялся Бишоп. – Ты будешь их писать вместо лекции?
– Во время. – Иоанн складывал полученные от Бишопа журналы в портфель. – Я напишу вам вечером.
– Вечером я буду смотреть игру «Лестера» с «Сити», а твои тезисы посмотрю завтра утром.
– До свидания, – попрощался Иоанн, закрывая за собой дверь кабинета и оставляя Бишопа наедине с непроверенными работами других студентов. В голове Иоанн сделал пометку ещё раз поблагодарить отца за куратора. Судя по жалобам сокурсников на своих либо насквозь пропахших нафталином, либо запанибратских, ходивших на занятия в кроссовках тьюторов, профессор Бишоп и правда был лучшим.
Иоанн направился к главному корпусу, где его курс, скорее всего, уже рассаживался в лекционной аудитории. Было холодно, моросил дождь, ботинки то и дело скользили по слякоти. Иоанн поднял воротник, затянул потуже шарф и застегнул пальто на все пуговицы. Вдоль дорожки высились облетевшие кроны деревьев.
Конечно, у Иоанна была полно свободного времени: ему ничего не стоило написать эти тезисы, а сверх того ещё и десять рефератов, пятьдесят книг и пятьсот статей. Политическая академия Аббертона обладала весьма отдалённым представлением о свойствах часовой стрелки бежать только в одну сторону, и Иоанн искренне не понимал, как в принципе возможно без жульничества выполнять все эти академические требования. Преподаватели настаивали на глубоком погружении в каждую изучаемую тему, а список предметов – на факультете истории! – регулярно пополнялся естественнонаучными, экономическими и общефилософскими дисциплинами. После лекции по теории государства Иоанна ждал семинар по актёрскому мастерству, где будущих политиков собирались учить навыкам публичных выступлений. Звучало это привлекательно, но на деле Иоанну предстояло слушать утомительный разбор систем Станиславского и Михаила Чехова, а никаких работ из обязательного списка к занятию он, естественно, прочесть не успел.
Предложение Бишопа сравнить в семестровой работе внешнюю политику США начала XXI века с византийскими стратагемами представлялась делом интересным, но времени катастрофически не хватало, и уже по дороге на лекцию Иоанн начал мысленно набрасывать план.
Но в его мысли рефреном вмешивался Михаил VIII Палеолог, император, восстановивший в 1261 году Византийскую империю после полувекового владычества крестоносцев и в 1282 году встретившийся с новой угрозой – королём Сицилии, могущественным Карлом Анжуйским. Карл собрал против Византии огромную коалицию, собираясь атаковать ослабленную империю, когда на Сицилии вспыхнуло восстание, жестокая Сицилийская вечерня, поставившая крест на его планах.
Иоанн (вслед за Бишопом) считал доказанным факт причастности византийского императора Михаила к организации Сицилийской вечерни, полагая именно Михаила архитектором восстания, так удачно спасшего его державу. Во-первых, Иоанн думал, как лучше представить этот момент в семестровой работе. А во-вторых…
Во-вторых, у Иоанна была мысль написать книгу. Он не особенно увлекался литературой, но знал, что жанр «исторического детектива» по-прежнему популярен. Настоящим вдохновением служила другая фраза Дизраэли. «Я нечасто читаю романы, – говорил лукавый премьер-министр, – когда я хочу прочитать роман, я пишу его».
Иоанн хотел написать книгу – толстую, в меру понятную, но построенную на игре с читателем: современный журналист, расследуя убийство, натыкается на политический заговор, и параллельно средневековый монах-бенедиктинец в своих странствиях узнаёт о подготовке Сицилийской вечерни, и пути их переплетаются, несмотря на разрыв в восемь веков…
Он никому не говорил о своей идее, но в ноутбуке набросал предварительный план романа. У Иоанна не было ни времени, ни желания немедленно всё бросить и взяться за книгу, он сомневался, нужно ли ему это писать… Но император Михаил VIII и его хитрые, скрывающие так много глаза не отпускали.
Когда Иоанн поднимался по лестнице в главный корпус, раздался звонок:
– Как дела? – усталым голосом спросил отец.
– Всё хорошо. Иду на лекцию по теории государства.
– Как Бишоп?
– Хорошо. – Иоанн вспомнил, что хотел поблагодарить за него отца.
– Ладно… – сказал отец. – Он звонил мне.
– Из-за чего?
– Через месяц будет заседание попечительского совета.
– Ты приедешь?
– Да. У меня будут к тебе вопросы по Академии, поговорим в воскресенье.
– За мной заедут?
– Да, днём в субботу.
– Спасибо. У меня для тебя есть подарок.
– Да, мне Бишоп рассказал. Поздравляю.
– Ладно… – Иоанн уже отошёл от корпуса. – А что там за драка в Европарламенте?
– Драка? – переспросил отец. – Из-за Евроармии?
– Это же твой проект?
– Нет, ну не только мой…
– Я слышал, они проголосовали против.
– Правильно, – подтвердил отец. – Но это не имеет значения. Прибалты с поляками устроили шумиху, что это будет не армия, а фикция, что они предпочитают НАТО…
– И скандинавы, да?
– Поляки хотят, чтобы их защищали от России, – сказал отец. – А Россия сама в наблюдательном совете этого проекта, вот и обиделись. На самом деле там всё нормально – французы, немцы и итальянцы подписались, а Вашингтон мы убедим на «большой восьмёрке», так что эти ребята… – Отец кашлянул. – Остальное не по телефону.
– Понятно, – сказал Иоанн. – Ладно, у меня тут лекция…
– Пока, – попрощался отец. – Матери позвони.
Элизабет прижалась спиной к стенке туалета: ногой упёрлась в унитаз, протянула над раковиной левую ладонь и растопырила пальцы. В мягкой коже между указательным и большим пальцем темнел небольшой квадрат, вживлённый чип-идентификатор. Элизабет взяла нож покрепче и надавила режущей кромкой лезвия на кожу.
Поезд повернул, Элизабет тряхнуло, но она сохранила равновесие. Нож был недостаточно острый, но выбирать не приходилось. Эта штука в руке ей надоела, этот чип-идентификатор её просто достал: свидетельство покорности, клеймо позора, которое теперь вживляют поголовно всем воспитанникам детских домов. Элизабет вживили чип одной из первых, ещё до того, как процедура стала массовой и обязательной: христианский дом спасения «Надежда», белое трёхэтажное здание на берегу экологически чистого озера Бхалсва, опасался побега юной воспитанницы.
Попав в детский дом в двенадцатилетнем возрасте, спасённая из рабства Пурпурного Человека Элизабет вела себя, мягко говоря, непросто. Сперва она отказывалась разговаривать с воспитателями, объявляла голодовки и даже нападала на врачей. Психиатры несколько раз пытались диагностировать у неё нарушения в развитии, и только её цепкий взгляд, быстро оценивавший происходящее, помог распознать в Элизабет умную, способную, но до смерти напуганную девочку.
Первый год она не ходила на уроки и ни с кем не общалась. Её пришлось заново учить читать и писать, но сложнее всего было справиться с её страхами. По ночам Элизабет мучили кошмары, а днём накатывали приступы паники. Хуже всего было то, что, понимая тяжёлое состояние девочки, воспитатели дома спасения принуждали её к послушанию: бесконечно указывали, как нужно себя вести, а если она не слушалась – били, и боль неизменно была пурпурного цвета.
Со временем Элизабет успокоилась; когда ей бывало тяжело, когда Пурпурный Человек снова появлялся, она вспоминала Капилу, и он был для неё спасительным якорем. Она думала, что бы он сделал на её месте. Притвориться покорной? Стерпеть боль? Слушаться взрослых? Получать хорошие отметки в школе, не драться с воспитанниками дома спасения, которые – несмотря на её предупреждения – продолжают глазеть?..
Элизабет всё реже вспоминала, что тело Капилы так и не обнаружили, а суд над Пурпурным Человеком зашёл в тупик, и обвинению не удалось доказать покушения на убийство. Элизабет осмелела настолько, что при участии лечащего врача из дома спасения сумела дать показания – их записали на камеру и демонстрировали в суде. Элизабет даже забыла о том, что медицинское обследование, которое она прошла, попав в детский дом, диагностировало беременность, и ей сделали аборт.
Милый улыбающийся врач пытался заигрывать с ней. Он обезболил ей тело ниже груди и засунул внутрь шланг с длинной тонкой иголкой с отверстием на остром конце. Он ковырялся в ней, высасывая из неё частички эмбриона, аппарат шумел, как вентилятор, и Элизабет чувствовала в животе зуд, потом лёгкое жжение, а затем её чуть не вывернуло наизнанку.
– Вот и всё, – буднично сказал врач, выключая аппарат и вытаскивая из неё иглу. Игла была в крови и слизи, когда он выкидывал её в пакет для отходов; а пока врач мучил её, Элизабет воображала, как таким же приспособлением она убивает Пурпурного Человека – выскрёбывает его внутренние органы через нос или дырку в заднице. Ещё она вспоминала свою мать: ведь она родила Элизабет против собственного желания, находясь в заложниках у мужа, пакистанского террориста. Как и Пурпурный Человек, тот приходил и насиловал её мать в мерзком подвале, и это был не насильник с улиц Дели, а её отец, её, Элизабет, родной отец… Пыталась ли мама убить его, как сама Элизабет пыталась убить Пурпурного Человека? Хотела ли она совершить самоубийство? А когда ребёнок родился, не пыталась ли она умертвить его, как поступила бы сама Элизабет: если бы ей пришлось родить дитя в том подвале, она бы точно его придушила или разбила бы ему голову, только бы не иметь ребёнка от НЕГО…
Думала ли об этом её мать? Не заносила ли она руки над горлышком новорождённой? И не было ли у Элизабет братьев и сестёр, о которых она никогда не слышала?..
В ночь её рождения какие-то люди из далёкой неизвестной страны, наверное из Европы, пришли и убили её отца, позволив матери бежать на юг…
Но и в Индии, куда мама так стремилась попасть, она не нашла покоя: полиция разогнала их мигрантский посёлок, и Элизабет понятия не имела, что случилось с её матерью. Люди из дома спасения пытались её разыскать, но у них ничего не вышло: может, её депортировали обратно, а может, она попала в сексуальное рабство к другому Пурпурному Человеку.
Зарегистрировав подросшую Элизабет как новую рабочую единицу, Республика Индия не собиралась её отпускать. Привыкнув к людям и начав посещать занятия, Элизабет быстро вырвалась в ряды лучших учеников класса (хотя друзей не завела, дети продолжали считать её психом), и теперь дом спасения «Надежда» собирался отправить её в колледж, дающий дешёвое двухлетнее образование по ипотечному кредиту. Ей предстояло остаться жить и работать в загнивающем от ядовитого смога мегаполисе. Нищая жизнь в одной из лачуг в трущобах, ничем не лучше той, в которой они кантовались с мамой, но жизнь легальная. Борясь с подростковой преступностью, беспризорностью и безграмотностью, Нью-Дели выращивало покорное поколение, живущее на грани бедности, покупающее по дешёвке гаджеты с доступом в Сеть и потому всем довольное, полностью контролируемое через социальные сети.
Но у Элизабет были другие планы. Прочь из Дели! Этот город отнял у неё мать и три года жизни, он научил её никому не верить и никому не подчиняться. Он показал ей самое дно, куда только может опуститься человек, и она подозревала, что пурпурный цвет теперь вечно будет отзываться в ней болью. Она ненавидела этот город, ведь Пурпурный Человек был служителем правопорядка, полицейским инспектором, и власть имущие годами закрывали глаза на его подпольный детский бордель потому, что он водил туда неких «влиятельных людей». Это было настолько мерзко, что единственный выход для себя Элизабет видела в побеге.
Несколько месяцев назад она прочитала в Сети о программе для мигрантов, принятой новым правительством Объединённой Кореи. Элизабет видела ролик с призывом приехать в Северную Корею и найти там работу. Нам Туен, министр Республики Корея по развитию территорий севера, обещал доступное жильё в бессрочный льготный кредит, немедленное трудоустройство и государственную программу медицинского страхования, налоговые каникулы и субсидирование любого бизнеса – от частных школ до IT-компаний. Элизабет понимала, что всё это правдой быть не может, но с момента Объединения прошло уже четыре года, на север Кореи хлынули инвестиции, в регионе начинался бурный рост, Пхеньяну с избытком хватало денег, а вот мозги были в дефиците.
Элизабет решилась. Судебного преследования или крупных долгов на ней не висело, так что Индия вряд ли будет требовать её выдачи, а Северная Корея готова принять любого приезжего даже без документов. Обдумывая варианты, Элизабет остановилась на поезде, который шёл в Пекин через Тибетские горы. Денег у неё не было, от документов следовало сразу же избавиться, чтобы после пересечения границы стать проблемой миграционных служб Китая и надеяться на их помощь в продвижении до конечной цели путешествия – Пхеньяна.
Зачем я им? Кому я тут нужна? – спрашивала себя Элизабет, поворачивая нож и продолжая давить на мягкую кожу. Прошмыгнув на поезд без билета с небольшой сумкой и ничтожным количеством денег, порвав со всем, что связывало её с Дели, она не хотела видеть у себя в руке чип-идентификатор, корила себя, что избавляется от чипа так поздно, ведь полиция может засечь её; связаться с охраной поезда для них – дело пяти секунд. От злости Элизабет резанула ладонь, поддевая чип снизу.
Из раны засочилась кровь, ручейками стекая в раковину. Элизабет, сжав зубы от боли, выковыривала из себя чип. Чип не поддавался. Тогда Элизабет взрезала с другой стороны, подкапываясь под него. Она напряглась, засунула нож поглубже в ранку и ковырнула. Чип наконец поддался – вместе с кусочком плоти всплыл наверх; Элизабет ухватила его и потянула, на выдохе оторвала от себя и выкинула в раковину. Включила воду, смыла из раковины кровь, промыла рану и заклеила её заготовленным пластырем.
Оставалось последнее. Элизабет достала свою id-карточку и, держа трясущейся левой рукой, несколько раз точно ударила по ней ножом. Разломала на несколько частей, кинула в унитаз и слила воду. Всё. Отныне ничто не связывало её с Индией, для компьютеров она перестала существовать. Вычислить могут только по биометрике. Стоя в кабинке туалета поезда, умывая руки и накидывая на плечи тяжёлый душный плащ, Элизабет почуяла дыхание новой жизни.
Она вышла из туалета, обошла выстроившуюся к нему очередь, накинула на лицо платок и опустила глаза. Теперь у неё не было ни билета, ни документов. Контролёров она не боялась – больше пугали китайские пограничники. Элизабет придумывала себе легенду, протискиваясь сквозь полные мигрантов душные вагоны. Люди сидели не только на скамьях и на верхних полках, некоторые валялись прямо на полу. Третий класс, и спрятаться тут проще всего.
О проекте
О подписке