Анджей был молод и полон сил, но жить ему оставалось всего одну ночь. Он лежал на спине на сваленном в углу темницы сене и глотал горькие слёзы. Другой старательно молился бы Всевышнему, надеясь избежать адовых мук, заготовленных греховоднику после смерти, но совесть не мучила музыканта.

Замок спал, в маленькое забранное решёткой оконце зловонного узилища не проникал и лучик света. Во дворе было тихо, казалось, сама ночь уснула под теплым одеялом беспросветной мглы. И только Анджей, неотрывно глядя в сочащийся каплями потолок, все пытался вывести охрипшим голосом хоть какой-то мотив – будто от этого двери темницы распахнутся, и туманная темень заберет его в неведомые дали, даруя свободу и новые надежды.

Его жизнь должна была оборваться, но судьба распорядилась иначе. Анджей услышал, как загремел дверной замок и напрягся, ажно зубы свело – видно, князь не захотел ждать с расправой до рассвета. Дверь распахнулась, застывший от ужаса менестрель увидел за ней Милолику. Княжна молча разрезала стягивающие его запястья верёвки, сунула в руки котомку, обняла в последний раз и поманила за собой. Путь по невиданным ранее подземельям замка оказался недолгим. Милолика скрипнула потайной дверцей, кивнула возлюбленному, дала ему флейту и, уступив дорогу в неизведанное будущее, навсегда осталась в прошлом.

К утру Анджей был далеко от замка. Отлёживался в лесу, залечивая израненные ноги, ведь бежал босиком, не разбирая дороги, много часов подряд. Потом он догадался сплести из лыка жалкое подобие лаптей, а к осени, оборванный и заросший, добрался до Купеческой гавани. Город привычно поглотил ещё одного обездоленного пришельца.

Анджей взял себе новое имя, стал играть на флейте, то в порту, то на рыночной площади и вскорости покорил своим незаурядным талантом многих горожан. Минул всего месяц, а бывший придворный музыкант заказал себе виолу, приоделся, снял комнатушку в одном из постоялых дворов у доков и стал наведываться в дом терпимости, где изощрённые жрицы любви частенько оказывали ему бесплатные услуги. Ведь не умели сдержать слёз, околдованные чарующими напевами чужеземного менестреля.

Жизнь Анджея вновь стала сытой, но до крайности скучной. Он испробовал все наслаждения Купеческой гавани, и они ему быстро надоели. Однажды, оставив утомлённую Марийку досматривать последние сны, он с первыми лучами солнца отправился по пыльной городской дороге, куда глаза глядят. Оказавшись за стенами города, ступил на вившуюся среди лугового разнотравья тропку, спустился по пологому склону холма и оказался в соседней деревушке. Босые ноги топтали клубившийся туман. Обуви за все время жизни в Купеческой гавани он так и не приобрёл, как в память о чудесном спасении, так и в силу необычности наряда – дорогие одежды да истертые загрубевшие ступни придавали ваганту ту особую изюминку, что неизменно вызывала восхищение публики.

Анджей замер на месте, услышав в стороне волшебные звуки лиры, а с ними и голос такой хрустальной чистоты, что поначалу он принял это за мираж и потому долго не двигался, боясь спугнуть чарующую мелодию, пока его не ткнул посохом в спину пастух, ведший на пастбище стадо коров.

Музыка вздрогнул и посторонился. Чистый девичий голос не исчез, а только набирал силу. Уловив направление, Анджей помчался навстречу. Ноги принесли ваганта к речному берегу, где под сенью вековой липы, перебирая струны лиры, пела юная селянка в скромном наряде. Тугие длинные косы спускались плечам. Будто почувствовав пристальный взгляд, она умолкла на полуслове и обернулась. Прятавшийся за буйно разросшимися кустами Анджей впервые в жизни почувствовал, что ему не хватает воздуха: при виде милого личика чёрствое сердце ваганта исполнилось нежностью, а на щеках сам собой проступил румянец, годный для незрелого юнца, зачарованно глядящего на прелестные ножки.

Справившись с собой, Музыка шагнул из укрытия. Завидев пришельца, девушка кивнула в ответ на его робкую улыбку, поздоровалась и с готовностью представилась: Габриэля. Анджей вынул из-за пазухи флейту и принялся аккомпанировать новой знакомице. И так складно выходило, что он задержался до темноты, в промежутках между песнями расспрашивая девушку. Оказалось, Габриэля живёт одна и, кроме музицирования, ни на что более не способна. Хорошо, крестьяне любят слушать её песни и помогают бедняжке; Анджей убедился в этом, когда дородная крестьянка принесла девушке узелок с провизией и кувшин молока, а к вечеру пришла другая, чтобы позвать певунью на семейный ужин. Музыкант откланялся, договорившись встретиться с Габриэлей завтра на том же месте. Домой возвращался на крыльях, сам себе удивляясь и не понимая, что это с ним такое стряслось.

С той поры, даже в лютую стужу, с утра до полудня Анджей проводил с Габриэлей, приносил ей безделушки и заморские сладости. Та охотно принимала его в крохотной избушке на отшибе или в роще у реки, если погода была тёплой. Они играли вместе, да так, что слушать их сходились не только местные жители, но и проезжавшие по дороге путники. Вот только ничего большего девушка не допускала, да и он непривычно робел в её присутствии, позволяя себе лишь незаметные, будто случайные, прикосновения, от которых по телу пробегала жгучая волна.

Спустя полгода Анджей признался себе, что влюблён в Габриэлю. В тот же день он принёс ей дорогие сапфировые серьги и предложил разделить его судьбу. Девушка пожала плечами, сказав, что не понимает радостей плотской любви. Анджей ей дорог, за это время он стал как родной, но она всецело принадлежит лире. Только музыка и пение делают её счастливой и ничего иного ей не надобно. Видя, как переменилось его лицо, певунья добавила, что не он первый сватается, заведомо получая отказ, однако так и не смогла добиться от него хотя бы слова.

Менестрель долго смотрел на Габриэлю, на её созданные для страстного поцелуя нежные губы, ясные, как полдень глаза, румяные щёчки – и не мог поверить ушам. Несмотря на просьбы девушки, повернулся и ушёл в город. В этот день его виола плакала, а голос дрожал, вызывая у слушателей искренние слёзы, а ночью Анджей никак не мог утихомириться в объятиях Марийки: перед внутренним взором неотступно стояла прекрасная служительница Евтерпы⁶.

Утром он вновь отправился к девушке. Та приняла его как обычно, будто и не было вчерашних признаний. Они пели и играли как раньше, только боль в груди не желала отпускать менестреля. Слепая, как у всех влюбленных, надежда, подсказывала: требуется терпение, со временем Габриэля посмотрит на него не только, как на верного друга. И он продолжал ежедневно посещать её дом. Девушка оставалась отзывчивой и приветливой, но желаемых изменений в её к нему отношении не произошло и через год от начала их свиданий.

К этому времени Габриэля стала для него чем-то вроде навязчивой мечты. Каждое посещение приносило адовы муки, но он таскался к ней в любую погоду. А потому, понимая, что когг богатого торговца рано или поздно поднимет паруса, а он, вступив на его борт, окончательно и бесповоротно сожжет мосты, Анджей отказал Кудору. Тот молча выслушал его слова, покачал головой и удалился.

Но на следующий день вновь появился на площади и, положив в кружку Музыки немало звонких денаров, дал ему дудку, по виду обыкновенную, но стоило приложить её к губам, над площадью полились божественные звуки. Анджею почудилось, что дудка играет сама, без его участия.

Закончив играть, он поблагодарил Кудора за волшебный подарок, а тот с вежливым поклоном попросил вернуть дудку. Ведь только хотел узнать, годен ли хоть на что-то сей незатейливый инструмент, один из множества, кои хранятся на когге. Заметив, как сильно рыночный музыкант сжал в пальцах дудку, Кудор сообщил, что если Анджей примет предложение хозяина, инструмент подарят ему. Анджей нехотя отдал будто приросшую к рукам дудку. Помощник торговца бросил музыканту ещё монет и тут же откланялся. Провожая его глазами, музыкант почувствовал, будто у него отняли нечто очень важное и долго вглядывался в удалявшуюся фигуру Кудора.

Всю последующую ночь Анджей проворочался в бреду; пригласил к Марийке еще и Юстысю, но и это средство, выручавшее обычно и не в таких горестях, не помогло. Стоило смежить веки, он видел дудку, тянул к ней руки, а та ускользала, словно вода меж пальцев.

Не дождавшись рассвета, в сумеречной мути музыкант примчался на когг, разыскал крепко сложенного служку и рассказал о мучавшем его кошмаре. Последние слова дались с большим трудом. На судне, мирно стоящем у причала, ему сделалось совсем скверно: дудка была где-то рядом, казалось, он держит её в руках. Он опускал глаза, начинал шарить вокруг, но пальцы, как во сне, хватали пустоту. Наконец, он не выдержал, и когда Кудор снова заговорил о шкатулке с золотыми, выкрикнул: согласен служить хоть черту, лишь бы вновь играть на вожделенном инструменте.

Черные глаза Кудора расширились от удивления, он коротко кивнул и тут же обернулся, бросившись к показавшемуся из каюты хозяину, торопливо объясняя причины поднятого шума. Седовласый и высокорослый, немного выше самого ваганта, хозяин когга вышел на палубу в парадных одеждах, точно перед этим принимал дорогих гостей или готовился к визиту – и это несмотря на занимавшуюся зарю. Плечи его теснил синий кафтан перехваченный серебряным поясом с массивной пряжкой. Из-под него выбивалась туника неприятного всякому християнину желтого цвета, под которой была надета еще одна – темно-красная. Довершал наряд черный плащ, подбитый соболями и шелковые желтые чулки с двойной перевязью. Низко поклонившись, Кудор представил менестреля новому хозяину, поименовав того Гересом. Тот оглядел склонившегося Анджея с головы до пят и приказал Кудору принести менестрелю новые туфли. Приказание было тотчас исполнено.

Анджей получил башмаки из тончайшей кожи, неприятно стиснувшие привычные к свободе стопы. Но неприятное ощущение тотчас прошло. Он преклонил колени перед новым хозяином, ожидая приказаний.

Герес щелкнул пальцами, в его руках появилась та самая дудка, которую он вручил застывшему Анджею. Тот благодарно принял дар, враз почувствовав облегчение – ночной кошмар испарился, не оставив и следа. Почувствова себя свободным, он выпустил дудку из разжавшихся пальцев. Она покатилась по палубе, но была поймана и тотчас возвращена менестрелю.

– Отныне имя тебе Кальциген, – неожиданно сильным голосом сказал хозяин, – и никак иначе. – Вагант кивнул, к горлу подступил ком. Он не понимал происходящего, сознавая лишь, что в эти мгновения судьба его меняется окончательно и бесповоротно. – Кудор, проводи музыканта в каюту, – и, кивнув в сторону юта, свистком собрал матросов, веля готовиться к отплытию.

Этим же днем когг поднял паруса и, унося с собой Анджея, не успевшего очнуться от внезапно произошедшей с ним перемены, направился к неведомым берегам.