Кешка всё сделал, как полагается: зажмурился, потёр глаза, трижды ущипнул себя – сильнее и больнее с каждым разом. Но вокруг по-прежнему зеленели пологие холмы с рощицами, без признаков человеческого жилья. Солнце пекло макушку. Пахло летом, над клевером кружили бабочки, и не было ни бурого забора с проломом, ни тропки, перетекающей из чёрного, раскисшего огорода в изумрудный луг.
Чертовщина какая-то.
Но у этой чертовщины был один явный плюс: монстры исчезли без следа.
Трава под ногами – махровое одеяло. Нехоженая, некошеная. Кешка подобрал медальон, нацепил на шею. Вдруг ещё пригодится. Прошёлся туда-сюда, бессознательно надеясь, что сейчас случится чудо. Распахнётся в воздухе магический портал, появится летающая тарелка, пришельцы извинятся за доставленные неудобства и предложат отвести его туда, откуда взяли… Или просто будильник прозвенит над ухом, разом возвращая мир с головы на ноги.
Но сколько ждать?
Кешка взобрался на ближайший холм, огляделся по сторонам. Чужая земля. Ни одной знакомой детали. Как такое может быть? Он сел в траву и задумался, пытаясь выстроить в голове цепь событий, которые привели его в это странное место.
Вывод получался неутешительный. Из окна он никаких чудищ не заметил, но Лика вела себя так, будто они были, и когда он выскочил ей на помощь… Нет, он выскочил, подобрал амулет, помог Лике встать. Вот тогда-то всё и случилось. Варя монстров не боялась. Потому что не видела. А значит, и сама для них как бы не существовала.
– Варя! Лиза! Райка! Тётя Люба! – позвал он. – Я спятил. Мне кажется, что сейчас лето и я на зелёном лугу. Отведите меня домой, а? Можете водой облить. Или стукнуть посильнее.
Никто не отозвался. Ни тени в воздухе, ни шепотка над ухом, ни санитара со смирительной рубашкой наготове.
Тянулись к горизонту верблюжьи горбы холмов, весело зеленели, топорщились деревцами. Вдалеке петляла речка. Справа стеной подступал лес. Кешка поднялся на ноги. Пусть он помешался, глядя на Лику, но ведь не так сразу и не так полно, чтобы целиком выпасть из реальности…
Он взбежал на соседний холм, повыше. Редкие деревья раздвинулись, словно театральный занавес – и Кешка увидел деревню.
То, что от неё осталось.
Чернели выгоревшие квадраты срубов, каменные остовы печей. В немом укоре вздымались к небу закопчённые пальцы труб, сквозь завалы обугленных брёвен пробивалась вызывающе яркая зелень.
У Кешки в груди образовался ледяной ком – он решил, что это Сорная лежит внизу россыпью головешек…
Но вокруг Сорной нет холмов. Болота есть, а холмов нет. Как нет заросшего пруда чуть поодаль и строения на его берегу, теперь чёрного, обвалившегося… Что это было – мельница? От облегчения Кешка нервно рассмеялся. И пошёл, побежал вниз. Трава, словно батут, подталкивала его в подошвы.
Войдя в деревню, он сбавил шаг. Все дома здесь были мёртвыми, в пепельной седине, будто надгробья, выстроенные в ряд. Пожар случился давно. Обглоданные огнём древесные кости тонули в зарослях лебеды и крапивы, в проломах поднялись молодые деревца.
В конце улицы антрацитовым чирьем торчал колодец – огонь добрался и до него, но нижние ряды брёвен уцелели.
Из глубины пахнуло гнилью.
Кешка сглотнул горькую слюну и прошёл мимо.
Когда черноты впереди не осталось, только бодрый травяной ковёр на склоне очередного холма, он перевёл дух. А странно… Он поднялся повыше и заставил себя оглянуться на деревню. Так и есть: ни одного столба. Где линия электропередач? Где провода, пусть оборванные… И ещё. Если дома уничтожил лесной пожар, то откуда он пришёл? Деревья-то целёхоньки стоят, со всех сторон.
Берёзовая роща оторачивала холм бело-зелёным кружевом. Кешка брёл между стволами, трогал шелковистую кору и думал о том, что дома апрель и ещё можно собирать берёзовый сок… Очень хотелось пить.
Среди деревьев и кустарников попадались столбы в человеческий рост. Серые, с серебристым отливом. Сосна такой бывает. Или осина. Макушки у столбов были скруглены, бока украшены резьбой, где совсем стёршейся, еле заметной, где вполне отчётливой. Понизу волны, над ними змеи и жабы, выше олени с ветвистыми рогами, ещё выше птицы и снова волны, должно быть облака, а по самому верху – человеческие фигуры.
Холмиков под столбами не было, но Кешка как-то сразу решил, что это кладбище. На ветвях берёз попадались ленточки – линялые, потрёпанные, грязные… Вот же ирония судьбы: дома живых сгорели, а прибежище мёртвых стоит себе невредимо.
За берёзами открылось поле в объятьях тёмного, сурового леса. На рубеже рощи и поля торчал ещё один столб – выше и толще других. Не серебристый, а бурый, плохо обтёсанный, и резьба кое-как нанесена. Против других столбов – что детский рисунок против картины мастера. Зато под ним вяли букетики полевых цветов, в глиняной плошке плавали жёлтые лепестки. Воды как раз довольно, чтобы губы смочить.
Значит, живут здесь люди. Мёртвых своих чтут. Хлеб растят.
Кешка взял в горсть налитой колос, растёр в пальцах. Рожь. Мелковата, правда. Но растёт густо, весело.
Сторожами над золотой россыпью торчали одинокие сосны – могучие, величавые. Комбайн по такому полю не пойдёт… Стебли клонились под тяжестью спелых колосьев, шелестели и волновались на ветру.
Солнце жарило по-июльски, по загривку струился пот. Кешка прошёл поле насквозь – до того места, где кончалась нива и начиналось жнивьё. Стерня неровная, кругом разбросаны оставленные на просушку снопы, кое-где высятся одонья. Да, убирали тут явно не машинным способом…
А приходили хлеборобы вон по той тропе, убегающей под сень леса. Даже не по тропе, а по вполне себе дороге – с узкой, хилой, но вполне заметной колеёй, проторённой в траве колёсами автомобиля или телеги.
Живот подхватывало от голода, во рту пересохло, ноги гудели, но в лес Кешка вошёл бодрым, пружинистым шагом, хотя и понимал, что путь может оказаться неблизким.
Деревья вплотную подступали к дорожке, делались всё больше, раскидистей, и надежда на то, что вот ещё километр, от силы два, и стволы поредеют, а за очередным поворотом покажется деревня, начала таять.
Лес жил своей жизнью: шумел подоблачными кронами, смеялся птичьим многоголосьем. Белки рыжими росчерками перелетали дорожку, не касаясь земли. Выкатилось из травы ежиное семейство и скрылось в кустах на той стороне… Выпрыгнул коричневатый, мосластый заяц, замер столбиком, но стоило Кешке двинуться, сиганул ввысь метра на полтора и дал стрекоча.
В лесах близ Сорной такого обилия живности не было, на дорогах, на тропках и просто в траве валялся всякий человеческий сор… А тут ни бутылки, ни пластикового пакета, ни обрывка бумаги… Интересно, как у них с хищниками?
Накаркал. Из леса зашумело, затрещало, словно перекрытия у здания рушились – кто-то большой и мощный ломился сквозь чащу. Кешка застыл, чувствуя, что бежать и прятаться поздно, но затем всё же метнулся под прикрытие молодого орешника.
Из листвы на плешину дороги шагающим танком выдвинулся лось.
Живьём лосей Кешка никогда не видел, но кто ж не узнает длинную морду, по-верблюжьи мясистую верхнюю губу, длинные ноги, горбатую холку и рога лопатой. Лоси, говорят, крупнее оленей. Но этот… Если бы Кешка встал сам себе на плечи, то едва дотянулся бы до его шеи. А рога у сохатого такой ширины, что двуспальная кровать войдёт и ещё место для тумбочек останется…
Кешка глядел, боясь вздохнуть. Могучий зверь повёл головой, скользнул по человеку по-королевски надменным взглядом и прошествовал через дорогу в можжевеловые заросли, круша тонкие стволы и ветви с неотвратимостью железнодорожного состава.
На ватных ногах, взмокший, Кешка выбрался на тропу. Таких лосей в природе не бывает. Может, в ледниковый период и были, но сейчас – нет. Куда же его занесло?
Дорожка, неверный проводник, совсем съёжились и пугливо петляла, огибая великанские стволы, трава почти затянула проплешины от колёс. Пора признать: он выбрал не то направление. Поторопился. С другого края поля наверняка нашлась бы тропка к ближайшему холму… Люди не селятся в лесу, деревни ставят на открытых местах.
Но должна ведь и эта дорожка куда-то привести, хотя бы к заброшенной лесопилке! Погоди, а вон слева не боковая ли тропка – вниз, в лощину, в папоротник… Кешка поднял голову к небу. Идти до конца или поворачивать?
С криком сорвалась ввысь длиннохвостая птица.
Свистящим шёпотом откликнулся воздух за спиной – и Кешке подрубило ноги.
Грянули крики, улюлюканье.
Посыпались сверху, замелькали меж стволов быстрые тени.
Кешка успел сесть, но на него прыгнул человек, повалил навзничь, оседлал грудь, занёс над горлом широкий серый клинок.
– Лежи! Не дёргайся!
Кешка лежал, смотрел. Пальцы на рукояти – загорелые, костистые, в царапинах и шрамах. Грязные, обкусанные ногти. Расхристанная рубаха из дерюги. Щербатая ухмылка. Шалые блики в глазах. Веснушки, широкие скулы. На голове воронье гнездо цвета меди. И снова – широкий серый клинок, совсем без блеска…
– Что это у тебя?
Клинок нырнул вниз, к горлу. Кешка зажмурился. По шее чиркнуло – тонко, горячо…
– Векпес, чену, кили пуеси!
Кешка открыл глаза.
Медноголовый, скалясь, качал на шнурке медальон.
– Ан мунх йотгойив уг? Никс итпалос!
Его подельники сгрудились вокруг. Кешку теребили, ощупывали, шарили по карманам. Он попытался вырваться, но тут же получил удар под ребра, в лицо уставились острия полудюжины ножей. Кешке связали руки за спиной, вздёрнули на ноги, толкнули – он шлёпнулся ничком. Под хохот и выкрики своих пленителей.
Но, кажется, издеваться над ним они не собирались. Медноголовый коротышка распутал Кешке ноги и выпрямился, крепя к поясу махристую верёвку с камнями на концах.
Пленника снова подняли. Рослый парень с жгучим взглядом и рваным шрамом на щеке накинул
О проекте
О подписке