Глава 7

Наутро Грегори не соизволил спуститься к завтраку, но на это я лишь пожала плечами и вместе со служанками засела за кройку и шитье.

– Ох уж эти феи, – ворчала Роуз, ловко раскраивая материю, – чем все эти штучки-дрючки с проклятиями-заклятиями, лучше бы волшебные иголки придумали!

– Так у них есть, поди, – отозвалась Кора. У нее работа в руках кипела, у меня бы сроду не вышло с такой скоростью обметывать швы и петли. Стежки у нее выходили просто ювелирными, залюбуешься! – Неужто они сами себе наряды шьют? Помните серебряное платье? За такое надо десяток вышивальщиц усаживать, и работы там на полгода…

– Прямо уж десяток, – фыркнула Лили и перекусила нитку. – Небось палочкой взмахнет – тут ей и наряды, и карета, и скакуны волшебные!

– Не надо сплетничать о феях, – сказала вдруг Моди, видно, припомнив мое ночное предостережение. – Вдруг услышат?

Даже если кто-то и подумал, мол, и пускай себе слышат, какого тут о них мнения, то вслух ничего не сказал.

– Ну, тут вы и без меня справитесь, – произнесла я и встала, стряхнув с юбки нитки и обрезки ткани. – Роуз, а не попробовать ли нам приготовить что-нибудь этакое? Может, задобрим хозяина?

– Если ему не по нраву придется, так сами съедим, – фыркнула она. – Идемте, госпожа! Расскажете, что теперь стряпают, а то мы все по старинке…

Время шло быстро: пока я прикидывала, что можно соорудить из нашедшегося в кладовой, пока сама слазила в погреба посмотреть на всякие варенья-соленья, окорока, овощи и прочее, уже и настала пора обедать. Но хозяин и на этот раз не спустился, даже не приказал Эрни принести ему чего-нибудь. Я хотела сама пойти спросить, в чем дело, но Роуз отсоветовала.

– Это он нарочно, – сказала она, перетирая посуду. – Видно, не вся злость вчера вышла, так что ночью, как вовсе проголодается, на охоту пойдет.

– Опять его отмывать придется! – в сердцах воскликнула я, представив роскошную гриву Грегори, заляпанную спекшейся кровью.

– Сам отмоется, – проворчала Роуз и повесила полотенце сушиться. – Хозяин вообще-то чистоплотный, это он для вас представление устроил. Скучно ему, сами понимаете…

– Понимаю, – вздохнула я.

– И ночью лучше из комнаты не выходите, – предостерегла она. – Не ровен час, напугаетесь. Мы-то уж знаем, что к чему, а увидь его человек сторонний после охоты, точно обомлеет! Эрни уж на что привычный, дожидается хозяина с охоты, чтоб кровищу с него смыть, и то всякий раз вздрагивает, как об этом рассказывает!

Я молча кивнула, решив, что некоторые правила этого дома действительно нарушать не стоит. Думаю, я ничего не лишусь, если не увижу окровавленного Грегори посреди ночи, разве только сна и покоя!

Так и вышло, что я снова ужинала со слугами и, надо сказать, оладьи и творожники удались, подлива к мясу (в кладовой нашлись сушеные грибы) – тоже, и хоть во всем этом муки было предостаточно, никто умирать не спешил… Может быть, подумала я, потому, что рецепт знали только мы с Роуз, да Моди наверняка догадывалась? Но ведь и им это ничуть не повредило! Стало быть, дело не в муке, решила я, а именно в хлебе, том самом. Или же значение имело слово «вашим»? Даже если хлеб или муку покупали, то на деньги хозяина, следовательно, они принадлежали ему, а я все взяла на свои средства… Права Роуз – ох уж это волшебство! Ну да что ж, нужно будет попробовать накормить так же хозяина и посмотреть, что получится…

С этим, правда, пришлось обождать еще два дня: после удачной охоты – Грегори задрал двух оленей, и одного, по-моему, употребил почти целиком, а второго приволок домой, – он долго отсыпался. Ну и славно: девушки могли спокойно шить, а я то бралась помогать им, то читала книгу легенд, надеясь найти что-нибудь похожее на историю Норвуда, но пока не попадалось ничего подобного.

«Да уж, экий необыкновенный выискался!» – в сердцах подумала я, в очередной раз захлопнула книгу и отправила ее под подушку. Снова и снова в сказках герои и героини обнаруживали в заколдованных людях пылкие сердца, светлые души и прочее… Я же, как ни старалась, ничего подобного в Грегори Норвуде увидеть не могла. Вернее, сердце у него оказалось даже слишком горячим, и он бывал по-своему добр к слугам. Однако настроение его менялось с поразительной быстротой, и, кажется, даже давно знавшие хозяина Хаммонд и Роуз не могли предсказать, что вызовет очередную вспышку гнева, а на что Грегори закроет глаза. Уж не знаю, какой невероятной добротой, чистотой и всепрощением должна была обладать та, что сумела бы снять с него проклятие! Боюсь, такие и водятся только в сказках…

Вот и назавтра поутру он первым делом взбесился из-за того, что я все еще не в обновках, а служанки маются дурью. Я в ответ заявила, что если кто и мается дурью, так это сам Грегори, что ему не угодишь, что я в обносках и дырявых чулках не хожу в отличие от его, господских слуг, что ему должно было бы стать стыдно за то, в каком черном теле он их держит, тогда как они всецело ему преданы, и что если ему не нравится, как я распоряжаюсь в доме, хотя он сам мне это позволил, то я могу откланяться в любую секунду!

В начале моей тирады Грегори покосился на большое блюдо, ближе к середине – взвесил его на ладони, явно примериваясь, как бы ловчее швырнуть им в меня, и остановил его, кажется, только аппетитный запах, исходящий от подливки.

– Я уже говорил, что ты слишком много болтаешь, – буркнул он, вернув блюдо на место. – Что это?

– Вам не понравится, сударь, – ответила я и потянулась, чтобы придвинуть посудину к себе, – простое блюдо, его обычные горожане готовят, когда могут позволить себе мясо. Я к нему привыкла и…

Проще было бы отобрать у цепного пса мясную кость, чем действительно простецкие «завертки» у хозяина Норвуда. Я понадеялась на то, что его введет в заблуждение цвет теста, красноватый из-за кое-каких добавок и специй, и ароматная густая подлива, а если он распознает обман, то не разобьет блюдо о мою голову. Впрочем, о чем это я! Блюдо было серебряным, так что на нем разве что образовалась бы вмятина, а вот мне повезло бы меньше…

Однако беду пронесло стороной, да не одну: я внимательно следила за Грегори – вдруг догадка моя окажется неверной, и тогда… Но нет! Такому аппетиту бы дикий зверь позавидовал, а ведь, казалось бы, недавно он умял целого оленя! Да и умирать он ну никак не собирался.

– Неплохо нынче едят горожане, – хмыкнул он, покончив с трапезой.

– Я ведь сказала – только когда могут добыть мясо. Не у всех охотничьи угодья под боком, не всем позволено стрелять дичь, – напомнила я. – Но завертки можно готовить и с рыбой, и даже с вишней, а можно еще заворачивать начинку в капустный или виноградный лист, тоже получается очень вкусно.

– А это что было? – подозрительно спросил Грегори, налив себе чаю (этим я тоже озаботилась, когда ездила в лавку, здесь таких новшеств не знали, но решили, что иноземная трава не так уж дурна, если сдобрить ее земляничным листом, зверобоем, сушеной малиной, медом – словом, кому что по вкусу!).

– Оленина, сударь, вы же сами давеча принесли столько мяса, что служанки его разделывать умаялись, – пожала я плечами.

– Нет, я не про начинку, – прищурился Грегори. – По-моему, это не походило на капустный лист!

– Сударь, из той муки, что пошла на тесто для этих заверток, можно было бы большую ковригу выпечь, – ответила я, и вот тут-то он и поперхнулся…

– Ты убить меня решила?! – выдавил он, откашлявшись, а я протянула ему салфетку.

– Но вы же не умерли, – хладнокровно ответила я. – И подавились вы чаем, а не чем-то еще. Пейте осторожнее, он горячий.

– Как тебе это в голову пришло? – спросил наконец Грегори. Вид у него был мрачный, но, судя по выражению физиономии и подергивающемуся кончику носа, он не отказался бы повторить трапезу.

– Вы опять станете рычать на меня, – ответила я, и он предсказуемо грохнул кулаком по столу, так что посуда жалобно задребезжала.

– А ну, говори!

– Я же сказала, – вздохнула я. – Ну хорошо, так и быть, расскажу…

Выслушав то, до чего я додумалась, Грегори надолго замолчал, чертя на столешнице замысловатые узоры острым когтем. Я хотела было попросить его не портить мебель, но промолчала. В конце концов, это его мебель, пускай хоть в камине ее сожжет, какое мое дело? Правда, тогда ему придется есть с пола либо заказывать новый стол.

– Может быть, ты и права, – произнес он уже нормальным тоном. – Вот за что я ненавижу волшебство: в любом заклятии непременно найдется лазейка, и это действует в обе стороны! И никогда не знаешь, в которую именно качнется маятник в этот раз…

После паузы Грегори вдруг задумчиво добавил:

– Значит, говоришь, слуги ели не только эти твои… как их? А, не важно!

– Да, а еще оладьи и даже пироги, – ответила я. – И хлеб, который был у меня с собой.

– Чужой… – кивнул он. – Я понял. Купленный на твои деньги или деньги твоего брата, не важно.

– Сударь, я уже думала об этом, – вставила я. – Вы могли бы давать сколько-нибудь денег мне, а я бы покупала…

– Не сработает, Триша, – перебил Грегори. – Это будет мой подарок. Даже если я подарю тебе какую-нибудь побрякушку, а ты продашь ее, думаю, это все равно будет не то. Не проси объяснить, я сам не могу толком облечь эту мысль в слова! Боюсь, это еще одна лазейка в проклятии Лизбет, только она может сработать в обратную сторону… Нет, это должны быть именно твои деньги. Заработанные или полученные иначе, но не напрямую от меня… Придумал! Эй, Хаммонд!

– Чего изволите, господин? – Тут же явился дворецкий.

– Помнится, за время службы у моего отца ты скопил достаточно, чтобы купить небольшую усадьбу, – протянул Грегори, поигрывая когтями.

– Точно так, господин, – кивнул тот, – думал, на склоне лет поживу мирно, в тишине и покое.

– Да-да, я помню, там кладбище рядом, – фыркнул Грегори, – места тише и не сыскать. И что теперь с этой усадьбой?

– Так ведь сдана в аренду, – ответил Хаммонд, – деньги небольшие, но не стоять же дому пустым, да за землей уход нужен.

– Прекрасно! – Тот поднялся во весь рост. – Ты ее продашь!

– Кому, господин?! – поразился дворецкий. – Дорого за нее не возьмешь, а так хоть что-то на старость скоплю…

– Глупец! – рявкнул Грегори, снова теряя терпение. Создатель, жить с ним рядом – все равно что выстроить дом на склоне заснувшего вулкана, никогда не знаешь, когда тот начнет извергаться. Даже старожилы, случается, ошибаются, я слыхала такие рассказы. – Ты что, надеешься выйти из Норвуда и отправиться доживать век в эту свою дыру, к кладбищу поближе?! Если бы ты так думал, то перебрался бы туда еще в те годы, когда не бродил привидением!

– А на кого бы я вас бросил, господин? – сердито ответил Хаммонд. – И делами вы что, сами бы стали заниматься? Вам надоело бы через месяц, а за арендаторами и стряпчими глаз да глаз нужен!

– Тем более, – внезапно успокоившись, сказал тот, – значит, прямо сию минуту усадьба тебе не понадобится. И ты что, старый пень, думаешь, я выброшу тебя на улицу, даже если ты сделаешься вовсе немощен?

– Я рассчитываю на ваше милосердие, господин, – с заметной иронией в голосе произнес Хаммонд, – но предпочитаю все-таки не зависеть от капризов судьбы.

– Скажи уж прямо – от моей прихоти, – негромко прорычал Грегори и положил ладонь на стол. – Я сказал, ты продашь свою усадьбу ей!

– Госпоже Трише? – изумился дворецкий. – Но… зачем?

– Затем, что я приказываю! – чувствовалось, что еще немного, и хозяин взорвется, поэтому я поспешила сказать:

– Сударь, что за блажь вам взбрела в голову? У меня все равно не хватит средств даже на крестьянскую хижину!

– Значит, Хаммонд скинет цену, – с нажимом произнес Грегори, – а я прибавлю ему жалованье, внакладе он не останется, уж об этом не беспокойся. А ты будешь получать арендную плату с того клочка земли…

– Но зачем… – И тут до меня дошло. – Сударь, но к чему такие сложности?

– Я, кажется, понимаю, госпожа, – вмешался Хаммонд. – Я, уж простите, слышал вашу беседу, да и с нами вы это обсуждали. Должно быть, дело в том, что деньги, на которые можно купить тот хлеб, который нас не убьет, не должны быть связаны с теми, кто угодил под проклятие несчастной Лизбет…

Грегори негромко зарычал и провез когтями по столешнице, оставив заметные царапины.

– Прекратите портить мебель! – все-таки не выдержала я, хлопнув его по руке и прижав ее к столешнице. – Продолжай, Хаммонд, прошу. Я, повторюсь, не понимаю, к чему такие сложности с этой вашей усадьбой… Ведь платят вам люди, которые, должно быть, и не слышали о Лизбет, так почему…

– Платят-то они мне, госпожа, а я, сами видите… то есть не видите… – тихонько рассмеялся Хаммонд.