Глава 2

В том, что я существенно ошибся, убедился уже на вторые сутки. Первые пролежал в придорожной канаве, дожидаясь, пока мимо протянется бесконечный обоз. И что, спрашивается, меня потянуло на большак? Решил, что по дороге идти легче? Да, как же! После этого обоза что по колее, что по непаханому полю – все едино: грязи по колено, всего прочего тоже достаточно, только и смотри, как бы не вляпаться.

Идти пришлось по самой обочине, то и дело останавливаясь, чтобы счистить с сапог налипшую грязь, иначе казалось, будто я тащу на каждой ноге по ведру с глиной. Вдобавок, интенданта того погибшего отряда определенно стоило если не повесить, так хотя бы выпороть: хваленые солдатские сапоги всем своим видом намекали на то, что вот-вот прикажут долго жить. Наверно, прежний хозяин о них заботился, чистил и смазывал, даже если до того шагал сутки напролет по разбитой дороге… Увы, выхода у меня не было, разве что разуться и идти дальше босиком. При нужде я бы так и сделал, но хотелось все-таки выглядеть пристойно, да и месить грязь я предпочитал, будучи обутым.

Вопрос-то решаем, только нужно отыскать какую-никакую деревеньку. Уж, наверно, там найдется сапожник. А не найдется, так удастся купить дешевенькие опорки, чтобы дотянуть до другого местечка…

Деревни, как нарочно, не попадались. Нет, вру: видел одну чуть поодаль. Вернее, то, что от нее осталось: печные трубы да развалины пары-тройки домов. Сгорела она не вчера – запах давно выветрился, – а как бы еще не зимой. Здесь искать было нечего, и я двинулся дальше.

Вокруг было пусто, голые заброшенные поля и местами горелый, едва-едва зазеленевший лес навевали уныние. Пронзительно кричало воронье, и первое время я вздрагивал от каждого вопля. Потом привык и перестал: ясно, что ни хозяйских пташек, ни неприятельских разведчиков здесь нет. А если кто и появится, вряд ли их заинтересует одинокий путник, плетущийся по разбитому тракту. Тем более, подозреваю, колером я сливался с окружающим пейзажем. Особенно если взглянуть сверху.

С другой стороны, наконец-то стало тихо (ворон можно не принимать в расчет): ни тебе команд, ни рева боевых хозяйских тварей, ни свиста стрел, ни предсмертных воплей… Тишина, ветер шелестит сухой прошлогодней травой, под ногами мерно чавкает грязь, в канаве журчит ручеек, кто-то заунывно матерится…

Матерится?!

Я очнулся и огляделся. Звуки разносились далеко, и по всему выходило, что ругань слышится из чахлой придорожной рощицы либо из-за нее. Судя по тому, что невидимый субъект скучно и неизобретательно поносил какую-то скотину, эта самая скотина сбежала и теперь не желала возвращаться в родное стойло. Ну или что-то в этом роде.

Так или иначе, здесь жили люди, и к ним можно попроситься на постой. Не то чтобы я сильно в этом нуждался, но очень хотелось счистить грязь с одежды (и с себя тоже), а заодно прояснить вопрос с пошивом сапог. Ну вдруг в эту глушь забрался именно сапожник? Надежды мало, но я и не такие совпадения помню…

Проклиная все на свете, а особенно здешнюю сырую весну и хозяина, которому взбрело в голову воевать по самой распутице (надеялся, что враг увязнет, да не рассчитал, сам застрял со своими тяжеловесными ездовыми монстрами и неповоротливыми мертвяками), – я проломился сквозь рощицу и остановился. Невдалеке виднелся хуторок – низкая крыша дома, покосившиеся сараи, зато забор внушительный. Над трубой курился дымок, и это вселяло надежду.

– Пошел, поше-ол… – разорялся совсем неподалеку хозяин этого райского местечка. – Ну, мертвый!..

Я невольно вздрогнул, но тут же понял, что обращение относится к лошади. Селянин, по-моему, пытался распахать полоску земли что посуше, но плуг напрочь увяз в глинистой земле, и изможденной коняге было не под силу сдвинуть его с места, как ни нахлестывал мужичонка тощие бока.

Я пригляделся: гнедой конь оказался крупным, каким-то больно уж рослым для крестьянского. Среди них обычно попадаются невысокие, крепенькие, неприхотливые лошадки, а не такие дылды. Да и стати…

– Что ж ты делаешь, изверг! – рявкнул я и зашагал к мужичонке прямо по пашне. Хм, ну, пашней это глинистое болото мог назвать только очень большой любитель земледелия. – Совсем с ума съехал?!

– Э, э… – Тот живо отскочил от плуга и вытащил из-за пояса топор. – Чего надо? Кто таков?

– Последнего разума лишился, что ли? Додумался – верховую лошадь в плуг запрячь! – До землепашца мне дела не было, я пробрался к коню, свесившему голову и тяжело поводившему боками. – Как он у тебя еще копыта не отбросил!

В порыве праведного негодования я начисто позабыл, что к лошадям мне приближаться не стоит. Правда, этому коню явно было все равно – он меня подпустил и даже позволил взять себя под уздцы. А доводилось видать, как самые доходящие одры взвивались на дыбы, стоило мне протянуть к ним руку! Похоже, крестьянин уходил этого красавца мало не насмерть…

Первым порывом было попросту срезать упряжь, но я тут же сообразил: за ущерб придется платить, да и лишних обид учинять не следует.

– Распрягай, – велел мужичонке, опасливо топтавшемуся поодаль. Он и сбежать не мог, бросив коня и плуг, и подойти боялся – вид у меня был достаточно грозный. – Кому говорю? А то сейчас напластаю сбрую на мелкие кусочки, как чинить будешь?

– Да это… ну, того… – пробормотал он.

– Не трону я тебя, – пообещал я, поняв причину его колебаний. – На кой ты мне сдался? Руки пачкать…

– Ну! – неопределенно сказал мужичонка и живо распряг своего доходягу.

– Откуда он у тебя? – спросил я, осторожно выводя коня на более-менее ровную поверхность. – Спер, поди?

– Чего-о?! – оскорбился он. – Чего это сразу – спер?

– А откуда бы у тебя взяться такой лошади? – Тут я заметил, что бедолага прихрамывает на переднюю левую ногу.

– Сам прибег, – сказал крестьянин и вытер нос рукавом. – Приковылял, стало быть.

– Угу, у таких, как ты, все само прибегает и к рукам прилипает, – согласился я.

– Да правду я говорю, – окончательно оскорбился он. – По зиме дело было…

Из его путаного сбивчивого рассказа выходило, что в начале зимы где-то неподалеку случилось очередное побоище. Случилось и случилось, главное, хутор не спалили и вообще мимо прошли, а кто именно, того мужичок знать не знал. Целы остались, и ладно.

А через пару дней, отправившись в ближайший лесок за хворостом, он и нашел этого вот гнедого. У того, видно, убили хозяина, если судить по окровавленной и уже задубевшей попоне. Сам конь хромал на трех ногах, однако же умудрился выйти к человеческому жилью, даже волки его не съели.

«Какие волки! – подумал я. – Где хозяйские оборотни хоть раз появлялись, волков в ближайшие десять лет не жди, они не самоубийцы!»

Сперва мужичок хотел коня прирезать: перелом не залечишь, а так – хоть мяса на всю семью хватит! Потом присмотрелся и сообразил, что на больную ногу гнедой все-таки наступает, позвал кого-то, кто побольше смыслил в лошадях, и стало ясно, что перелома нет, так что на всех четырех конь еще сможет бегать.

Тут включилась крестьянская смекалка заодно с крестьянской же жадностью. Во-первых, если гнедого вылечить, его потом можно дорого продать. Во-вторых, его же можно подпустить к своей кобылке, авось жеребенок получится справный. Наверно, было что-то «в-третьих» и «в-четвертых», но это не столь важно. Главное, гнедой остался зимовать в хуторской конюшне. Правда, на скудном пайке он здорово отощал, но зато к весне уже нормально ходил.

А как начал таять снег, случилась беда: пала кобыла. Ну и что оставалось делать бедному хуторянину? Небось, не оставь он этого дармоеда, своей лошадке доставалось бы побольше корма, дотянула бы до пахоты, не оставила хозяина без подмоги! Вот и пришлось впрягать гнедого. Только проку с него – шиш да маленько. В упряжи ходить не умеет, только под седлом, а как все же в плуг впрягли, мороки меньше не стало: слабосилен оказался, на своих домашних и то больше вспашешь!

– Зимой еще его резать надо было, – завершил мужичок свою печальную повесть. – Хоть какой бы толк вышел! А теперь что? Кожа да кости…

– Ты не горячись, дядя, – сказал я. – Покажи лучше, где у тебя конюшня.

– Зачем еще? – всполошился тот. – Ты человек прохожий, случайный, вон, оружный, как тебя на двор пустить? А ну – вор?!

– Я заплачу, – пообещал я и побренчал медяками в кармане. Хорошо, что камешки ссыпал туда же, звона вышло больше.

– Жрать самим нечего, – сказал мужичок, по-моему, шевеля ушами в попытках пересчитать монеты на слух.

– Свое, – похлопал я по тощей сумке (ее я тоже подобрал там, на поле боя, не в карманах же таскать добычу?). – А переночевать не откажусь, надоело в чистом поле…

– Не откажется он… – пробурчал тот, получив медяк. – Тебя как звать-то, парень?

– Север, – ответил я, вовремя сообразив переделать свое имя на местный лад. В истинном своем виде оно звучало бы слишком странно.

– Ну а я тогда Сивый, – хмыкнул мужичок. – Ты от коня-то отцепись, отцепись, не твое – не лапай!

– Иди уже, хозяин рачительный, – подтолкнул я его в спину. – Про коня мы с тобой попозже потолкуем…

– Только ночевать будешь там же, на конюшне, – снова остановился он. – В дом не допущу! У меня там жена и вообще!

– Нужна мне твоя жена… Ладно, только дай воды наносить – коню и себе, сам видишь, в какой я грязи!

– Это пожалуйста, – согласился он, подумав. – Это сколько угодно. Колодец – вон он, ведро там же стоит. Как управишься, скажи, я ворота снаружи на засов заложу, а то смоешься еще и гнедого уведешь!

– Куда я его уведу, – пробормотал я, – если он на ногах еле стоит. Где, говоришь, колодец-то?

До вечера я таскал воду. Для начала как следует вычистил коня (хозяин явно занимался им спустя рукава, думал, может, что время терять – все равно падет), кое-как разобрал ему хвост и гриву. Хорошо еще, они некогда были подстрижены по-кавалерийски, иначе осталось бы только обрезать, такие там оказались колтуны. Гнедой, отдохнув и напившись, немного ожил и начал поглядывать на меня косо, фыркать и прядать ушами.

«Ну нет, родной, так дело не пойдет», – подумал я и засыпал ему двойную порцию того, что здесь именовалось кормом. Об овсе даже мечтать не приходилось. И как он умудрился протянуть всю зиму на… вот не знаю, как назвать? Живучий оказался, разве только благодаря этому. Или везучий.