Утром Лидочка с трудом проснулась – за окном была такая дождливая мгла, такая полутемная безнадежность, словно дом оказался на дне аквариума, полного мутной воды.
Марта уже поднялась и приводила перед зеркалом в порядок прическу. В комнате пахло одеколоном «Ландыш». Лидочка потянулась – кровать отчаянно заскрипела. Марта резко обернулась.
– Ты меня испугала! Как себя чувствуешь?
Лидочка попыталась сесть – все тело ломило.
– Меня, по-моему, всю ночь палками били.
– А ты больше с физиками гуляй! Я удивлюсь, если ты не простудишься, – сказала Марта. – Давай вставай, скорей беги в умывалку. А то там очередь, наверное, а гонг зазвенит – опоздаешь. Филиппов тебя уморит воспитательными беседами.
– А я их не буду слушать.
– Значит, ты никуда не годная общественница. А ты знаешь, что у нас делают с никуда не годными общественницами? Их отправляют на перевоспитание трудом. Я знаю, что президент нашей республики уже разработал систему трудовых наказаний – опоздавшие ко второму удару гонга сегодня направляются на сбор опавших листьев. Под дождем.
– Откуда ты все это узнала?
– Я уже была в умывалке, все новости узнала, все сенсации.
– Даже сенсации?
Лидочка встала с постели, и ее повело – так трещала голова. Она ухватилась за спинку кровати.
– У тебя очень красивые ноги. – Марта критически осмотрела Лидочку. Ночная рубашка была ей коротка, и Лидочке стало неловко, что ее так рассматривают. – Хороши по форме, и щиколотки узкие – знаешь, я очень люблю, когда у девушек узкие щиколотки. А вот грудь маловата.
Не выпуская расчески и продолжая лениво расчесывать кудри, Марта кошечкой поднялась с табурета, подошла к Лидочке и поцеловала ее в щеку.
– И щечка у тебя пушистенькая. На месте мужиков я бы на тебя бросалась, как тигра.
– Не дай бог, – рассмеялась Лидочка. Она взяла со спинки кровати свой халатик.
– Ты не знаешь главной сенсации, – сказала Марта, возвращаясь к зеркалу, – сегодня ночью кто-то взломал дверь в погреб. Знаешь погреб по дороге к вышке, ну тот самый!
– И что?
– Больше ничего не известно.
– А в погребе что-нибудь лежит?
– В погребе пусто – какие-то доски, но ничего ценного. Замок сломали, а в воде, там вода, нашли спички – видно, они уронили спички и не смогли зажечь свечу.
– Кто «они»?
– Почти наверняка мальчишки из деревни.
– Здесь есть деревня?
– Это условное название – деревня Узкое, я тебе потом покажу, пойдем гулять и покажу – это флигели для слуг и несколько домов – там жила прислуга. Это в сторону Ясенева, напротив конюшен.
Ударил гонг.
– Да беги же! – закричала Марта, подталкивая Лиду к двери. – Даже мыться не надо – пописай и сразу в столовую. Если не хочешь под дождем листья собирать.
– Не хочу, – сказала Лида и побежала в туалетную комнату. Тем, к счастью, никого не было. Все уже ушли в столовую.
Кто-то залез в погреб. Лидочка знала, что это была подавальщица или ее сообщники. У нее здесь есть сообщники? Наверное, это сама графиня Трубецкая, которая пытается отыскать свои драгоценности. Разве так не бывает?
Приведя себя в порядок, Лидочка побежала обратно в комнату. Марты уже не было – она ушла в столовую. Лидочка натянула юбку и фуфайку: в доме было прохладно.
Верный Ванюша-рабфаковец – как она могла забыть о его существовании – ждал ее у входа в столовую, не входил, хотя уже прогремел второй гонг. Все сидели за столами, мрачная погода и темное утро подействовали на всех так уныло, что никто не стал хлопать в ладоши и изображать общественное осуждение опоздавшим. Лидочка с Ванюшей прошли к своим местам, и тогда президент Санузии поднялся во весь свой микроскопический росточек и натужно воскликнул:
– Объявляю свою президентскую волю! Опоздавшие к завтраку, среди которых есть Иваницкая, опоздавшая уже дважды, отправляются на сбор листьев в парке. Все, кто посчитает решение президента справедливым, прошу поднять руки.
Над столами поднялось несколько рук. Другие ели кашу, которую разносила пожилая, незнакомая Лиде подавальщица.
– Дружнее! – завопил президент Филиппов.
«Кто же его вырастил? – думала Лидочка. – Кого он приговаривал и расстреливал раньше? Наверное, был исполнителем в ЧК».
Дружное осуждение не получилось. Тем более что тут же случился казус, потому что дверь снова отворилась, и, оживленно беседуя, вошли Алмазов с Альбиной, а за ними сонный астроном Глазенап.
Лидочке так хотелось подсказать президенту: «Ну давайте, посылайте их на сбор листьев под дождем, я согласна идти с ними!» Но президент сделал замкнутое на замочек личико и отвернулся от вошедших, которые, ничего не подозревая, прошли к своим местам, раскланиваясь и здороваясь. Но тут не выдержал Ванюша.
– Почему же вы молчите, товарищ Филиппов?! – закричал он петушиным голосом. Голос сорвался, Ванюша закашлялся. – Почему же вы других товарищей под дождь в грязи копаться не выгоняете? Нет, вы не отворачивайтесь, вы не морщитесь. Чем они лучше нас?
Поднялся сразу шум, словно все ждали, чтобы начать кричать и стучать чашками, будто все хотели скандала и вот – получили!
– Я не позволю! – вопил махонький Филиппов. – Я не позволю подрывать авторитет моего поста! Меня утвердила общественность санатория, и я сам решаю, кого наказывать, а кого благодарить.
– Вы еще не ячейка! – завелась Марта Крафт. – Вас сюда не для репрессий прислали!
– Я президент!
– Вчера президент, а сегодня мы вас переизберем!
В зал вошел Борис Пастернак, ничего не понял в этом хаосе. Усаживаясь, отыскал глазами Лидочку, кивнул ей и поднял брови, спрашивая: что происходит?
Постепенно шум утих, правда, пришлось вмешаться самому Николаю Ивановичу Вавилову, который призвал не терять чувства юмора и как можно больше заниматься физическими упражнениями на свежем воздухе. Алмазов смотрел в тарелку.
Каша была с комками, но чай крепкий, к нему дали пончик. Лида почувствовала, что не наелась. Голова прошла. Марта говорила в ухо, что Филиппова давно уже надо гнать, но у него рука в Президиуме.
Потом Лидочка взяла свой стакан и пошла в буфетную – аппендикс между залом и кухней, где на столе мирно пыхтел большой трехведерный самовар. Она подождала, пока подавальщица наполнит заварочный чайник.
– Скажите, – спросила Лидочка, – а где вчерашняя женщина, которая нас обслуживала?
– Полина? – спросила подавальщица. – Так сегодня не ее смена. Она завтра будет.
– Вы ее сегодня видели? – спросила Лидочка.
– А вам чего?
– Она мне обещала мяты дать, – сказала Лидочка.
– Откуда у нее мята?
– Не знаю. – Лидочка подставила стакан под струю кипятка из самовара.
Позавтракав, отдыхающие расходились из столовой. Матя подошел к Лидочке и сказал:
– Не обращайте внимания. Если хотите, я с ним поговорю.
– Ничего, – сказала Лидочка, – я сама с ним поговорю.
– Я буду в библиотеке, – сказал Матя, – если вам будет скучно, приходите.
Лидочка вышла в гостиную. В большом алькове висела картина, изображавшая красивую девушку, склонившуюся к источнику. Ванюша, который шел за Лидочкой, сообщил ей тут же, что это возлюбленная князя Трубецкого, которую по приказу Петра Первого заковали в цепи в подвале дворца.
– При чем тут Петр Первый? – строго спросила Лидочка.
– Вот именно. – Ванюша был склонен заранее соглашаться с любой мудростью, которую подарят человечеству уста Лидочки. – Он ее туда отправил за измену старому князю с одним иностранцем.
Походкой Наполеона, спешащего к Аустерлицу, в гостиную ворвался президент Филиппов. Он повел тяжелым носом и вынюхал невольно замерших у роковой картины нарушителей.
– Вот вас мне и надо, – сообщил он. – Будем трудиться или хотим уклоняться?
Лидочка поглядела сверху на его высушенный, обтянутый пергаментом лобик и поняла, что с таким Наполеоном надо обращаться решительно, как то делал герцог Веллингтон.
– Никуда мы не пойдем, – сказала Лидочка.
– Отлично, – сразу согласился президент, будто именно такой ответ входил в его планы.
– Мы приехали отдыхать, – сказала Лидочка. – Мы приехали на отдых после ударной работы.
– Вот именно, – сказал Ванюша, – я могу показать мою книжку ударника.
– Не надо, – сказал президент, сверля Лидочку отчаянными голубыми глазами. – У меня самого их четыре. Продолжайте ваши тезисы, Иваницкая.
– Я все сказала.
– А я вас призываю не работать, а творчески отдыхать, – сообщил тогда президент. – Потому что каждый врач скажет, что уборка листьев на свежем воздухе – это физкультура и зарядка.
– Вот когда врач скажет, тогда я и пойду, – сказала Лидочка и намеревалась уйти из гостиной, но президент, приподнявшись на цыпочки от боевого энтузиазма, которым он был охвачен, умудрился встать на ее пути.
– А ну бери грабли и пошли! – прошипел президент. Видно, ему не хотелось, чтобы звуки скандала донеслись до библиотеки, высокая белая дверь в которую была приоткрыта.
– Не смейте так с нами разговаривать! – прошипела в ответ Лида, которой-то нечего было скрывать от читателей библиотеки. Но президент как бы задал тон, и Лидочка ему подчинилась.
– Послушайте, молодые люди, – говорил президент. – Мне про вас известно куда больше, чем вы подозреваете. У меня выписки из личных дел на всех лежат – присылают из Президиума. Я знаю, что ты, Иван Окрошко, в аспирантуре держишься на ниточке, хоть и внешне пролетарского происхождения, ввиду общей неграмотности. Так что ты сейчас надеваешь ватник и с песнями идешь в парк. И еще будешь мне благодарен до конца срока, что я не сигнализировал, как ты вредно отзывался о диктатуре пролетариата.
– Я никогда не отзывался, – напыжился Ванюша. Но он был уже сражен.
– А еще вопрос – кому поверят, а кому нет. У меня революционный стаж и верная служба, а у тебя? Еще надо проверить.
– А вы проверьте, – рискнул рабфаковец.
– Он идет, идет, – сказала Лидочка, которой стало жалко Ванюшу не потому, что он был раздавлен мелким мерзавцем президентом, а потому, что делалось это с садистским наслаждением в ее, Лидином, присутствии, а Ванюша, не смея достойно ответить, видно, сам не был уверен в чистоте своего пролетарского происхождения. – Иди, Ваня, – повторила она. – Я тебя догоню.
Ванюша еще колебался. Он сделал шаг, остановился.
– Ватники на первой вешалке висят, там для них специально сделано, – показал Филиппов, который понимал, что Лидочка уходить не хочет, – значит, впереди второй бой и грядущая его, Филиппова, победа.
Ванюша ушел, повесив голову. Президент расправил плечики, и Лида могла дать голову на отсечение, что за последние минуты он подрос.
Мимо прошел один из Вавиловых. Президент на секунду отвернулся от Лиды, потому что надо было стать во фрунт и поклониться власти, и спинка его, узкая и согнутая, стала жалкой и патетической, его хотелось пожалеть, погладить. Наверное, он собирает марки, подумала Лида, сидит вечерами над альбомом, горбится и боится, что за ним придут. У него не может не быть, как говорят англичане, скелета в шкафу – страшной тайны прошлого.
Особенность времени заключалась именно в том, понимала Лида, что в обществе было очень мало людей, не несших в себе страха. Причем каждый боялся не только за себя, за своих близких – он боялся самого себя. Некий президент Филиппов мог подойти к тебе и напомнить о существовании забытой тетушки, которая угодила в ссылку, либо о твоем юношеском романе с дочкой генерала, а то, что еще опаснее, о том, как ты на первом курсе или даже еще в школе подписал какое-то обращение в защиту Троцкого или его платформы. Ты уже и думать забыл о Троцком и о платформе, а твоя подпись, попав в соответствующее учреждение, уже зажила собственной жизнью, и вот уже допрашивают других, оставивших свои легкомысленные автографы на пожелтевшем листе бумаги. Кто таков? Не то Иванов, не то Ивашко… кто так неразборчиво подписался? Не он ли – ваш организатор и вдохновитель, не он ли держал связь со Львом Давидовичем, нашим врагом и известным шпионом? Как? Вы думаете, что это подписался Коля Ивашкин из параллельного класса? Замечательно. Давайте подумаем, где нам теперь отыскать этого мерзавца, который втравил вас в авантюру, лишившую вас образования, свободы и, может быть, жизни… И вот ты уже в паутине.
А так как подобные случаи происходили нередко и были всем известны, скелеты, выпадая из шкафов, пришибали своих бывших хозяев хуже кирпичей, и за исключением уж самых глупых или сиротских пролетариев каждый просыпался ночью в ужасе – в шкафу зашевелился проклятый скелет! И становилось страшно проговориться в гостях или на службе о каком-то родственнике или знакомом, потому что если ты давно не видел человека, то за эти месяцы он мог превратиться во врага.
К осени 1932 года всеобщий ужас перед скелетами, ужас перед приговором, который каждый носил в себе, еще не стал всеобщим. Пройдет года три, прежде чем страх подавит собой государство. Но и тогда власть демагога или доносчика была, как и положено в сходящем с ума обществе, преувеличена настолько, что он мог погубить соседа, сослуживца или человека, от него зависящего, одной строчкой или фразой, и чем подлее он был или чем больше боялся собственного скелета, тем страшнее становился для окружающих. Ибо такой человек был подобен тонущему, который, размахивая в ужасе руками, нащупывает головы тех, кто плывет рядом, и тащит их в глубину, только бы самому остаться на поверхности.
Лидочка подумала, что в будущем ей следует больше опасаться Ванюши, чем президента Филиппова, и попробовала организовать линию обороны.
– К счастью, – сказала она президенту, – у вас на меня черных карточек нету. И я свободна.
– Нет, не свободна, – ответил президент. – Не могу я вас, гражданка Иваницкая, отпустить. Потому что я приговорил вас к общественному наказанию в присутствии многих людей, в том числе профессоров и академиков. А скажите мне, голубушка, сколько из них ждут не дождутся моей гибели? Одни по нелюбви ко мне, другие из зависти, что я получаю дополнительное питание в столовой, третьи потому, что мечтают занять мое место. Лучше уж ты иди, потаскай листья полчасика, больше мне от тебя ничего не нужно.
– Значит, ничего на меня в своих папках не нашли? – спросила Лида.
– Не надо так грубо, Иваницкая. Найти можно на каждого. А если на тебя в той папке не было, значит, в другой есть, которая не у меня лежит, а у товарища Алмазова. Может быть, ты еще хуже обречена, чем тот перепуганный Окрошко.
Он был противен, он был циничен и нагл, и он был совершенно прав. Папка с делом Лиды Иваницкой лежала, конечно же, в ОГПУ. А если не лежала, то это было чудо, а кто верит в чудеса в наши дни?
– Какой же вы мерзавец, Филиппов, – тихо сказал Александрийский, появившийся из библиотеки и подошедший незамеченным. – А я вас полагал безобидным дураком.
Президент вовсе не растерялся. Он ответил разговорно, как бы продолжая беседу:
– А теперь безобидных дураков, Пал Андреевич, не осталось. Их всех скушали. Времена голодные пришли. Если хочешь жить, приходится крутиться.
– За чужой счет, – сказал Александрийский. Он был на полголовы выше и, даже несмотря на болезненность и худобу, куда массивнее президента.
– Не за свой же. – Президент шмыгнул носом, и Лидочка поняла, что он пытается скрыть робость. – Я ведь тоже старые времена предпочитаю. Чтобы мы с вами сейчас в шарады поиграли, аспиранток в темных углах пощупали и на лыжах с горки – ау-у! Я вам всегда лучшие лыжи подбирал.
– Ну тогда я думаю, что мы с вами отлично друг друга понимаем, – сказал Александрийский. – Вы тут же забудете об инциденте и более приставать к Лиде не будете. Я ей обязан и стараюсь всегда платить по счетам.
– Я рад бы, – печально сказал президент. – Да не могу. Я уж говорил гражданке Иваницкой – здесь доносчиков человек десять найдется, кто по злобе, а кто из страха… Придется ей поработать.
– Филиппов, не надо меня сердить!
– Ой, только вы меня не пугайте, – разозлился президент. – Вам хорошо, профессор, паек, машина, квартира, похороны по первому разряду на Новодевичьем. Вы можете и не крутиться – вас и так пощадят. А для меня это президентство – единственная зацепочка. Может, защитит, а может, и нет – если я не профессор, а научный сотрудник без степени во Всесоюзном центре по научной организации труда. Вы ведь даже и не знали, где я числюсь.
– Это где-то на Мясницкой, – сказал Александрийский, – дом три, если не ошибаюсь.
– Ну и память! – ахнул президент.
– И не только память, – сказал Александрийский. – Во мне еще остались какие-то силы – нет, не физические. Но меня поддерживает ненависть к таким, как вы, которые приспособились и научились лизать им задницы. Именно из-за вас, а не из-за Алмазова происходят все мерзости и преступления в нашей России. Вы готовы отнести на плаху собственную мать…
– Пал Андреевич!
– Не перебивайте меня!
– Я же за вас волнуюсь. А что, если кто услышит?
– Пускай слышит! К счастью, я настолько приблизился к настоящей смерти, что могу себе позволить пренебречь смертью, которую придумали ваши наниматели и друзья. Я стал свободен только потому, что завтра умру. И я познал истину – умрете и вы, Филиппов, и Алмазов, и Ягода, и Менжинский – и даже эта девочка Лида. Поэтому скорпионья возня, которую вы ведете, лишена смысла. И когда вас через три года расстреляют, то вы перед смертью еще успеете позавидовать мне, который ушел в могилу мирно и солидно, и даже с похоронами по первому разряду.
– Бог с вами, Пал Андреевич!
– Идем, Лидочка, он тебя больше не тронет.
Александрийский тронул Лиду за рукав.
– Посидим на веранде. Там крыша, и мы не промокнем.
– Давайте я все же немножко поубираю листья, – сказала Лидочка.
– Вы его боитесь?
– Мне неловко перед Окрошко. Он там один.
– Если он джентльмен, то уберет за вас.
– Идите погуляйте с профессором Александрийским. Это будет мое вам задание, – сказал, вдруг просветлев, президент. – Я заменяю уборку территории прогулкой с профессором.
– Ох, хитрец! – Александрийский приподнял трость, словно хотел ударить Филиппова, но тот быстро, не оглядываясь, пошел прочь, на кухню.
– Будет брать пробу с супа, – сказал Александрийский. – Каждый вечер приезжает его жена, и он выносит ей целую сумку продуктов. Научный организатор труда, глаза бы мои на него не смотрели!
Они стояли в прихожей. Справа был гардероб, где висели пальто и плащи отдыхающих, слева за дверью – раньше Лида не замечала – была вешалка, на которой было несколько ватников и прорезиненных плащей, – оказывается, там одевались наказанные.
О проекте
О подписке