Теперь музыкант шагал по обочине шоссе, а Берия семенил за ним по центру асфальтовой полосы, перепрыгивая через трещины.
Дорожный указатель справа – «Матвеевская». Черт ее знает, какая Матвеевская и правильно ли мы бежим.
– Эй, постой!
Впереди показалась речка. Небольшая речка, но сотворившая себе за долгую жизнь глубокую долину, как бы громадный желоб, по которому она спокойно виляла, окаймленная по сторонам повалившимися заборами и пустыми грядками – когда-то местные жители здесь что-то сажали, а потом убежали.
Музыкант начал спускаться по тропинке, вниз от шоссе. Звук дудки, и без того прерывистый и негромкий, пропал, и Лаврентию Павловичу пришлось прибавить ходу, чтобы догнать мужчину.
Но когда он добежал до начала тропинки и поглядел вниз, то музыканта не было ни видно, ни слышно.
Лаврентий Павлович довольно долго стоял над крутым склоном, поводя головой и стараясь отыскать пропажу, но тщетно.
Впрочем, укрыться музыканту было негде, если не считать стоявших вдоль берега шалашей, сарайчиков и домиков в различных стадиях деградации.
Вернее всего, именно в одном из них и спрятался музыкант. Но идти туда и шарить по шалашам не хотелось, тем более босиком.
Он так и стоял в нерешительности, потом решил все же спуститься к речке, посмотреть на бегущую воду – он соскучился по зрелищу живой воды.
Лаврентий Павлович начал спускаться по тропинке, глядя под ноги, чтобы не наступить на стекло или гвоздь, – в этих местах очень много опасного мусора.
Спустившись шагов на сто, он понял, что вокруг стало темнее – шалаши, заборы и загородки, а также иные остатки человеческой строительной деятельности были многочисленны, и он потерял свободу обзора.
Конечно, здесь никого не найдешь, а тропинка уже стала сырой, под ногами хлюпнуло. Еще шаг – и попадешь в болото, тем более неприятное, что в нем была не растительность, а валялись консервные банки.
Лаврентий Павлович поскользнулся и ухватился за тонкий столб. Удержавшись на ногах, он поднял взгляд, и оказалось, что он стоит перед металлическим листом, прибитым к двум толстым шестам. На листе очень приблизительно и аляповато был нарисован олень. Так рисуют оленей на дешевых базарных ковриках. А раньше таких зверей можно было увидеть в Тифлисе над дверью в духан.
Пока он рассматривал некстати появившегося тут оленя, рядом с ухом свистнуло, и железный лист задрожал от удара стрелы.
Да-да, самой обыкновенной стрелы, как у Робин Гуда.
Еще не хватало здесь мальчишек с настоящими стрелами.
– Так и убить можно, понимаешь! – выкрикнул Лаврентий Павлович. – Я тебе уши оборву.
Но на всякий случай он отошел, шагнул в сторону и тут же провалился в жижу глубже колен.
– Мать твою перемать! – закричал он в сердцах. – Плащ совсем новый.
Плащ сейчас был его единственной материальной ценностью, он уже успел полюбить его – и тут такая неприятность!
Откуда-то со стороны и в то же время сверху появился человек. Он показался Лаврентию Павловичу очень большим и опасным. Берия отпрянул еще на шаг и оказался в грязи по пояс.
– Я не в вас стрелял, – вежливо сказал человек, не производя никаких враждебных движений. – Я оленя убил. Так что вылезайте.
– Вылезайте! – вдруг рассердился Берия. – Вы же меня пугнули и заставили сюда свалиться. Неприлично как-то получается. Разве можно так к людям относиться!
– Ну давайте лапу, – сказал человек, и Лаврентию Павловичу ничего не оставалось, как протянуть и схватить за пальцы высокого человека. А он оказался высоким – на полторы головы выше Лаврентия Павловича. Но очень худым. Лицо украшали бесцветная эспаньолка и бакенбарды серого волоса, который так и не приобрел благородного серебристого цвета.
Лицо человека было бледным, морщинистым, на голове фуражка офицерского образца, но далеко не новая, френч, брюки-галифе и высокие, до блеска начищенные сапоги – как только можно сохранить такой блеск в этой грязи!
Но самое удивительное заключалось в том, что вместо сабли или кортика на портупее у этого человека висел кожаный колчан с оперениями стрел наружу, а в свободной руке он держал нечто схожее с луком, но куда короче, – Лаврентий Павлович не разбирался в старинном оружии, но понял, что это вовсе не детская игрушка.
– Ах, у вас нет обуви! – расстроился высокий человек. – Или вы потеряли?
– Нет, у меня не было.
– А как вы сюда попали? – Человек обвел рукой окрестность, как бы давая понять, что пойма речки – его собственность.
– Тут был человек… очевидно, со свирелью, – признался Лаврентий Павлович, – я им заинтересовался. Я давно не видел людей…
«Интересно, – подумал он, – а рад ли я, что вижу этого человека?»
– А, крысолов, – сказал высокий мужчина. – Опять заманивает. Значит, он вас вывел из города и хотел утопить, но вы не успели?
– Я не собирался топиться.
– А он всегда так действует. Надоел мне безумно, – сказал мужчина. – Заманивает и делает попытки утопить. Ну кого вы в наши дни утопите, а?
– Никого, – согласился Берия. Он явно столкнулся с сумасшедшим, на психику которого так повлияла атомная война. А может, и сама радиация.
– Разрешите представиться, – сказал высокий мужчина и протянул руку Берии, – Николай Николаевич, Николай Николаевич-младший. Вам приходилось обо мне слышать?
– А фамилия, простите?
– Фамилия обыкновенная – Романов.
– Из тех самых Романовых? – догадался Лаврентий Павлович.
– Приходился дядей покойному императору, – сказал высокий мужчина, отчего Лаврентий Павлович окончательно убедился в том, что имеет дело с сумасшедшим, которого лучше не сердить. – А это мои края, – сказал Николай Николаевич, – мои заповедные, так сказать, леса. Здесь я охочусь, думаю, отдыхаю от дел.
– Ну конечно, конечно…
– Господи, – вдруг рассмеялся Николай Николаевич, глядя на Лаврентия Павловича сверху вниз. – Да вы, как кажется, меня полагаете психопатом, то есть человеком ненормальным. Смотрите же: вот мое оружие, и вы видели его губительную силу. А если хотите, мы можем сыграть в Вильгельма Телля – вы слыхали о таком? Вы киваете, значит, я имею дело с образованным человеком. Кстати, я не люблю разговаривать с людьми, которые не умеют или не хотят вовремя представиться.
– Лаврентий Павлович, – сказал Берия, – Лаврентий Павлович.
– И давно вы у нас, Лаврентий Павлович?
– Недавно, – сказал Берия.
Он правильно рассчитал, что нет вреда назвать себя полным именем. По той причине, что если этот сумасшедший изображает из себя дореволюционного князя, то не может ничего знать о Берии. А если покажет, что знает – хотя бы слышал, то тут…
Николай Николаевич ничего не знал о Берии, да и не стремился узнать. Вместо этого он рывком вытащил стрелу из железного листа, как раз из груди оленя, и сказал:
– А ведь неплохой выстрел. Точно в сердце. Уложил с первого раза. А бил вон оттуда… – Николай Николаевич обернулся и показал на шалашик метрах в ста на склоне долины.
– Хороший выстрел, – осторожно согласился Берия.
– Я ведь и живу охотой, – сказал Николай Николаевич. – Можете называть меня просто князь – тут приходится быть демократом.
– Хорошо, князь, – сказал Лаврентий Павлович, и тут его поразила страшная догадка: а что, если после войны погибло социалистическое государство и к власти снова пришли дворяне? Ну и что – туда ему и дорога, родному государству. По крайней мере среди дворян нет его врагов.
Подумал – и сам испугался своих мыслей. «Как так нет? А сколько мне пришлось, выполняя жестокую волю Сталина, расстрелять или иными способами уничтожить этих самых князей? Ведь до самой смерти вождя, до начала пятидесятых, мы их вылавливали и ликвидировали. Нет, наверно, я был не прав, когда открылся. Этот не заметит, другие заметят».
– А вы охотитесь? – спросил великий князь.
– Я давно не охотился.
– А вы откуда будете родом?
– С Кавказа, князь.
Ах, как легко ложится на язык это слово! Будто и не забывал его.
– На Кавказе отличная охота, Лаврентий Павлович, – я там служил. А вы служили?
– Я позже служил, – сказал Берия.
– Этого и следовало ожидать. Но если вы питаете слабость к охоте, я вам должен показать одну штуку, я, знаете, одного хищника тут поднял, а он потом залег. Если вам не сложно, пошли, я попытаюсь его взять. А об олене не беспокойтесь, потом егеря придут и унесут его ко мне в резиденцию.
– Простите, я босой, – сказал Берия.
– Я же сказал – два шага. – Голос Николая Николаевича прозвучал неприятно. Он не любил, когда ему перечили. А Лаврентий Павлович не был склонен сейчас кому-нибудь перечить, тем более больному манией величия, который выдает себя за дядю императора.
Николай Николаевич сложился почти вдвое и начал подкрадываться к чему-то скрытому заборами и завалами сухостоя. Берия пошел за ним, и Николай Николаевич время от времени приостанавливал его движение ладонью, опасаясь, что Берия спугнет зверя.
Вот он замер.
И начал медленно поднимать свой лук, или как его… арбалет.
Он готов уже был спустить тетиву, как совсем близко раздался резкий звук дудочки. Той самой дудочки.
Князь выстрелил и тут же закричал:
– Как ты посмел! Ты мне под руку заиграл! Я же из-за тебя промахнулся.
– А я нарочно! – раздался голос из-за шалаша. – Вы знаете, князь, что диких животных осталось так мало, что каждая особь на счету. Я вам столько раз говорил – стреляйте в людей!
– Да пошел ты! – закричал в ответ великий князь и кинулся вперед.
Резким движением он откинул груду сухостоя, и глазам изумленного Берии предстал еще один железный щит, на котором ярко и аляповато во весь рост был изображен лежащий тигр с гнусной ухмылкой на роже.
Стрела вонзилась в щит где-то возле тигриного хвоста.
Берия тоже сделал шаг вперед, чтобы получше разглядеть это диво, но Николай Николаевич услышал, как треснула ветка, и крикнул:
– Не подходите, Лаврентий Павлович. Вы же видите, он только легко ранен и раздражен. Если он бросится, я не смогу вас защитить.
– И не надоело? – С другой стороны шалаша появился согнутый человек с деревянной дудкой в длинных угловатых пальцах. – Ваши звери – беспомощные жертвы дворянского произвола. Скоро в наших лесах перестанут водиться тигры. Разве мало вам того, что вы перебили всех динозавров!
– Вот это вы зря, Бетховен! – откликнулся Николай Николаевич. – Никто вам не поверит. Динозавры вымерли сами, вам каждый ребенок скажет.
– У нас детей нет!
– Не исключено, что будут. – И великий князь расхохотался.
– Лучше убивайте людей. – Человек по имени Бетховен, совершенно на Бетховена непохожий и даже не глухой, показал дудочкой на Лаврентия Павловича: – Не зря же я его сюда заманил.
– Так это ваша работа!
Они забыли о Лаврентии Павловиче, будто он был и не человеком вовсе, а какой-то мошкой, на которую можно, не заметив, наступить. Конечно же, после радиации остались только психи.
– Моя, Николай Николаевич, моя! Я его отыскал в подвале, в тюрьме. И не зря отыскал. Великий мерзавец.
– Почему же вы так решили?
– Я куда моложе вас, великий князь. И прибыл сюда только в прошлом году. А раз так, то как бы застал его там. В тюрьме узнал о его печальном конце – у нас многие говорили. А потом кинули к нам в камеру одного капитана – бывшего капитана, не эмвэдэшного, а армейского, и тот сказал, что был в охране Берии, которого вроде бы не расстреляли, а приберегли для следующего случая. А он потом исчез. Вот вдруг подумал, а не наш ли это случай?
– Вы мне надоели, Бетховен, – сказал Николай Николаевич. – Я даже подозреваю, что вы вовсе не Бетховен. У него была совершенно другая прическа.
– Так вы думаете охотиться на этого вот, Берию?
– Я должен сейчас охотиться?
– Ну сколько вам нужно говорить! Я для вас выманил этого мерзавца.
Николай Николаевич глядел на Берию, и во взоре его не было никакой решимости.
– А я хотел еще слона поискать, – сказал он наконец.
– По-моему, вы здесь посходили с ума, – сказал Бетховен. – Я даю вам уникальную возможность избавить наш свет от убийцы и злодея, а вы предпочитаете слона.
– Погодите, погодите, – решил воспользоваться заминкой Лаврентий Павлович. – Почему никто не хочет выслушать моего мнения?
– Помолчи, я таких, как ты, уже выманил с полдюжины. И буду ловить!
– Бетховен прав, – сказал Николай Николаевич.
– Я требую открытого суда! Вы докажите, что я виноват! – Берия смотрел на князя.
– А он дело говорит! – сказал великий князь. – Займитесь, коллега, составом суда, подбором присяжных, и чтобы все как положено.
Великий князь пошел дальше по берегу речки, высоко поднимая ноги. Его сапоги блестели, несмотря на грязь.
– Ну что, выкусил? – спросил Лаврентий Павлович. – Никакой ты не Бетховен, и мы еще выясним, кто ты такой.
– Здесь каждый выбирает имя, которое ему больше всего подходит. Должна же где-то быть свобода!
Они стояли по щиколотку в грязи, и понятно было, что никакого вреда друг другу они причинить не могут. Лаврентий Павлович, хоть и исхудал во время заключения и суда, сил не прибавил – он и выглядел бывшим толстяком. Пожилым, скорее немощным, даже если в молодости и отличался силой. Впрочем, никогда Лаврентий Павлович не отличался ни силой, ни ростом, ни красотой – все вместе это вело к желанию повелевать. И он присоединился к неистребимой армии претендентов на мировое господство, которые провели лучшие годы, набираясь сил. Присоединился – чтобы отомстить девочке Наде Иоселиани, презревшей его в шестом классе. А когда он достигнет таких высот, что может сказать: «Теперь ты будешь у меня в ногах ползать, умолять, чтобы я тебя в койку на ночь взял, иначе я весь твой род в порошок сотру», оказывается, что Надя не представляет уже интереса – пускай остается на своей коммунальной кухне со своими тремя шелудивыми ублюдками и алкоголиком-мужем!
Его противник был повыше ростом, зато худ и сутул. У него были печальные шоколадные глаза на очень белом лице, удрученном корявым носом.
И тут Лаврентий почуял, что враг не уверен в себе.
Нет, музыкант по кличке Бетховен не чета министру Госбезопасности!
– Что же еще тебе капитан наплел? – спросил Берия.
– Он рассказал, где вас содержат. Он сказал, что вам лично товарищ Хрущев велел писать воспоминания, то есть доносы. А потом вас все равно расстреляют, потому что для всех вы уже расстрелянный.
– А какой твой интерес?
– Я подумал: такая сволочь, как вы, если дотянет до Нового года, наверняка попытается к нам прорваться. Надо было сегодня проверить.
– Почему сегодня?
– Потому что сегодня первое января. С Новым годом, товарищ Лаврентий Павлович Берия!
– С каким еще годом?
– С наступившим. Вот я и пошел проверить. И решил, что если я, к сожалению, угадал, то обязательно вас уничтожу. Хватит у нас здесь своей нечисти.
– А чего же не уничтожил?
С каждым словом Берия как бы наливался силой, словно русский богатырь, прижавшийся к земле.
– Вы же понимаете… я не умею убивать. Я надеялся на великого князя. Если я вас выманю, он обещал вас подстрелить. Но промахнулся.
– И что же будем делать? – спросил Лаврентий Павлович.
– Не знаю, – признался музыкант.
– А на самом деле как тебя зовут?
– Семен Матвеевич, Гуревич Семен Матвеевич.
– А кличку себе придумал – Бетховен. Чтобы я не догадался о национальности? Ну и порода, ну и нация!
– Вы не думайте, что легко отделались, – сказал Гуревич. – Потому что я до вас доберусь. Или другие доберутся. Здесь таких немало.
– У государственного деятеля всегда много врагов, – признался Берия. – Это неизбежно.
Лаврентий Павлович размышлял: то ли перевести разговор в товарищеское русло и выпытать у этого музыканта подробности ситуации – он быстро расколется. Или принять другой, более суровый тон? Последнее победило, потому что уж слишком противно было стоять в этой грязи.
– А ну хватит! – крикнул он, набычиваясь. – Поговорили и хватит. Разувайся.
– Как так разувайся?
– Снимай ботинки.
– Но они же мне нужны.
– Мне нужнее. – Собеседник пасовал, отступал, и вдруг Лаврентий Павлович ощутил почти потерянное, забытое чувство силы – он так любил прежде заставлять людей делать по его воле, желанию, капризу, и делать то, что совершенно противно их природе. Когда-то Хозяина спросили, какое чувство ему всего ближе, и он ответил – месть. Лаврентий Павлович ответил бы – чувство власти. Месть мельче, о мести можно забыть… он был крупнее Хозяина!
Теперь Лаврентий Павлович уже полностью овладел положением. Он не спеша оглянулся, зная, что этот Бетховен всецело в его власти. Охотник попался в лапы дичи. Смешно.
Оглянувшись, Лаврентий Павлович увидел совсем рядом обвалившийся забор. Он резко рванул планку, вытащил ее – теперь он был вооружен. Хорошая плоская палка больше метра длиной. Ею можно еще как огреть по спине!
– Осторожнее, – предупредил Гуревич, – там гвозди.
– Ах гвозди! Ну тем лучше.
– Ну чего вы от меня хотите! – взвыл этот самый Бетховен. – Вы же сколько угодно ботинок найдете. – Он показал рукой куда-то наверх. – Зайдите в универмаг, там они стоят рядами, выберите себе что нужно.
– Считаю до трех.
Бетховен ринулся на сухое место, Лаврентий Павлович было замахнулся, но сообразил, что Гуревич лишь хочет снять ботинки там, где удобнее.
– Они вам будут малы, – сказал он.
– Ничего, кидай.
Бетховен кинул ботинок, он был мокрый.
– Ничего, – сказал Берия, – не хочу простужаться.
– Простужаться? – И вдруг Гуревич захохотал. Тонко, противно, но не притворяясь. – Как же вы, милостивый товарищ, намерены простудиться?
– Очень просто.
Берия натянул ботинок. Тесновато, но зато как приятно – человек в ботинках совершенно иначе себя чувствует.
– Мне кажется, что вы, как бывает с новенькими, – сказал Гуревич, переминаясь с ноги на ногу (без ботинок ему было стоять неприятно), – вы до сих пор не представляете, куда попали.
– А вот это вы мне сейчас расскажете, – грозно сказал Берия.
– Вы не так страшны, как хотите показаться, – ответил Гуревич. – Ботинки вы еще у меня отнять можете. Но этим ваши возможности практически ограничиваются.
– Пошли, – приказал Берия, показывая вверх по склону.
Бетховен пошел впереди. Он вынул было свою дудку, хотел поднести ее к губам, но Лаврентий Павлович сразу догадался, что Бетховен намерен звать сообщников, а этого допускать нельзя.
– Если ты ее еще раз вынешь из кармана, я ее собственными руками разломаю, – предупредил он.
Тропинка была сырая, но не очень скользкая. Как приятно не глядеть под ноги.
Они поднялись на шоссе.
Где-то там внизу бродит по помойкам великий князь с его жестяной охотой. Его надо беречься, у него есть арбалет. А из арбалета можно и убить.
Бетховен прошел несколько шагов и уселся на асфальт.
– Устал, – сказал он.
Берия хотел было съездить ему палкой по затылку, а потом решил, что пора менять тактику.
– Снимай штаны, – сказал он, – быстро.
О проекте
О подписке