7

В следующий раз я спускаюсь вниз, когда на часах уже почти десять. Все мои на кухне, пьют кофе и слушают, как Джеймс вслух зачитывает с айпада новости о крушении. Отец, сидящий за столом, кашляет в кулак. Джеймс замолкает на полуслове, все поворачиваются ко мне, и вид у них при этом виноватый и одновременно участливый, как у четырех ребятишек, которых я застала за кражей печенья.

– Черный ящик нашли? – спрашиваю без лишних предисловий.

Мама роняет лопатку в сковороду, на которой жарится яичница, и разворачивается ко мне всем корпусом, выглядит она так, будто провела ночь не лучше меня. Черные круги под глазами напоминают синяки, а обычно тщательно завитые с помощью термобигуди волосы безжизненно свисают вдоль опухшего лица.

– О, детка. – Она спешит ко мне по кафельному полу и крепко обнимает. – У меня просто сердце разрывается. Я могу что-то для тебя сделать? Тебе что-нибудь нужно?

Ох, сколько мне всего нужно. Мне нужно знать, что заставило Уилла сесть в тот самолет. Почему самолет упал. Какими были последние мгновения жизни мужа, кричал ли он от ужаса или же ни о чем не догадывался – вот он решает, что выбрать, орешки или соленые крендельки, а в следующую секунду превращается в пыль. Мне нужно знать, где он сейчас – в прямом и переносном смысле. Будет ли что хоронить?

Но больше всего мне нужно, чтобы Уилл был там, куда, по его словам, он направлялся. В Орландо.

Я высвобождаюсь из маминых объятий и смотрю на Джеймса, который до моего появления читал новости.

– Им удалось выяснить, почему самолет упал?

– Пройдут месяцы, прежде чем можно будет точно сказать, – осторожно отвечает Джеймс. Его голубые глаза внимательно и методично оглядывают меня, как будто он пытается проверить мой пульс на расстоянии. – Как ты спала?

Я качаю головой. От меня не укрылось то, как все переглянулись, когда я спросила про причину крушения, и я точно не хочу обсуждать, как мне спалось.

– Просто скажи мне, Джеймс.

Он вздыхает и смотрит поверх моего плеча на Дэйва, словно спрашивая у него разрешения. Дэйв, должно быть, кивает, потому что Джеймс переводит взгляд на меня.

– Учти, что сейчас это только предположение, но в прессе говорится о механической проблеме, вызванной ошибкой пилота.

– Ошибка пилота. – Я еле ворочаю языком, он будто намазан патокой.

Джеймс кивает.

– Ошибка пилота. То есть кто-то облажался, и теперь мой муж мертв.

Джеймс меняется в лице.

– Мне жаль, Айрис, но дело обстоит именно так.

К горлу подступает тошнота, и комната начинает кружиться – или, может, это я.

Джеймс вскакивает с табурета и, обогнув барную стойку, подхватывает меня под локоть.

– Хочешь, я дам тебе что-нибудь? Я не в силах излечить твое горе, но таблетка может смягчить его, по крайней мере, в течение нескольких следующих дней.

Я мотаю головой. Мое горе такое острое, но кажется, это единственное, что связывает меня теперь с Уиллом. Мысль о том, что я могу потерять и эту связь, пускай даже приносящую мне такую невыносимую боль, вызывает у меня панику.

– Я бы не отказался от ксанакса, – говорит Дэйв.

Джеймс бросает на меня взгляд, говорящий «этот твой ненормальный братец», потом похлопывает меня по руке.

– Подумай об этом, ладно? Я могу выписать рецепт на все, что тебе нужно.

Я изо всех сил стараюсь улыбнуться.

– Идем. – Мама увлекает меня к столу, заставленному едой. Блюдо с яичницей, горка плавающего в масле бекона и сосисок, целая буханка поджаренного хлеба. Для мамы нет лучшего способа показать свою любовь, чем обильная еда, и сегодня утром ее любви хватило бы на то, чтобы накормить целую армию. – Что ты будешь?

Я смотрю на еду, и запахи ударяют мне в нос, от вида маслянистой яичницы и жареного свиного жира в желудке у меня все переворачивается.

– Ничего.

– Тебе надо поесть. Как насчет блинчиков? Я их сделаю по-голландски с яблоком и беконом, как ты любишь.

Дэйв выглядывает из-за кофейника.

– Мам, оставь ее в покое. Она поест, когда проголодается.

– Иди сюда, малышка. – Отец зовет меня из-за стола, похлопывая по соседнему стулу. – Я занял тебе место.

Отец в прошлом военный моряк и блестящий инженер с простой улыбкой и неплохим броском в прыжке, но его главный талант – это умение вовремя вклиниться между мной с братом и мамой.

Я опускаюсь на стул и прижимаюсь к отцу, а он крепко обнимает меня. В нашей семье не принято выставлять чувства напоказ. Мы обнимаемся только при встрече или при прощании. Целуемся редко и обычно даже не соприкасаемся кожей. Но сегодня я уже успела подержаться с братом за руку, упасть в мамины объятия и приласкаться к отцу. Вот что делает смерть. Она сближает и одновременно разделяет.

Мой взгляд падает на блокнот, исписанный в отцовской манере печатными буквами. На каждой странице – список дел, разделенных по важности и по категориям. Если бы здесь был Уилл, они с отцом вместе трудились бы над этим шедевром левополушарного мышления. Я отодвигаю папины очки для чтения и просматриваю записи. Мне кажется нечестным, что дел так много, а хочется только одного – вернуться в постель и забыть о вчерашнем дне, как будто его и не было.

И тут я замечаю несколько пунктов в самом низу страницы.

– Компенсация? – ядовито спрашиваю я.

– Авиакомпания собирается выплатить семьям жертв некоторую сумму, Айрис. Понимаю, это кажется жестоким, но я просто беспокоюсь за мою девочку. И позабочусь, чтобы ты получила все, что тебе причитается.

Как будто деньгами «Либерти эйрлайнс» может исправить негодные самолеты и некомпетентных пилотов. «О, мы убили вашего мужа? Вот, идите купите себе что-нибудь».

– Я скорее умру с голода, чем прикоснусь к их кровавым деньгам.

– Вот и отлично, не прикасайся к ним. Положи деньги в банк и забудь про них. Я позабочусь о том, чтобы ты их получила.

Я хватаю ручку и дописываю еще один пункт: «узнать о благотворительных организациях помощи семьям погибших». Может, кто и воспользуется деньгами «Либерти эйрлайнс», но уж точно не я.

Я быстро просматриваю следующую страницу, потом еще одну и еще, пока не натыкаюсь на надпись вверху страницы: ПРЕССА. Под ней отец поместил длинный список звонков, где указал дату, время, имя звонившего и название СМИ. Не все названия мне знакомы, но многие бросаются в глаза. People magazine. The Today show. The Atlanta Journal-Constitution. Diane Sawyer. USA TODAY.

– Как они меня нашли? Нашего номера нет в справочнике.

Дэйв устраивается во главе стола, держа в руках сэндвич с яйцом и беконом.

– Не знаю, но телефон звонит не переставая. Где-то с час назад мы его отключили. Но когда я последний раз смотрел, у дома стояло три новых фургона.

– Серьезно?

– Абсолютно. И ты помнишь ваше с Уиллом фото с последнего Нового года? Оно заполонило весь Интернет.

Ну что ж, они могли выбрать снимок и похуже. Наш лучший отпуск, на лицах сияют глуповатые улыбки, Уилл обнимает меня. Снимок мне так понравился, что я установила его в качестве аватарки на своей странице в «Фейсбуке», оттуда они его, вероятно, и взяли.

Мама ставит передо мной тарелку, на которой высилась небольшая гора еды.

– Вот, лифье^[4]. Постарайся поесть хоть немного.

Я беру вилку, отрезаю маленький кусочек сосиски и катаю его туда-сюда по тарелке, пока мама не уходит обратно на кухню.

Отец переворачивает страницу.

– «Либерти эйрлайнс» открыла Центр помощи семьям в международном терминале Хартсфилда. Твое контактное лицо дама по имени… – он надевает очки и сверяется со своими записями, – Энн Маргарет Майерс.

Дэйв фыркает, откусывая гигантский кусок.

– Какой идиот собирает родственников погибших при крушении в аэропорту?

– Очевидно, «Либерти эйрлайнс», – говорит отец. – Мы должны приехать для того, чтобы они могли, цитирую: «Принести соболезнования и предоставить консультации, обсудить планы и ответить на вопросы».

– Планы? – переспрашиваю я. – Какие планы?

– Ну, для начала они говорят о поминальной службе в эти выходные.

Отец старается говорить как можно мягче, но я все равно чувствую, как во мне закипает уже знакомый гнев. Намерение «Либерти эйрлайнс» устроить поминальную службу походит на оскорбление, это то же самое, как если бы сосед, задавивший вашу собаку, в качестве покаяния принес вам цветы. Я не собираюсь принимать их публичные извинения и не в силах простить им их ошибку.

– То есть я должна принять помощь от людей, по чьей вине погиб мой муж? Это же абсурд. – Я с силой отодвинула тарелку на середину стола, и пирамида из омлета съехала через край.

– Так может показаться, милая, но это касается не только «Либерти эйрлайнс». Там будут и представители Красного Креста, и ребята, которые собирают информацию о крушении. Мне интересно послушать, что они скажут и чего мы не узнаем из телевизора или газет.

– Может, ты спросишь у них, кто поднял шумиху в прессе, – говорит мама, с грохотом ставя на стол солонку и перечницу. – Это непростительная ошибка, и мне не терпится высказать этим людям все, что я о них думаю.

– Кто бы это ни был, он лишится работы, я прослежу за этим. – В отце просыпается командир – его голос звучит решительно, громко и четко. Он поворачивается ко мне, и выражение его лица сменяется со свирепого на обеспокоенное. – Милая, нравится тебе это или нет, но рано или поздно нам придется пообщаться с «Либерти эйрлайнс». Если хочешь, я могу взять это на себя или, наоборот, не стану вмешиваться, и ты уладишь все сама. Решать тебе. Ты не думаешь, что нам в любом случае нужно, как минимум, съездить туда и послушать, что скажет эта мисс Майерс?

Мне совсем так не кажется. Я видела такое по телевизору – рыдающие родственники проталкиваются сквозь окружившие их телекамеры, стремящиеся показать их отчаяние всему миру. И теперь отец предлагает мне стать одной из них?

И потом, у меня слишком много вопросов, и прежде всего: «Что вы сделали с моим мужем?» Если у этой мисс

Энн Маргарет Майерс есть ответ, то она может разместить мое зареванное лицо хоть на светодиодных экранах на бейсбольном стадионе «Сан Траст Филд», мне плевать.

Я встаю из-за стола и иду наверх одеваться.

В последний вечер своей жизни Уилл готовил. Не какие-то там полуфабрикаты или что-то из отдела замороженных продуктов, а настоящую домашнюю еду. Для человека, который, когда мы познакомились, даже не умел резать помидоры, приготовить ужин, видимо, было непростым делом, и он, вероятно, потратил на это целый день. Возможно, он что-то предчувствовал, что-то говорило ему, что его час близок, но в тот вечер – в нашу седьмую годовщину – меня ждала домашняя еда, к тому же впервые приготовленная им собственноручно.

Я застала его на кухне склонившимся над моей поваренной книгой, в воздухе витал восхитительный аромат.

– Что происходит?

Он поспешно обернулся, в волосах застряла веточка тимьяна, а выражение лица одновременно было гордым и виноватым.

– Э… Ну… Я готовлю.

Что ж, это было очевидно. Он использовал все имеющиеся у нас кастрюли и сковородки, каждый сантиметр кухонного стола был завален продуктами, специями и кухонными принадлежностями. Сам Уилл с головы до ног был в муке и масле.

– Что ты делаешь? – улыбнулась я.

– Ростбиф из спинной мякоти, молодой картофель с маслом и петрушкой, а как называются эти тощие стручки в беконе, я забыл.

– Зеленая фасоль?

Он кивнул.

– А еще я приготовил десерт. – Он показал на два шоколадных фондана в белых формочках, остывающих рядом с плитой. Он даже посыпал их сахарной пудрой.

Видя, что я молчу, он сказал: – Мы все еще можем куда-нибудь пойти, если хочешь. Я просто подумал…

– Идеально, – произнесла я, и действительно так думала. Мне было все равно, что в кухне разгром, или что у нас забронирован столик в новом модном суши-ресторане в Бакленде. Уилл готовил, и делал это для меня. Я улыбнулась и потянулась его поцеловать. – Ты идеальный.

Чего нельзя было сказать о еде. Мясо оказалось пережаренным, картошка разваренной, а фасоль холодной, но ничего вкусней я не пробовала. Я съела все до последнего кусочка. После ужина мы отправились наверх, прихватив с собой десерт, и наслаждались им в постели. Вкус поцелуев смешивался со вкусом шоколада, сводя нас обоих с ума, и мы любили друг друга так, будто завтра никогда не наступит.

Но завтра наступило.