Черное существо, похожее на собаку какой-то неведомой породы, с зубами длиной с его руку и когтями, которыми легко можно разодрать в щепки ствол дуба.

Кристофер Форрестер проявил храбрость, отвагу и показал отличную скорость, потому что не хотел быть съеденным. Эти качества ему во многом помогут.

Другое начало

День был прекрасным, пока кто-то не попытался ее убить.

Мэл возвращалась домой и как раз вылетела из чащи: руки распростерты, плащ надувался от ветра.

Мэл Арвориан могла летать, только когда дул ветер. В тот день погода была идеальной, западный бриз пах морем, и она кружилась в небе в потоках холодного воздуха. Плотный летучий плащ все еще был для нее слишком длинным, так что она закатывала рукава. Когда поднимался ветер – необязательно очень сильный, но хоть какой-то, – она распахивала плащ, бралась за его полы и легко отрывалась от земли.

В тот день она летела над самыми верхушками деревьев, задевая ботинками ветви, и наконец приземлилась, спугнув стадо единорогов.

На кухне Леонор, двоюродная бабушка Мэл, поворчала, что руки у девочки ледяные, и вручила ей чашку горячего ягодного отвара. И тут раздался стук в дверь.

Это был убийца.

Прибытие

За день до нападения Кристофер сидел на скамейке у паромной пристани, ожидая дедушку. Он в одиночку добрался из квартирки в Северном Лондоне до Шотландии, и теперь ноги сводило и страшно хотелось есть.

На скамейку запрыгнула белка и стала наблюдать за ним. Медленно, подрагивая от беспокойства, она подкрадывалась к нему, пока наконец не коснулась усиками колена. К ней присоединилась другая белка, потом еще одна, и вот уже семь зверушек сгрудились у ног Кристофера.

Женщина, ожидавшая на стоянке такси, обернулась, чтобы посмотреть на мальчика.

– Как он это сделал? – спросила она сидящего рядом с ней мужчину.

Одна белка присела на носок ботинка Кристофера. Он засмеялся, и белка забралась по голени на колени.

– Как дела? – спросил он у белки. – Отличный денек.

– Прикармливает, точно тебе говорю, – сказал мужчина и тут же обратился к Кристоферу: – Диких животных кормить нельзя! Это для них вредно!

– Знаю, – ответил Кристофер, чуть улыбаясь. – Я не кормлю.

Его друзья шутили, что, куда бы Кристофер ни пошел, вокруг него всегда собираются животные. Кошки на улицах накручивали восьмерки у его ног, собаки радостно напрыгивали на него в парках. Однажды пришлось прервать футбольный матч из-за стаи тявкающих лисиц, пытавшихся подобраться к нему поближе. Не одна школьная экскурсия сорвалась из-за пикировавших на Кристофера навязчивых голубей. И уж совсем невозможно оказалось плавать в публичных купальнях на прудах Хампстеда: однажды спасатель даже приказал ему выйти из воды, потому что появление лебединой стаи до слез напугало плескавшихся малышей.

Кристофер тогда тоже улыбнулся, свистнул лебедям и увел их из пруда в ближайшие кусты. Один молодой лебедь попытался взлететь ему на плечо и расцарапал когтистыми перепончатыми лапами кожу. Царапины видны были еще несколько месяцев. Кристофер не обращал внимания на шрамы, поскольку уже знал, что внимание и любовь животных редко сопровождаются нежностью – куда чаще им сопутствует некоторое количество крови.

– Все дело в его запахе, – заявлял отец.

Но, насколько сам Кристофер мог судить, он ничем таким не пах или по крайней мере пах так же, как другие мальчики его возраста. Он мылся, хоть и не слишком усердно.

Когда он был совсем малышом, эта его особенность была самой большой радостью в его маленькой жизни. Когда подрос, она по-прежнему его радовала, но радость он научился скрывать, потому что отца все это бесило. Животные пробуждали в нем необъяснимую тревогу.

– Прочь! – кричал он, разгоняя кошек, птиц, а также встречающихся порой в метро мышей и крыс.

Кристофер никогда не ездил в деревню, потому что всегда существовала вероятность того, что зайцы станут гоняться за ним по полям, а ласточки захотят свить гнездо в его волосах.

Так было не всегда. До смерти мамы, насколько Кристофер помнил, отец был совсем другим. Животные обожали маму и тоже норовили оказаться как можно ближе к ней. На снятой в Ричмонд-парке фотографии они были изображены втроем: Кристофер сидит на плечах у смеющегося отца, рядом стоит мама, а вокруг нее – олени. Она умерла девять лет назад, и с тех пор у отца вечно опущенные плечи, словно на них навалилась невыносимая, не прекращавшая давить со всех сторон тяжесть. После ее смерти все в их доме стало казаться сжавшимся, скукоженным – совершенно другим.

Кристофер стал тайком открывать по ночам окна и впускать к себе птиц. Он носил длинную флотскую шинель из толстого сукна и частенько позволял воробьям рыться в ее накладных карманах. Во время прогулок он здоровался с воронами и не возражал, если они забирались ему на плечи по длинным рукавам пальто.

Друзья говорили:

– Да они тебе глаза выклюют!

Но он только улыбался и качал головой:

– Нет. – Рядом с животными его голос становился мягче. – Ни за что.

Выражение его лица тоже менялось: как натянутая тетива, он был собран и готов ко всему.

Вороны приносили ему серебряные пуговицы, скрепки и монеты. Он проделывал в них отверстия, нанизывал на шнурок и носил украшения на шее. Некоторые старшеклассники смеялись над ним, но Кристоферу было все равно: он продолжал носить «ожерелья», ведь так он показывал, что предан своим диким друзьям.

Кристофер взрослел, становился все более и более высоким. У него в семье все были высокими, с длинными ногами и тонкими руками. Он все ждал чего-то, хоть и не мог толком объяснить, чего именно. Животные словно пытались ему сказать, что в мире есть много чудес, с которыми он однажды столкнется. Он чувствовал, как его тело накрывает волна жара при мысли об этом.

(Он оказался прав. Его ждало нечто поистине изумительное, меняющее жизнь раз и навсегда.)

Другое прибытие

Убийца добрался до места на лодке. Он шел тихо, не делая резких движений, его руки были идеально чисты. Засунув нож поглубже в карман, он прошел мимо группы людей, тащивших улов огненной рыбы. Они взглянули на него, и он кивнул им в ответ. Стоило ему скрыться из виду, как они напрочь забыли о его существовании. Он был настоящим профессионалом, отточившим за годы работы умение становиться неприметным. Его волосы не были ни длинными, ни короткими, а ботинки не сияли чистотой, но и не были вымазаны в грязи. Его темные и холодные глаза, напоминающие морские глубины, ни на чем подолгу не задерживались. До тех пор, пока в один прекрасный день он не увидел Мэл.

* * *

Оглядываясь назад, можно сказать, что убийце не составило труда ее найти. Цель довольно легко обнаружить, если тебе велели отыскать летающую девочку и тут ты видишь ребенка, парящего в двадцати футах от земли и отбивающегося от чаек. Даже на Архипелаге летающий человек – непривычное зрелище.

Прошло много лет с тех пор, как Мэл впервые взлетела. Странствующий провидец подарил ей летучий плащ вскоре после рождения. Он дал новорожденной имя и оставил сверток у ее маленьких ножек. Провидец пытался рассказать больше, объяснить, почему отдал плащ именно ей, но дом был погружен в траур – мама Мэл не пережила родов, – так что провидца довольно грубо выпроводили вон.

Мэл пыталась взлететь, так и не получив ни от кого инструкций. Соседи только посмеялись над ней – закутанной в плащ девчушкой, которая бежала навстречу ветру. Тогда она покраснела, но уже на следующий день проснулась пораньше и взялась за дело, пока никто не видел. Поначалу, стоило ветру стихнуть, Мэл падала на землю и вскрикивала от боли. За эти учебные полеты она успела повредить обе лодыжки, сломать запястье и вывихнуть мизинец. Однажды ноготь на большом пальце ноги приобрел забавный зелено-черный оттенок, а вскоре и вовсе слез. Но Мэл пыталась снова и снова, вытирала кровь с ободранных коленей, взбиралась на деревья и спрыгивала вниз.

В конце концов она доказала, что соседи зря над ней смеялись.

– Я научусь летать, – ответила она насмехавшемуся над ней соседскому мальчишке. – Ты ничего в этом не понимаешь.

В такие дни Мэл ходила с высоко задранным подбородком. Ей всегда было нелегко находить общий язык с людьми. Она чувствовала, какой колючей становится, когда кто-то оказывается рядом: могла ляпнуть что-то не то или покраснеть до самой макушки. Только в небе жизнь обретала смысл. Хоть на земле Мэл и была неловкой и неуклюжей, стоило хотя бы раз взглянуть на то, как она парит высоко в небесах, – так говорили сами местные жители.

К девяти годам она научилась плавно снижаться. К десяти – приземляться на носочки и даже на одну ногу. К двенадцати – прижав подбородок к груди, бросаться вниз, делая сальто. В то весеннее утро она пролетала над морем. Ее босые ноги касались воды, а ботинки были предусмотрительно спрятаны в карманы. Брызги щекотали лодыжки, и Мэл радостно смеялась, получая удовольствие от полета.

Убийца наблюдал за ней. На его лице появилась злая улыбка.

Мэл разрешалось летать только в саду и полях. Ее двоюродная бабушка пришла бы в ужас, узнай она, как далеко порой улетает девочка. Леонор столько всего запрещала, что, сложи все «нельзя» и «ни в коем случае», получился бы целый фолиант правил, следовать которым Мэл просто-напросто не могла – их было слишком много.

– Я не могу, – объясняла она Гелифену, – просто сидеть дома на стуле весь день. Вот так люди и превращаются в камень!

Когда Леонор запретила Мэл состричь волосы, девочка взяла маникюрные ножницы и обрезала себе челку. Получилось криво, но Мэл понравился новый образ. Чтобы дополнить его, она вытянула золотую нить из вышитой скатерти и вплела ее в косу. Леонор запрещала Мэл летать в лесу, но девочка, едва забрезжит рассвет, спешила туда, пока двоюродная бабушка еще спала. Мэл мечтала познакомиться с похожими на белок рататосками, и постепенно между ними наладилось какое-никакое общение. Девочка слушала их сплетни и рассказывала в ответ разные истории – например, как она нашла Гелифена (грифонье яйцо оказалось выброшенным на морской берег: «Мне пришлось залезть в воду в одежде, а потом устроить гнездо для него в собственной постели. Теперь он спит на моей подушке»). Вскоре одна молодая рататоска высоким и пронзительным голосом пересказала эту историю другой («Она почти доплыла до Литии в бальном платье, и даже с нереидой сразилась, да-да!»).