Глава вторая
Зимние сны летней ночью

С небосвода ушла луна, похолодало. Волки прижались друг к другу и заснули. Фаолану приснился костер в пещере МакДунканов: он горел, когда молодой глодатель, нарушив закон, предстал перед рагнайдом – собранием волков клана. Ему снился не жар яркого пламени, отражавшийся в глазах старейшин, а узор из пылающих углей, сияющий в кострище, – желто-оранжевая спираль. Почему-то она напомнила Фаолану отметину на его кривой лапе. Во сне спираль все росла и росла, пока не захватила глодателя целиком. Сквозь языки пламени смотрел на него Дункан МакДункан, прежний вождь клана.

– Он знал! Знал!

– Фаолан, проснись!

Фаолан мгновенно вскочил, оттолкнув Эдме. Волчица не сводила с него взволнованного взгляда.

– Кто знал? И что?

– Я что, разговаривал во сне?

– Да. Похоже, это был очень беспокойный сон. Тебе приснился кошмар?

– Нет, не кошмар. И не плохой сон. Мне снились огонь и тепло.

– Мне тоже снилось тепло. Такое зимнее сновидение, – отозвалась Эдме.

Фаолан выглянул из убежища и огляделся.

– Ты только посмотри! – воскликнул он.

Неглубокое болотце покрывала корочка льда. Первые лучи солнца проглядывали с востока сквозь острые замерзшие, покрытые инеем стебли травы.

– Ой, что это? – удивилась Эдме. – Гляди-ка! Паутина на месте, хоть и вся замерзла, а ветер дул сильный. Даже не порвалась! Крепкая, как ты и сказал.

– Да, к ней даже кусочки льда примерзли, а она целехонька.

У Эдме застучали зубы, и она сильнее прижалась к Фаолану.

– Сейчас же почти лето. Скоро Луна Мух наступит! Ничего не понимаю. Должно же быть тепло!

– Лоси и карибу мигрируют на север, но если и летом будет холодно, они вернутся, – сказал Фаолан.

– Если здесь и летом будет холодно, нас круглый год ждут голодные луны.

* * *

Волк и волчица, подбородками прижав к груди кости с рассказами о слаан-лифе, пошли прочь от болотца. Теперь Фаолану нужно было повернуть южнее, к реке, а Эдме направлялась на север, к Кривому Хребту. Встретятся они уже в начале Луны Мух – первого по-настоящему летнего месяца.

– Будем надеяться, что эти мухи не станут белыми, – сказала Эдме с обычной для нее жизнерадостностью, и ее слова приободрили Фаолана. Возможно, его спутница не так уж волнуется по поводу тумфро, как он предполагал. Когда волчица окажется на вершине горы, то в глубине ее души обязательно что-то всколыхнется и она узнает нужное место.

Ближе к полудню иней растаял. Солнце ярко сияло на почти безоблачном небе. Эдме знала, что вершины гор покрыты льдом, но удивилась, увидев, как низко опустились их снежные шапки. Однако склоны у подножий, как и раньше, усеивали мелкие цветы– известные просто как «горные цветы из страны Далеко-Далеко», они отличались неприхотливостью и могли расти в самых суровых условиях, на каменистой почве. Им удавалось прижиться даже в расщелинах скал, откуда семена других растений просто сдувало злыми ветрами. Цвели они недолго, и даже заморозки не могли им в этом помешать.

Эдме остановилась и опустила кость, чтобы поближе рассмотреть ледяную фиалку – та всегда распускалась первой, в конце Луны Трескучего льда. Любуясь переплетением тонких прожилок на лепестках, волчица удивлялась стойкости цветка, выросшего прямо на камне.

«Такая хрупкая и одновременно крепкая, как паутина после заморозка, – подумала Эдме. – Мне нужно быть такой же сильной и крепкой».

Волнуясь, она поднималась по склону горы, и с каждым шагом ее беспокойство возрастало. Волчицу не покидало чувство, что с тумфро что-то не так.

К тому времени, как она взобралась на гребень и направилась к вершине, солнце уже стояло в зените. «Ладно, сейчас разберемся», – успокаивала себя Эдме.

Вершина оказалась отнюдь не такой острой, как выглядела издали. Так часто бывает: чем дальше до вершины, тем более крутой она кажется. На самом деле здесь была относительно ровная, плоская каменистая площадка.

Пусто. Никаких чувств. Ничего, совсем ничего.

«Я никогда не была здесь, никогда. Это не мое тумфро!»

Глава третья
Запах реки

Со сменой времен года запах реки почти не меняется. Даже если она покрыта толстым слоем льда, все равно этот характерный привкус не спутаешь ни с чем. В Луну Трескучего льда река освобождается ото льда, и бурлящая вода, смешиваясь с илом, омывает корни растущих на берегу деревьев. Проходя мимо летней берлоги, Фаолан ощутил, что внутри него тоже бурлят воспоминания. Скоро он увидит весеннюю пещеру, где в мохнатых объятиях кормилицы, огромной медведицы гризли по имени Гром-Сердце, прошло его детство.

Глодатель сразу же узнал это место. Вот крутой выход к реке, вот пещера, а вот и полянка, где кугуары убили последнего медвежонка Гром-Сердца. Фаолан остановился. Удивительно, но после землетрясения сохранилась даже скользкая тропинка, ведущая к берегу. У деревьев, стоявших вдоль нее, ветки были поломаны и ободраны – медведица кидалась на них в ярости и отчаянии. Здесь же она пыталась утонуть, но река оказалась слишком мелкой. Она умоляла Великого Медведя Урсуса забрать ее на небо, когда почувствовала, как что-то коснулось ее лап. Поначалу Гром-Сердце решила, что это просто комок речного мусора. Но он оказался волчонком.

Кормилица рассказывала эту историю множество раз. Сейчас, когда Фаолан стоял на том самом месте, где его нашли, в памяти вновь всплыли ее слова. Отсюда до тумфро, где обея Шибаан оставила его умирать, километра три; конечно, он обязательно туда отправится, но сейчас ему хотелось побыть у берлоги. «Я искала смерти, – вспоминал волк слова медведицы, – а ты искал жизнь. Ты – дар реки».

А теперь Гром-Сердце мертва. От нее остались только кости, на которых Фаолан запечатлел историю того первого – и последнего – лета.

Найти тумфро оказалось не так уж трудно. Прошло уже три зимы, но берег, похоже, ничуть не изменился. Над водой, где холодный воздух от реки смешивался с теплым, нагретым солнечными лучами, поднималась легкая дымка. Сердце у Фаолана отчаянно забилось, голова слегка закружилась, шерсть на загривке встала дыбом. Вот и небольшая выемка – здесь от берега откололась льдина, на которую его положила обея. Значит, это и вправду его тумфро – место, где маленького серебристого щенка оставили умирать.

Фаолан обошел его трижды. Знакомыми казались не только запахи и звуки, но даже ощущения от прикосновения лап к земле. Волк сел на землю и пристально вгляделся в воду. Дымка сгустилась, отчего колыхание волн стало еще более чарующим и завораживающим. В ушах глодателя снова раздался рев волн и треск льда. Он вонзил когти в землю – словно маленький волчонок вновь отчаянно уцепился за льдину. Шум становился все сильнее и сильнее; в бурлящих волнах отчетливо проявился знакомый спиральный рисунок – тот же самый, который Фаолан видел в своем сне среди углей костра.

* * *

Волк понял, что ему нужно сделать. Он должен принести кости Гром-Сердца обратно в пещеру на берегу реки и соорудить из них друмлин – небольшой курган в ее честь. Фаолана беспокоило, что он так и не видел, как лохин Гром-Сердца поднимался по звездной лестнице. А с друмлина медведице было бы легче запрыгнуть на первые ее ступени. Только соорудить костяной курган нужно не там, где она умерла, а там, где они нашли друг друга. Такова была цель его слаан-лифа.

Дымка рассеялась, река вновь успокоилась и лежала перед ним словно темно-янтарная лента. Серебристый волк сразу же направился к тайнику, где хранил кости своей кормилицы. По дороге ему в голову вдруг пришла еще одна важная мысль: «А как же моя настоящая мать? Где она сейчас? Что она думает обо мне? Неужели она считает себя проклятой из-за того, что родила такого щенка? Были ли у нее другие дети? И где сейчас мои братья и сестры?»

Глава четвертая
Не настоящая глодательница

Спускаясь по склону кривого хребта, Эдме думала о Фаолане. Как он там? Что он чувствует на своем тумфро? Уж наверняка не ту пустоту, которую ощутила она, взобравшись на каменистую вершину. Неужели она настолько холодна и бесчувственна?

Нет, обвинять себя не в чем – скорее всего, либо тумфро не тот, либо фенго ошибся. Маленькая волчица собралась было отправиться к обее клана МакХитов и расспросить ее, но сразу же отказалась от этой мысли. МакХиты ненавистны ей, Эдме не хотела даже возвращаться на их территорию.

Обеей у МакХитов была белая волчица Эйрмид. На старом волчьем языке это слово – «Эйрмид» – означало «пустая, бесплодная»: злое, обидное имя для волчицы. Конечно, все обеи бесплодны, но так назвать ее, прямо указывая на ее жалкое положение, додумались только МакХиты. Они вообще не особо скрывали свои дурные и жестокие инстинкты. Поведением этот клан напоминал стаю летучих мышей-вампиров, которые высасывают у жертвы ровно столько крови, чтобы та не умерла и позже можно было вернуться и напиться еще. Те же из МакХитов, которые оказывались недостаточно жестокими, либо просто не доживали до взрослого возраста, либо убегали в другие кланы, даже на дальний север – к МакНамара. Нет уж, хватит с Эдме этих «родственничков», она достаточно на них насмотрелась.

Перепрыгивая канавы и рвы и осторожно спускаясь по крутым уступам, волчица пыталась представить, как она смогла преодолеть всё это, будучи одноглазым щенком. Говорят, что выжившие малькады обладают особым инстинктом, позволяющим им находить дорогу в свой клан, но Эдме в это не верила. Она с самого детства старалась держаться от МакХитов как можно дальше.

Погруженная в свои мысли, она добралась до подножия горной гряды и остановилась как вкопанная: перед ней стояли Инглисс и Киран – годовалые волчицы из Каррег Гаэра вождя МакХитов. Кровь застыла у маленькой волчицы в жилах. Эти двое отличались особой жестокостью: они всякий раз старались посильнее ее толкнуть, побольнее цапнуть за ухо, вонзиться зубами в морду поближе к единственному глазу. Эдме инстинктивно поджала хвост и приняла позу покорности, но тут же опомнилась. «Мне не нужно больше им подчиняться, я ведь больше не глодатель. Я член Стражи. Если уж на то пошло, так это они должны демонстрировать мне почтение». Шерсть у нее на загривке вздыбилась, уши встали торчком, а единственный глаз ярко вспыхнул.

– Быстро ты научилась, как я погляжу! – ехидно заметила Инглисс, старшая из двух.

– Ага, но разве она не смешно выглядит? Взъерошилась вся, такая забавная! – поддакнула Киран, всегда готовая вторить заводиле.

– И уж, конечно, в таком виде она совершенно недостойна идти к Кольцу, – добавила Инглисс.

Эдме вовсе не собиралась с ними спорить. Она просто пошла своей дорогой. Но волчицы не отставали: они шли справа и слева от нее, приблизившись уже почти вплотную.

– А ну убирайтесь! – пролаяла Эдме. – Вам нельзя больше оскорблять меня, ни словами, ни укусами.

– Ах, ну да, верно, – ухмыльнулась Инглисс. – Видимо, нам с самого начала вообще не стоило придираться к тебе. Ты же не настоящая глодательница.

Эдме застыла на месте.

– Вы что, кэг-мэг? О чем это вы?

– Хочешь узнать? – спросила Инглисс и обернулась к напарнице. – Ну что, рассказать ей?

– Можно и рассказать, – как бы невзначай заметила Киран, словно думая о чем-то своем.

– Дорогая Эдме, мы пришли извиниться за свое поведение, – начала Инглисс.

Волчицы едва не касались мордами ее носа – так близко они теперь стояли. Эдме изо всех сил старалась не растерять остатки самообладания.

– Не стоит. Просто оставьте меня. Мне нужно отправиться к Кольцу и присоединиться к Страже.

– Я бы на твоем месте не торопилась, – сказала Киран.

– Я бы тоже. Что они скажут, когда узнают, что ты не родилась малькадом?

– Да о чем вы говорите? – прорычала Эдме сквозь оскаленные зубы. Никогда еще она не выглядела настолько разозленной. Подруги-волчицы слегка съежились и отступили.

– Это сделал с тобой вождь Дунбар МакХит! – выпалила Киран.

– Что сделал?

– Вырвал глаз!

– Вырвал глаз?.. Вы хотите сказать… сказать, что… это значит… значит… – Она никак не могла подобрать подходящие слова. – Я не родилась такой?

– Нет, – довольно ответили обе. На морде Инглисс опять заиграла ухмылочка. – Мы слышали, как об этом шептались на гаддерглоде. Поэтому ты не настоящая глодательница.

– И когда это выяснится, – добавила Киран, – тебя исключат из Стражи.

– Они, кстати, могут это просто почувствовать, – сказала Инглисс.

– А если я сама скажу? – спросила Эдме, повернувшись мордой в сторону территории МакХитов.

– Скажешь? Кому? Эдме, ты куда?

– К вашему вождю.

– Что? – Киран не сдержала изумления.

– Ты передашь ему то, что мы тебе сказали? А понимаешь, что нам за это будет? – жалобно спросила Инглисс, не отставая от маленькой волчицы ни на шаг.

– Раньше нужно было думать.

– Но какой толк рассказывать это Дунбару МакХиту? И что ты ему скажешь?

– Что скажу? – Эдме резко остановилась. Взгляд ее единственного глаза пронзал былых обидчиц насквозь. – Я скажу, что буду служить в Страже не как член клана МакХитов, а как волк-одиночка!

Обе подруги рухнули на брюхо и принялись ползать в пыли у лап Эдме, умоляя ее не ходить к вождю. Но волчица оставалась непреклонной: она твердо вознамерилась добраться до Каррег Гаэра МакХитов.

Теперь всё встало на свои места. Понятно, почему она ничего не чувствовала на тумфро: с тем местом Эдме ничего не связывало. И неужели ее мать выгнали из клана? Впрочем, это уже не важно. Сейчас важно, что она, несмотря ни на что, страдала не зря. Она честно выиграла гаддерглод. Пусть она и не малькад, но место в Страже заслужила и будет выполнять свои обязанности прямо и смело. И то, что Эдме всю жизнь держалась в тени других членов клана, ей не помешает. Глубоко внутри себя волчица знала, что она достойна Стражи.

* * *

А в это время Фаолан переносил огромную бедренную кость Гром-Сердца с места ее гибели туда, где она нашла Фаолана и стала его кормилицей.

Гром-Сердце умерла во время землетрясения, когда Фаолану едва исполнился год. На нее свалился огромный валун, оглушив и сильно поранив. Так она и лежала, истекая кровью. Когда спустя несколько месяцев после гибели медведицы Фаолан впервые наткнулся на ее череп, тот выглядел ужасно огромным, пустым и безжизненным, особенно в лунном свете. Сейчас же, спустя два года, сквозь него уже проросла новая жизнь. Всю поверхность кости покрывали мох и лишайник; в одной из глазниц расцвел огуречник.

Теперь серебристый волк не смог бы сдвинуть череп с места, даже если бы захотел. Так что пусть он останется памятником изменчивой, вечно возрождающейся жизни на земле. Но остальные-то кости Фаолан может перенести на новое место и соорудить из них друмлин, который будет символом жизни в небесной Урсулане.