Catherine Coulter

THE WYNDHAM LEGACY

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Trident media Group, LLC и Andrew Nurnberg.

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© Catherine Coulter, 1994

© Перевод. О. В. Соколова, 2017

© Издание на русском языке AST Publishers, 2017

Пролог

Ей было девять лет в том июне 1804-го, когда, находясь в гостях в Чейз-парке, она нечаянно подслушала разговор двух служанок.

– Бастид? Ты морочишь меня, Энни? Эта маленькая дурочка бастид? Но ведь все считают ее кузиной, не то из Голландии, не то из Италии.

– Кузина из Голландии или Италии, держите меня?! – расхохоталась Энни. – Да мать девчонки живет в окрестностях Дувра… в весьма уединенном местечке. И его сиятельство посещает ее довольно часто. По крайней мере так говорила миссис Эмери. Не сомневаюсь, это его дочь. У них и глаза одинаковые – синее пятнышек на яйцах малиновки.

– И ведь не постыдился притащить сюда свое отродье, под нос ее сиятельства.

– Таковы уж господа. У его сиятельства хватает отродий по всему свету – одним больше, не все ли равно? Впрочем, это, должно быть, особенное. Она так беззаботно сияет, как будто находится здесь на правах законного члена семьи. Вот увидишь, ее сиятельство сделает вид, что не замечает этой новоявленной кузины. Выдержки ее сиятельству хватит на те две недели, которые девчонка собирается провести здесь.

– Она такая хорошенькая, что лучше и вообразить трудно.

– Вся в его сиятельство, а тот похож на свою бабку, которая, по словам моей матери, была так хороша, что у джентльменов дыхание перехватывало.

– Мать этой девчонки вряд ли имеет право обижаться. В ее-то положении и общипанного мышонка хватило бы, не то что такого красавца, как его сиятельство. Миссис Эмери говорит, они уже двенадцать лет вместе. Столь долго продолжающиеся отношения вряд ли можно назвать любовной интрижкой. Скорее всего у графа Чейза второй брак незаконный…

Служанки отошли, продолжая сплетничать, а она осталась стоять, ошеломленная, в коридорной нише первого этажа, недоумевая по поводу услышанного незнакомого слова «бастид». Из разговора ей стало ясно, что это слово имело какой-то дурной оттенок.

Граф Чейз – ее отец? Она с негодованием встряхнула головой при одной мысли об этом. Нет, он – дядя Джеймс, старший брат отца, навещавший их с мамой по долгу родства. Ее настоящий отец, капитан Джефри Кокрейн, по словам мамы, погиб – был убит французами в 1797-м. В ее представлении отец был героем.

Она вспомнила трогательно-нежный взгляд мамы, когда та говорила: «Твой дядя Джеймс – благородный человек, моя дорогая, влиятельный и ответственный; у него очень много разных обязанностей, но он всегда будет заботиться о нас. Несмотря на то что у него своя семья, он часто навещает нас, так есть и будет всегда. Он любит нас и никогда не покинет».

В девять лет мама отправила ее погостить на две недели к дяде Джеймсу, в его великолепную усадьбу Чейз-парк в окрестностях Дарлингтона, что в Северном Йоркшире. Она умоляла матушку отправиться вместе с ней, но та лишь отрицательно покачала головой, отчего затрепетали золотистые локоны, окружавшие тихим приветливым сиянием ее прекрасное лицо: «Нет, дорогая. Видишь ли, жена дяди Джеймса недолюбливает меня. Постарайся реже попадаться ей на глаза, держись от нее подальше. Обещай мне! И еще – не слишком откровенничай с домашними дяди Джеймса. Не стоит вдаваться в подробности нашей жизни. Во-первых, это признак дурного тона, во-вторых – просто скучно. Гораздо выигрышнее быть молчаливой и казаться загадочной».

К счастью, все сложилось, как того хотела мама, – само собой. Графиня, только увидев ее играющей с другими детьми, заперлась у себя в комнате и с тех пор не появлялась там, где могла быть девочка. Большой обеденный зал оставался теперь по вечерам пустым. Ее кузены тоже старались не появляться там, полагая, что недовольство графини вызвано их шумным поведением.

Но главное было в другом: ее очень удивляло поведение дяди Джеймса по отношению к себе; к тому же он казался ей совершенно другим в этом огромном доме, с лакеями в безупречно сидящих, сверкающих голубых и зеленых ливреях с начищенными пуговицами. У нее было ощущение, что эти абсолютно безмолвные блюстители порядка находятся повсюду: за каждой дверью, за каждым углом. С огорчением она вспомнила коттедж «Бутон Розы», где дядя всегда был очень внимательным и к ней, и к ее матери. Она нахмурилась, отметив с удивлением, что здесь он еще ни разу не обнял ее.

Вскоре, однако, он пригласил девочку в свою библиотеку – комнату, по величине равняющуюся чуть ли не всему коттеджу, где жили они с мамой. Три ее стены были доверху заставлены полками с книгами. Мебель здесь смотрелась громоздкой и темной. Ей показался мрачным даже роскошный ковер, покрывавший пол. Войдя, она сразу почувствовала себя окруженной какими-то глубокими тенями. Наконец она разглядела своего дядю и улыбнулась.

– Здравствуй, дядя Джеймс. Спасибо, что выкроил время для меня.

– Входи, входи, мое дорогое дитя. Хочу познакомить тебя с распорядком в нашем доме и объяснить, как следует держать себя здесь. Я до сих пор не успел представить тебя твоим кузенам, но уверен, что ты достаточно проворная кошечка и успела уже сама познакомиться со всеми. Итак, моя милая, начнем с главного. Ты должна будешь брать уроки вместе с кузенами, а кроме того, наблюдать за ними, подражая их манерам и поведению. Только никогда не бери пример с моего племянника Марка, гостящего здесь так же, как и ты. Он настоящий сын дьявола. – Дядя Джеймс как-то странно улыбнулся. – Гордый и злопамятный. Подумать только, это исчадие ада появилось на свет от моего брата! Никогда не участвуй в его шалостях – ему уже четырнадцать, и он на многое способен… Впрочем, ты так мала, что вряд ли он заинтересуется тобой и станет вовлекать в свои игры. Но будь настороже.

– У меня есть еще один дядя? – заинтересовалась она.

Он нахмурился, явно не желая отвечать на ее вопрос.

– Да, – наконец медленно выговорил он. – Но постарайся не напоминать об этом старшему кузену Марку. Прежде всего ты должна научиться держать себя в обществе. Наблюдай за другими детьми и старайся перенять у них то хорошее, что заметишь. Если же поймешь, что происходит что-то неподобающее, отврати свои глаза и сердце от этого и никогда сама не поступай так. Ты хорошо поняла меня?

Она кивнула. Считая, видимо, разговор состоявшимся, он подошел к ней и погладил по голове.

– Уверен, ты будешь хорошей девочкой, и я позволю тебе гостить здесь каждый год. Но ты не должна быть излишне откровенной. Не стоит посвящать окружающих в подробности своей жизни или делиться своими впечатлениями обо мне. Ничего такого… личного. Впрочем, я не сомневаюсь, что мама уже предупредила тебя обо всем, не так ли?

– Да, дядя, я понимаю, что надо хранить секреты, надеюсь, у меня получится это, и тогда вы с мамой сможете гордиться мной.

Он улыбнулся.

– Воспринимай все как игру. Ты должна помочь себе, мне и маме. А теперь иди к девочкам и постарайся подружиться с ними. Они должны принимать тебя за свою настоящую кузину.

– Но я ведь и есть их настоящая кузина, дядя Джеймс?!

– Да, дорогая, разумеется.

Из всего этого разговора она не поняла ровным счетом ничего, но, любя свою маму и помня ее наставления, она постарается быть приветливой и завоюет расположение окружающих. Разумеется, гораздо приличнее держать язык за зубами и не надоедать ближним.

В первый день мальчики были лишь в меру вежливы с ней, на второй – уже пытались не замечать ее. Однако кузины, или, как их чаще называли, Близнецы, были рады ее компании.

Она чувствовала, что ее положение здесь было не очень почетным…

Что же такое «бастид»?

Почему-то ей захотелось получить ответ на этот столь мучивший ее вопрос из уст графини, человека, который меньше всех был рад ее присутствию в Чейзе.

Постучав в дверь ее комнаты, девочка услышала хриплый голос:

– Войдите.

Застыв на пороге, она смотрела на грузную леди, отяжелевшую от беременности, сидящую на небольшом диванчике с шитьем в руках. Она шила что-то белое, длинное и узкое. Девочку удивило занятие графини – пальцы ее были очень толстыми, распухшими… Черты лица не были красивы, но, вполне возможно, в юные годы она казалась привлекательной. В ней не было ничего общего с мамой – высокой, стройной и изящной. Графиня выглядела изможденной стареющей женщиной. Подняв на вошедшую глаза, она, не скрывая раздражения, прервала ее замешательство:

– Что вам угодно здесь, в моей комнате?

Превозмогая страх, девочка все же вошла в комнату и начала сразу с самого главного:

– Я случайно услышала разговор служанок. Они называли меня «бастид». Не знаю, что это значит, но чувствую… что-то плохое. Вы в этом доме единственный человек, не желающий меня видеть, поэтому я и пришла за разъяснениями к вам. Думаю, вы не пощадите меня, скрывая правду.

Леди рассмеялась.

– Невероятно, и это уже на второй день пребывания! Я всегда говорила, если хочешь узнать что-то наверняка, спроси у слуг, они никогда не ошибаются. Отлично, дитя, «бастид» на их языке означает то же, что и бастард, которым ты являешься.

– Бас-тард… – медленно повторила девочка.

– Да. Это значит, что твоя мама – шлюха, и мой муж, так называемый «дядя» Джеймс, платит ей. – Она снова рассмеялась, откидывая назад голову. Смех продолжался довольно долго, так что казался уже непристойным, как и значение только что произнесенных слов.

– Не могу понять, мэм. Что значит «шлюха»?

– Это женщина, у которой нет моральных устоев. Дядя Джеймс – твой отец, а никакой не дядя. Я его жена, а твоя прекрасная мамочка не что иное, как презренная содержанка, игрушка богатого человека, который держит ее для себя, чтобы… ладно, этого ты уже совсем не поймешь, пока… Но уверена, что в один прекрасный момент ты превзойдешь собственную мамочку. Кстати, неужели тебя никогда не удивлял факт, что твой дорогой дядя – Уиндем, в то время как ты Кокрейн? Нет? Но ты кажешься смышленее матери… Все, хватит, убирайся отсюда. Я не желаю любоваться твоим личиком больше, чем считаю нужным.

Джозефина чувствовала, что теряет сознание: сердце учащенно билось, колени подгибались, к горлу подкатывала тошнота.

Тот день оказался переломным в ее жизни. Девочка притихла, никогда не заговаривала первой, избегала даже смеяться в ответ на чью-либо шутку, чтобы не привлекать к себе лишний раз внимания. Однако такое поведение возымело обратный эффект, и к концу визита в Чейз-парке ее старший кузен Марк вдруг стал называть ее Дукессой^[1].

Шестилетняя кузина Антония ревностно отнеслась тогда к этому.

– Что это значит, Марк? Она всего лишь маленькая девочка, как я и Фанни. А разве мы не леди Уиндем? Почему же тогда она – дукесса?

Марк, этот хитрый сын дьявола, посмотрел на маленькую Антонию с высоты роста и сказал:

– Потому что она никогда не смеется, не улыбается и слишком о многом задумывается для своего возраста. Она расточает свои улыбки так, будто это последние гинеи, оставшиеся у нее. А ты не замечала, как быстро исполняют слуги ее приказания? Как они расплываются, стоит лишь ей приветливо кивнуть им? Подожди, – медленно добавил он, – в один прекрасный день девчонка покажет себя во всей красе. Она скоро вырастет, расцветет и станет кровавым цветком…

Джозефина не могла выговорить ни слова, хотя душа ее рвалась от крика. Конечно же, все почувствовали ужасное состояние девочки.

– Дукесса, – прокомментировал ее реакцию Марк, посмеиваясь и переглядываясь с младшими кузинами.

Ее тошнило от слова «Дукесса», но она вынуждена была покорно сносить насмешки. Одни называли ее гордячкой, другие – рассеянной и заторможенной. Она же ощущала себя изгоем.

В следующий раз она встретилась с Марком в Чейз-парке в июне 1808-го. Тогда ей было тринадцать. Он уже учился в Оксфорде и приехал погостить на каникулы. Увидев ее, он рассмеялся:

– Привет, Дукесса. Я слышал, это имя осталось за тобой. Надеюсь, ты не забыла, откуда оно взялось?

Он улыбался, но ей казалось, что кузен заговорил с ней скуки ради. Она холодно и молча смотрела на него, гордо подняв голову.

Марк вопросительно ожидал ответа. Что-то в его взгляде раздражало и оскорбляло ее.

– Вам мешает отвечать ваша надменность или вы, по обыкновению, витаете в облаках, не замечая нас, простых смертных? А помните мое давнее предсказание – тогда вы были совсем маленькой девочкой? Возможно, нет. Вы обещаете стать столь прекрасной, как я и ожидал. Вам, кажется, тринадцать? Так я по крайней мере слышал. А что будет в шестнадцать? Хотел бы я посмотреть на вас тогда… – Он снова рассмеялся, снисходительно похлопав ее по плечу, и направился к выходу.

Марк совершенно ошеломил ее. Сама не зная как, она очутилась в доме. Вот мистер Сэмпсон устремился ей навстречу, улыбаясь, как обычно. Миссис Эмери, следуя за ним по пятам, приглашала:

– Добро пожаловать, мисс, добро пожаловать!

Но гораздо чаще ее называли Дукессой, даже ее отец, даже Энни, которая первая, хотя и невольно, дала ей возможность узнать о своем незаконном происхождении. Ее будоражил вопрос: почему все слуги в доме так приветливы с ней, отлично понимая, кто она? Ведь пятно на ней было неизгладимым.

Если бы кто-то поинтересовался, она могла без промедления ответить, что утратила невинность в возрасте девяти лет.

Однажды, в один из визитов дяди Джеймса в их коттедж, она обнаружила его в постели матери. Это было похоже на ожог. Они обнимали друг друга и смеялись; их головы, золотистая матери и черная дяди Джеймса, соприкасались – и в этом было что-то от союза дьявола с ангелом. Вид у них тогда был удивительно счастливый. Потом она застала их целующимися в узком коридоре второго этажа. Мать была прижата к стене, а ее рот совершенно закрыт ртом дяди Джеймса.

Три месяца назад, до ее ежегодного визита в Чейз-парк, дядя Джеймс признался в том, что он ее отец. Мама же отмалчивалась. Она ничего не ответила ему тогда, сидя на бледно-голубой парчовой кушетке в набитом безделушками будуаре матери. Он объявил ей это неожиданно, без всякой преамбулы:

– Ты моя дочь, не имеет больше смысла скрывать это, по крайней мере пока мы здесь. Ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать такие вещи, не так ли, Дукесса? Впрочем, ты, кажется, уже и без моего заявления знала все. Я вижу это по выражению твоих глаз и изгибу губ. Что ж, ничего удивительного. Я уже говорил маме, что ты наверняка обо всем догадалась, поскольку не глупа и не настолько рассеянна, чтобы не замечать очевидного. – Пожав плечами, он продолжал: – К сожалению, существует такая вещь, как общественное мнение, я должен считаться с приличиями и требованиями моей жены.

Он немало наговорил ей тогда, она уже даже не помнила всего, но понимала, что в тех словах звучало чувство вины взрослого мужчины перед ребенком. Было ли ему важно, что она думала обо всем этом? Осуждала ли она его или была снисходительна? Она не знала и не пыталась рассуждать на эту тему. У нее есть мама, и этого довольно. Он мало интересовал ее.

В конце концов, спокойно кивнув, она сказала:

– Да, дядя Джеймс. Я ваш бастард и знала об этом уже несколько лет. Пожалуйста, не беспокойтесь, ваше заявление не застало меня врасплох.

Он остановился в изумлении. Ее тон был убийственно вялым и безразличным. Каким никчемным, наверное, он казался ей все эти последние годы. Джеймс неотрывно смотрел в ее темно-голубые глаза – его глаза, на иссиня-черные волосы – его волосы, заплетенные в блестящие толстые косы. Правда, ее волосы были более мягкими и вились, как у матери. Возле маленьких ушек из кос выбивались вьющиеся колечки. Он так любил играть мягкими кудрями Элизабет, нежными, пахнувшими чем-то невыразимо сладким! Ее черты проглядывали в лице девочки – чувственно-полный рот, скульптурно вылепленный, тонкий прямой нос. Он отогнал от себя счастливые видения и снова посмотрел на дочь – спокойную, углубленную в себя. Она казалась величественной неподвижной статуей и обескураживала своим поведением. Ему было трудно вспоминать о факте ее появления на свет: вначале он приказал Бесс избавиться от «отродья». Но Бесс заявила, что даст жизнь этому ребенку. Что же касается его, то он может поступать как ему заблагорассудится. Джеймс решил оставить все как есть, потому что любил ее и боялся потерять.

Прошли годы. И вот теперь перед ним сидела его дочь – непонятная, отстраненная и гордая. Это его единственное нежеланное дитя.

Дукесса слишком хорошо запомнила те две недели 1808 года, проведенные в Чейз-парке. Кузен Марк постоянно выводил ее из себя своими шуточками. Казалось, он был рожден для одних лишь каверз. Но это было еще не все. Она испытывала страшную боль потери.

Два младших кузена, Чарли и Марк, участвовали в состязаниях по гребле, которые были устроены на реке Дервент. Оба были на одной из двух столкнувшихся парусных лодок. Более двухсот зрителей с ужасом наблюдали трагедию с берега. С других лодок добровольцы быстро попрыгали в воду, чтобы оказать помощь, но Чарли уже получил смертельный удар по голове и погиб мгновенно. Ударом его перекинуло через борт. Марк-младший вместе с другими нырял под днищами разбитых лодок, надеясь отыскать его, и был убит внезапно обрушившейся мачтой.

Чейз-парк долгое время был в трауре. Отец Дукессы замкнулся ото всех и большую часть дня проводил в своей библиотеке. По ночам тишину дома разрывали крики графини, страдающей ночными кошмарами. Марк-старший ходил бледный и натянутый, упрекая себя за то, что остался живым. Хотя он вообще не участвовал в парусных соревнованиях. В это злосчастное время молодой человек находился на конном заводе в Ротмери, где выбирал себе скакуна для охоты.

Дукесса вернулась в Уинчелзи к своей матери.

В течение следующих пяти лет графиня каждый год рожала, но ни одному из рожденных ею детей не суждено было выжить. Все были мальчиками. Граф Чейз становился все более мрачным и замкнутым. Он начал как-то искоса посматривать на Марка, в котором текла родная кровь. Ему становилось не по себе от мысли, что их род продолжится через брата. Он хотел своих наследников, собственную линию рода.

В конце концов граф стал чаще появляться в «Бутоне Розы», но оставался теперь таким же молчаливым, как и Дукесса. Его смех перестал звучать, казалось, навсегда. Мать всячески поддерживала его, была, как никогда, нежна и внимательна. Граф боялся возвращаться в Чейз-парк, его пугала жена, вечно беременная, рожающая нежизнеспособных детей.

Теперь старший кузен Марк Уиндем стал наследником Чейза.