На следующий день Петр выпорол дочь, и она плакала, хоть он и не был чрезмерно жесток. Ей запретили уходить из деревни, но в кои-то веки это не было ей в тягость. Она все-таки подхватила простуду, и ее мучили кошмары, в которых она снова видела одноглазого, лошадь и незнакомца на лесной поляне.
Саша, никому не рассказывая, обошел весь лес на западе от усадьбы в поисках одноглазого и дуба с вылезшими на поверхность корнями. Однако он не нашел ни человека, ни дерева. А потом три дня шел снег, очень сильный, так что на улицу никто не выходил.
Их жизнь свелась к повседневной рутине, как всегда бывает зимой: чередование трапез, сна и неспешных мелких дел. Снег собирался в сугробы. Как-то холодным вечером Петр сидел на лавке и обрабатывал прямую ясеневую палку под топорище. Лицо у него застыло, словно окаменело: он вспоминал то, что прежде постарался забыть. «Позаботься о ней, – сказала Марина так много лет назад, когда мертвенная бледность уже растекалась по ее прелестному лицу. – Я ее выбрала, она очень важна. Петя, обещай мне».
Петр, убитый горем, обещал. И тогда жена отпустила его руку и откинулась на подушку, глядя куда-то мимо него. Она коротко улыбнулась – нежно и радостно, – но Петр понимал, что эта улыбка предназначалась не ему. Она больше не говорила и умерла в серый предрассветный час.
«И тогда, – думал Петр, – для нее стали копать могилу, а я наорал на женщин, которые пытались увести меня от мертвой. Я сам, своими руками, обернул саваном ее холодное тело, от которого все еще разило кровью, и сам положил ее в могилу».
Всю ту зиму его маленькая дочь кричала, а ему невыносимо было даже смотреть на младенца, потому что ее мать выбрала ребенка, а не его.
Ну что ж: теперь ему придется это искупать.
Петр прищурился на топорище.
– Я поеду в Москву, когда встанут реки, – объявил он молчаливой комнате.
Там моментально разразились восклицаниями. Вася, которая дремала, отяжелев от жара и горячей медовухи, ойкнула и свесила голову с полатей.
– В Москву, батюшка? – удивился Коля. – Опять?
Петр сжал губы. Он ездил в Москву в ту первую горькую зиму после Марининой смерти. Иван Иванович, единокровный брат Марины, был великим князем, и ради своих детей Петр постарался по возможности сохранить родственные связи. Однако он не взял женщины – ни тогда, ни позже.
– Ты на этот раз намерен жениться, – сказал Саша.
Петр резко кивнул, ощущая на себе взгляды своего семейства. На окраинах женщин хватало, но знатная москвичка принесет связи и деньги. Благосклонность Ивана к мужу своей единокровной сестры не вечна, да и ради маленькой дочери ему нужна жена. Но… «Марина, что я за глупец, раз думаю, что мне этого не вынести».
– Саша и Коля, вы поедете со мной, – распорядился он.
Осуждение на лицах его сыновей моментально сменилось восторгом.
– В Москву, батюшка? – переспросил Коля.
– Ехать туда две недели, если все идет хорошо, – сказал Петр. – Вы мне будете нужны в дороге. И вы никогда не были при дворе. Великому князю следует знать вас в лицо.
Тут на кухне воцарилась сумятица: парни обменивались радостными восклицаниями. Вася и Алеша стали требовать, чтобы их тоже взяли. Ольга стала просить привезти ей украшения и дорогие ткани. Старшие братья злорадно отказывались – и в спорах, мольбах и планах вечер пролетел незаметно.
Снег падал трижды, ложился плотно и высоко, а после последнего снегопада наступил сильнейший мороз – такой, когда у людей дыханье перехватывает, а слабые телом и духом то и дело мрут в ночи. Это означало, что санный путь открыт, что дороги, которые идут по покрытым снегом рекам, стали глаже стекла, и сверкают снегом колеи, где летом сплошные рытвины и сломанные оси. Братья наблюдали за небом, ощущали холод, метались по дому, смазывали сапоги и натачивали наконечники копий.
Наконец день отъезда настал. Петр с сыновьями встали затемно и вышли на двор, как только начало светать. Их люди уже собрались. На утреннем морозе лица раскраснелись, кони били копытами и храпели, выпуская облачка пара. Конюх заседлал Бурана, норовистого жеребца Петра, и теперь с трудом удерживал его под уздцы. Петр потрепал коня, увернулся от его зубов и взлетел в седло. Конюх с радостью отскочил назад, облегченно вдохнув.
Вполглаза следя за своим норовистым конем, Петр наблюдал и за кажущейся неразберихой, царящей вокруг.
На конюшенном дворе мельтешили люди, кони и сани. Меха кучами лежали рядом с ящиками воска и свечей. Кувшины с брагой и медом соседствовали с тюками сушеных продуктов. Коля с покрасневшим от утреннего мороза носом распоряжался погрузкой последних саней. У него были материнские черные глаза: служанки проходили мимо него с хихиканьем.
Какая-то корзина упала со стуком, подняв облако снежинок, почти под ноги запряженного в сани коня. Животное прянуло вперед и в сторону. Коля успел отскочить, а Петр бросился к нему, но Саша его опередил. Он слетел со своей кобылы с кошачьей ловкостью, и в следующий миг уже остановил коня, шепча ему что-то на ухо. Животное успокоилось и выглядело пристыженным. Петр наблюдал за тем, как Саша выставил указующий палец и что-то сказал. Мужики поспешно взяли коня под уздцы и схватили корзину, вызвавшую переполох. Саша с ухмылкой добавил что-то еще, и все захохотали. Парнишка вернулся в седло. Посадка у него была лучше, чем у брата: он отлично ладил с лошадьми и ловко управлялся с саблей. «Прирожденный воин, – подумал Петр, – и предводитель. Марина, с сыновьями мне повезло».
Ольга выбежала из дверей кухни, а за ней поспешила Вася. Вышитые сарафаны девочек ярко выделялись на снегу. Ольга поддерживала обеими руками фартук, на котором горой лежали темные пышные ковриги, еще горячие после печки. Коля с Сашей уже устремились к ней. Вася дернула второго брата, уплетающего ковригу, за полу.
– Но почему мне нельзя с вами, Сашка? – заканючила она. – Я бы готовила вам ужин. Дуня меня научила. Я могла бы ехать с тобой на твоей кобыле, я ведь маленькая.
Она цеплялась за него обеими руками.
– Не в этот год, лягушонок, – ответил Саша. – Ты, и правда, маленькая – слишком маленькая. – Поймав ее грустный взгляд, он встал на снег на колени и вложил ей в руку остаток хлеба. – Ешь и становись крепче, сестренка, – сказал он, – чтобы подготовиться к путешествиям. Да хранит тебя Бог. – Он положил ладонь ей на голову, а потом запрыгнул на свою бурую лошадь по кличке Мышь.
– Сашка! – воскликнула Вася, но он уже отъехал, отдавая быстрые приказы людям, загружавшим последние сани.
Ольга поймала ее за руку и потянула за собой.
– Пошли, Васочка, – позвала она упирающуюся девочку.
Сестры подбежали к Петру. Последняя коврига уже начала остывать.
– Счастливого пути, батюшка, – пожелала Ольга.
«Как же моя Олечка не похожа на свою мать, – подумал Петр, – хоть лицо у нее точно такое же. Вот и хорошо: Марина была словно ястребица в клетке. Ольга мягче. Я найду ей хорошего мужа». Он улыбнулся дочерям.
– Храни Бог вас обеих, – сказал он. – Может, я привезу тебе мужа, Оля.
У Васи вырвался звук, похожий на тихое рычанье. Ольга засмеялась и покраснела, чуть было не выронив ковригу. Петр успел наклониться с седла и подхватить ее – и порадовался этому: дочь надрезала корку и налила внутрь меда, который потек от жара. Он оторвал большой кусок (зубы у него все были целы) и с наслаждением стал жевать.
– А ты, Вася, – добавил он строго, – слушайся сестру и не уходи далеко от дома.
– Да, батюшка, – отозвалась Вася, все с такой же завистью глядя на коней.
Петр вытер губы тыльной стороной руки. В толпе обозначилось некое подобие порядка.
– Прощайте, дочери, – сказал он. – Мы трогаемся. Держитесь подальше от саней.
Ольга кивнула с легкой печалью. Вася никак не ответила: вид у нее был мятежный. Раздались крики, защелкали бичи – и они уехали.
Молча стояли Ольга и Василиса: они застыли на дворе, слушая звон колокольчиков под дугами, пока утро его не проглотило.
Через две недели после отъезда, со множеством задержек, но без неприятных оказий, Петр с сыновьями миновал наружные кольца Москвы – этого стремительно разросшегося центра торговых связей на берегах Москвы-реки. Они почуяли город задолго до того, как увидели, потому что он был затянут дымом от десяти тысяч очагов. Но вот, наконец, яркие купола – зеленые, алые и синие – начали проступать сквозь дымку. Наконец, они увидели и сам город: восхитительный и убогий, словно красивая женщина с облепленными грязью босыми ногами. Высокие золотистые колокольни гордо возносились над отчаявшейся беднотой, а убранные золотом иконы наблюдали бесстрастно за князьями и крестьянками, которые подходили поцеловать их застывшие лики и помолиться.
Улицы представляли собой месиво из грязного снега, взбитое бесчисленными прохожими и проезжими. Нищие с почерневшими от мороза носами хватали братьев за стремена. Коля отталкивал их ногами, а Саша пожимал их грязные руки. Улицы изгибались, уходя в разные стороны. Ехать приходилось медленно, и красное зимнее солнце уже начало клониться к западу, когда они, усталые и заляпанные грязью, наконец, оказались у тяжелых деревянных ворот, окованных медью, с башнями по обеим сторонам. Десяток копейщиков следили за дорогой, на стене выстроились лучники.
Они неприязненно смотрели на Петра, его сани и его сыновей. Однако Петр передал их десятнику кувшин доброй браги, и суровые лица моментально смягчились. Петр поклонился сначала десятнику, а потом его людям, и стражники пропустили его в ворота со словами благодарности.
Кремль был городом в городе: терема, избы, конюшни, кузницы и бесчисленные строящиеся храмы. Хотя первые стены были построены из двурядного дуба, за долгие годы бревна истлели до щепок. Единокровный брат Марины, великий князь Иван начал их заменять еще более мощными стенами. В воздухе стоял запах глины, которой облепляли бревна в качестве слабой защиты от огня. Всюду перекликались плотники, стряхивая опилки с бород. Слуги, священники, бояре, стражники и купцы толкались и ругались. Татары верхом на своих сильных конях оказывались бок о бок с тяжело груженными санями купцов. Все начинали осыпать друг друга громкой бранью по малейшему поводу. Коля глазел на эту толчею, стараясь скрыть неуверенность за гордой осанкой. Его конь дергался от резких движений уздечки.
Петр уже бывал в Москве. Несколько небрежных слов – и нашлись конюшни для их лошадей и место, куда можно было поставить сани.
– Позаботься о конях, – приказал он Олегу, своему самому надежному человеку. – Не отходи от них.
Тут повсюду были ничем не занятые слуги, остроглазые купцы и варварски разряженные бояре. Лошадь могла исчезнуть в мгновение ока, и найти ее было бы невозможно. Олег кивнул и коснулся шершавыми пальцами рукояти длинного кинжала.
Они заранее сообщили о своем приезде, и теперь посланец встретил их у конюшни.
– Вас зовут, господин мой, – сказал он Петру. – Великий князь за столом и приветствует своего брата с севера.
Дорога от Лесного Края была долгой; Петр был грязный, замерзший и усталый.
– Хорошо, – отрывисто бросил он, – мы идем. Оставь это.
Последнее было сказано Саше, принявшемуся вычищать комок льда из копыта своей лошади.
Они плеснули ледяной воды себе на лица, надели кафтаны из толстой шерсти и шапки из блестящего соболиного меха и отстегнули сабли. Кремль представлял собой лабиринт из церквей и деревянных палат, под ногами хлюпало грязное месиво, от повисшего в воздухе дыма резало глаза. Петр быстро шагал за посланцем. Идущий следом Саша щурился на позолоченные купола и разноцветные колокольни. Коля вел себя еще менее сдержанно, но его внимание привлекали в первую очередь прекрасные кони и вооружение их всадников.
Они подошли к двустворчатой дубовой двери, за которой оказался пиршественный зал, набитый людьми и собаками. Громадные столы ломились от роскошных яств. В дальней части зала на высоком резном троне сидел светловолосый мужчина, поедавший ломти мяса, которые отрезал от стоящего перед ним куска, исходившего соком.
Ивана Второго прозвали Иваном Красным, то есть Иваном Красивым. Он был уже немолод – ему было лет тридцать. До него правителем был его старший брат Семен, но и он сам, и все его дети, одной холодной весной умерли от чумы.
Великий князь Московский действительно был очень красив. Его блестящие волосы имели цвет светлого меда. Женщин влекло к золотой красоте князя. А еще он был прекрасным охотником и умело управлялся с гончими и конями. Сейчас его стол ломился под тяжестью блюда с громадным жареным кабаном, приправленным пряными травами.
Сыновья Петра шумно сглотнули. После двух недель пути голод давал о себе знать.
Петр прошел по громадному залу в сопровождении сыновей. Князь не стал отрываться от еды, хотя на них со всех сторон устремлялись расчетливые или просто любопытные взгляды. Громадный очаг, в котором можно было бы зажарить быка, находился прямо за возвышением с княжеским столом, так что лицо Ивана оказывалось в тени, а лица гостей были освещены. Петр с сыновьями подошли к возвышению, остановились и поклонились.
Иван наколок кусок мяса на кончик ножа. Кровь запятнала его светлую бороду.
– Петр Владимирович, верно? – медленно проговорил он, не переставая жевать. Оставаясь в тени, князь окинул его взглядом с ног до головы. – Тот самый, что женился на моей единокровной сестре? – Он глотнул медовухи и добавил: – Да почиет она в мире.
– Да, Иван Иванович, – подтвердил Петр.
– С приездом, брат, – сказал князь и швырнул кость псу, сидевшему подле его трона. – Что тебя привело в такую даль?
– Хотел представить вам моих сыновей, государь, – ответил Петр. – Ваших племянников. Они выросли, им скоро жениться. И, если будет на то воля Божья, я также желал бы найти себе женщину, чтобы мои младшие дети больше не оставались без матери.
– Достойная цель, – согласился Иван. – И это – твои сыновья?
Его взгляд скользнул по юношам, стоявшим у него за спиной.
– Да. Николай Петрович, мой старший, и мой второй сын, Александр.
Коля и Саша шагнули вперед.
Великий князь осмотрел их точно так же, как недавно – их отца. Его взгляд задержался на Саше. У паренька только начала пробиваться бородка, и он был по-мальчишечьи угловат. Однако поступь у него была легкой, и серые глаза смотрели смело.
– Рад встрече, родичи, – сказал Иван, не спуская глаз с младшего сына Петра. – Ты, мальчик, – ты похож на мать. – Смущенный Саша только поклонился и промолчал. Уже громче Иван добавил: – Петр Владимирович, ты желанный гость в моем доме и за моим столом, пока твои дела не завершатся.
Князь быстро кивнул и снова занялся мясом. Отпущенная троица уселась на поспешно освобожденные для них места за главным столом. Коля не нуждался в дальнейшем предложении: бока зажаренного кабана все еще истекали горячим соком. Пирог был начинен сыром и сушеными грибами. Круглый каравай стоял в центре стола вместе с княжеской серой солью. Коля тут же принялся за еду, а вот Саша медлил.
– Как великий князь на меня смотрел, батюшка, – сказал он. – Словно знал мои мысли лучше меня самого.
– Они все такие, выжившие князья, – сказал Петр, беря кусок исходящего паром пирога. – У них слишком много братьев, и все рвутся за очередным городом, за богатой добычей. Либо они хорошо разбираются в людях, либо умирают. Опасайся живых, сынок: они опасны.
С этими словами он сосредоточил все свое внимание на пироге.
Саша нахмурил лоб, но решил наполнить тарелку. В пути им трапезой служили однообразные варева в котелке, да жесткие тонкие лепешки, которыми порой с ними делились гостеприимные соседи. У великого князя стол был отличный, так что они пировали, пока больше уже не влезало.
После этого приезжим отвели три комнаты, холодные и полные насекомых, но они настолько устали, что им было не до этого. Петр распорядился разгрузить сани и устроить всех своих людей на ночь, а потом рухнул на кровать и погрузился в сон без сновидений.
О проекте
О подписке