Цитаты из книги «Скажи, что будешь помнить»

Генри бормочет проклятие и опускается в кресло по другую сторону письменного стола. – Ты думаешь, что влюблена в этого парня из программы твоего отца, ведь так? – Не думаю. – То невероятное чувство, разливающееся из груди по всему телу, до кончиков пальцев, должно быть, и есть любовь.

В голове гудит. Я поворачиваюсь и смотрю на Келлен. Вот уж не думал, что она признается. После разговора с Домиником я решил, что дело это прошлое и его, как говорится, лучше закопать поглубже и забыть. И вот теперь Келлен идет ко мне, заметнее, чем обычно, прихрамывая. А может, я просто давно не обращал внимания. Никогда не забуду, как держал ее, окровавленную, на руках. Доминик пришел к нам, спасаясь от отца, и передал сестру мне, чтобы он сам перевязал ей ногу полотенцем. Такой она и запечатлелась в памяти – бледная, с торчащей из разорванной кожи костью, вся в крови. Помню, как смотрел на ее грудь, чтобы убедиться, что она дышит. Мы были совсем еще детьми, и та картина отнюдь не предназначалась для детских глаз.

Всего лишь двадцать четыре часа назад я чувствовал себя так, словно могу предложить ей целый мир. А теперь у меня нет ничего, и я навсегда останусь тем, кто есть, – ничтожеством.

– Неправда! – перебиваю я. – Ты изменился. Ты другой! – И понимают это только пять человек. Я изменился из-за твоего отца, но и проклят из-за него же. Я был и останусь ошибкой. – Ты не ошибка! Дрикс ругается, и у меня дрожит губа. Он обходит машину, и я жду, что вот он пройдет мимо и повернет к дому, но нет. Дрикс обнимает меня, прижимает к груди и держит крепко-крепко, как и я его, потому что сейчас мы оба нужны друг другу. – Не знаю, как это поправить, – шепчу я. – Но вместе мы сильнее. Обещаю, что мы будем вместе. Пожалуйста, не сдавайся. Не отказывайся от мечты. – Я не знаю, – шепчет он мне в волосы. – Не знаю, что делать. Не знаю, как быть таким, какого ты заслуживаешь, когда мы даже не можем появиться перед людьми вместе. Не знаю, кто я такой, тем более что стать другим у меня нет шансов.

Иду по коридору, выхожу через заднюю дверь, и солнце бьет в глаза так, что приходится щуриться. День не должен быть таким чудесным – ясным, с голубым небом. Не должен, потому что Дриксу плохо.

– Так ты с самого начала был бойцом. Боец с самого начала? – Можно и так сказать. – Только так и можно. – Я не хочу быть таким, как мой отец, и не хочу быть таким, как моя мать. Я самый удачливый сукин сын на планете, потому что не сделал ребенка до своего ареста. Обещаю, что буду боготворить и любить тебя так, как ты позволишь и попросишь, но мне дали второй шанс, и я не упущу его.

Элль проводит пальцами по моей руке, будто может помочь залечить зияющие, кровоточащие раны на моей душе. – Семь месяцев? – Да, я родился недоношенным. На двадцать девятой неделе. Два месяца пролежал в отделении интенсивной терапии для новорожденных и недоношенных. – Набираюсь сил, чтобы сказать Элль правду: – У меня обнаружили врожденную предрасположенность к зависимостям. Элль тихонько вздыхает и садится. Я сдвигаюсь, чтобы не мешать ей подняться, но она поворачивается и смотрит мне в глаза. Такое сочувствие, такая забота, такая нежность в ее взгляде. – Мне очень жаль.

– Почему? – Если пообещаю не кусаться, посидишь со мной, пока расскажу? Дрикс тянет меня за руку, я уступаю, и он, подтянувшись, садится и прислоняется спиной к стене. У меня есть два варианта: сесть у него между ног или сесть рядом. В доли секунды взвешиваю миллионы «за» и «против», а потом отбрасываю все и, забравшись на кровать, опираюсь спиной о его грудь. Дрикс обнимает меня обеими руками, и эти сильные, твердые, как сталь, руки и есть самое лучшее из всех известных мне одеял. Он целует меня в висок и привлекает к себе, так что расстояния между нами уже нет. Легонько сжимает мочку моего уха зубами, и все мое тело словно вырывается из спячки, а кожа звенит. – Ты же обещал, что не будешь кусаться, – шепчу я. – Мне остановиться? – Нет. – Именно этого я и хочу.

– Можно и спуститься. – Он начинает подниматься, и я вспыхиваю, потому что не этого хочу. – Я не хочу секса, – вырывается само собой, и Дрикс застывает в некоем странном, промежуточном состоянии и с таким растерянным выражением на лице, что мне приходится прикусить губу, чтобы не засмеяться. Он падает на матрас и подушечками больших пальцев гладит мои запястья. – Это из-за того, что ты увидела, как Эксл дал мне презерватив? Я закашливаюсь, как будто поперхнулась, и бью себя ладонью по груди, чтобы остановить вырывающиеся из горла непонятные звуки. – Он дал тебе что? Дрикс достает из заднего кармана оранжевый пакетик, и лицо его горит так, что на нем можно поджарить яичницу. Он бросает пакетик на комод. – Не стану врать, в своих фантазиях я захожу порой слишком далеко. Теперь уже пламенеют мои щеки.

Рот у меня открывается сам собой, а хаос только нарастает. Торты, лица, вопли и боевые кличи – все смешивается воедино, и еще прежде чем я успеваю понять, что происходит, что-то холодное и одновременно теплое и влажное шлепается мне на голову и стекает по лицу. Я горблюсь, вскидываю руки, поворачиваюсь влево и вижу подмигивающего Доминика. – Добро пожаловать в семью. Торт. Он на мне – в волосах, на коже, на одежде, на шее. Взбитые сливки тают на шее. О господи.