Я пыталась понять суть этих разговоров, понять то, почему Патрик и Рейчел, а теперь и Аруна, говорили о картах Таро и гадательных практиках так, будто это могло быть реальностью. Эти разговоры выглядели как шутка.
именно за этим в первую очередь и приехала в Нью-Йорк: чтобы переделать себя в кого-то наподобие Рейчел. В кого-то, кого люди воспринимают всерьез, в кого-то, кого я могу воспринимать всерьез.
что, возможно, в этих практиках есть нечто, во что нам сейчас трудно поверить, но что может быть отчасти… – он посмотрел мне в глаза, – истинным?
– Что вы имеете в виду? Что, изучая положение планет, мы можем предсказать лучший день для…
почему такие вещи настолько соблазняли их?
– Мы жаждем объяснить окружающий нас мир, – сказала я. – Чтобы понять смысл неизвестного.
Или, по крайней мере, я знала, что сама жажду именно этого. Это стремление, в некотором роде, универсально.
– Вы никогда не задумывались
Возрождение – несмотря на то, что его часто считают эпохой логики и науки, – легко соблазнялось древними практиками, которые включали не геометрию и анатомию, а, скорее, веру в оракулов и мистические традиции. В некотором смысле это было очень… – я выдержала паузу, – антинаучно.
Одиночество, в конце концов, было моим привычным образом жизни, одной из главных причин, по которым академическая наука привлекала меня в первую очередь: возможность остаться наедине с увлекательными предметами и древними историями. Все это я предпочитала идее работы в офисе с болтовней и бесконечными совещаниями