– Я ничего не понял, – пробормотал Аче.

– Ничего, потом поймёшь. Главное, помни, что мир вокруг – статуя, прикрытая покровом лжи. С правдой в лучшем случае совпадают очертания, детали не видны. Я могу сдёрнуть для тебя это покрывало. Если ты готов.

Аче хотел одного: рисовать. Но теперь его манили к себе и тайны.

Они пошли в сторону караван-сарая, и учитель Иветре достал из кармана маленький осветительный шар. Хотел зажечь, потом раздумал.

– Одного прошу: будь мне предан. Будь честен со мной, Аче. И тогда ты увидишь мир таким, какой он есть. Все вокруг лгут, Аче. Я тебе лгать не стану.

– Все-все лгут?

– Кто не лжёт, тот заблуждается, повторяя чужую ложь.

Аче рассказал о своих злоключениях, поделился страхом: не заразился ли он от этого мага, не порастет ли травой? Учитель его успокоил:

– Слава Небу, подхватить эту гадость совсем нелегко. Эта трава стоит больших денег, но достаются они не тем, кто выращивает её на собственном теле. Хотя и они получают своё: вечный дурман чёрной травы. Разлагаются заживо, смешиваясь с землей, но боли не чувствуют, только удовольствие. В здоровом теле, не принимавшем отвара чёрной травы, семена её не приживутся.

– Это так страшно, учитель, – поёжился Аче.

Иветре искоса взглянул на него.

– Ты хорошо держишься. Был у меня один знакомый юноша, примерно твоих лет, который однажды три часа кряду прорыдал над судьбами незнакомых ему людей. Это только при мне. А сколько слёз он пролил без меня? И туда же – мнит себя героем, стрелой, посланной разгневанными небесами против потерявшего стыд человечества… Считает себя непревзойденным интриганом, хитрым лисом. Что с ним будет, когда он, наконец, получит по носу?

Они вернулись в караван-сарай, и там, вытянувшись на соломенном тюфяке, Аче проспал до полудня.

– Я купил всё, что мне требуется, – сказал ему учитель, протягивая плошку с подогретым магией рисом. – Через час отправляемся в путь. Едем в столицу, Аче. Царь заказал свой портрет.

Есть Аче совершенно не хотелось. Он спросил испуганно:

– Это одна из тайн, учитель?

– В какой-то мере, дитя. Ешь.

Аче благодарно кивнул. Ели и собирали вещи в молчании. Когда базар остался позади, Аче спросил:

– Расскажите о царе, учитель. Как нам рисовать его, каким он хочет видеть себя?

Иветре усмехнулся – верно, вспоминая старую басню о кривом и хромом царе, который, с одной стороны, требовал от живописца правдивого изображения, а с другой – не хотел выглядеть калекой.

– Работа будет сложная, Аче. И тайная. Никто об этом портрете знать не должен.

– Почему?

Иветре пожал плечами.

– Царские причуды. Кто знает, о чём думает царь. Зато платит двойную цену.

Аче кивнул, удовлетворенный объяснением. Какое-то время шагали молча, а затем учитель проговорил тихо, словно самому себе:

– А может быть потому, что царь желает изобразить на портрете будущее Багры. Печальное будущее, Аче.

И запел – как ни в чем не бывало:

 
Хайде! Хайде!
Был влюблён, да не заметили меня.
Ай, твои косы хороши, длинны, как винная лоза.
Хайде, хайде!
Тонок стан, не замечаешь ты меня.
И грудь пробила не стрела – твои зелёные глаза!
Хайде!
 

* * *

Они въехали в столицу через ворота Семи лучников, и учитель кивком приказал Аче спешиться – толчея была невообразимая. Стояли первые дни осени, праздник урожая. Весь город превратился в один большой базар, текло рекой молодое вино. Общество виноделов выставило бочки вдоль дорог, и подмастерья угощали хмельным напитком всех встречных и поперечных.

Учителя не трогали – тяжелый блеск золотых браслетов будто отводил взгляд торговцев и зазывал. А вот Аче кричали со всех сторон:

– Эй, парень, иди и выпей за здоровье царя и благоденствие страны!

Кто-то ухватил Аче за рукав и потащил к бочке, где ему тут же вручили чарку. Учитель ничего не сказал, лишь бросил на ученика нечитаемый взгляд и перехватил повод его лошади. Аче растерянно посмотрел на рубиново-алую жидкость в высоком и узком сосуде, сделанном из коровьего рога. Такой не положишь на стол, не допив до дна. Ввино разольется – оскорбишь угощающего.

– Пей, пей, парень, не бойся! Вино молодое, почти что сок, – похлопали его по плечу. – Ну, давай! За здоровье царя! Пусть благоденствие, что он принес, продлится подольше!

– Ещё бы женился он, – вздохнула какая-то женщина из толпы.

Стоявший рядом с ней мужчина, опорожнявший чарку за чаркой, крякнул и подкрутил ус:

– Хороший он государь, да будто и не багриец вовсе… Нет в нем доблести, одна гелиатская изворотливость…

Женщина дернула его за рукав, от стыда закрывая лицо прозрачной вуалью, спускавшейся на плечи из-под черной бархатной шапочки.

– Что говоришь, дурак, подумай, – сказала она громким и возмущенным голосом.

Её муж не унимался.

– Вот цесаревич Амиран – истинный багриец, сын своего отца! Вот он и вернет доблесть Багре! Испокон веков мы боролись и с Гелиатом, и с Камайном – и побеждали, а нынешний царь замириться решил! Да разве с двумя львами замиришься? Особенно если сам слабее?

– Если только ты сам не змея. Или лис, – усмехнулся Иветре. Аче удивленно посмотрел на молчавшего доселе учителя. Тот больше ничего не сказал.

Поднялся гомон. Большей частью мужчины были во хмелю, но на ногах держались крепко, а потому в драку лезли охотно. Визжали женщины, бились горшки, плакали дети.

Подоспевшая стража развела раскрасневшихся мужчин в разные стороны. Женщины хватали мужей за руки, что-то торопливо говорили. Начавшая ссору парочка будто растворилась.

– Это были люди царя, – шепнул Иветре. – Проверяют настроение в народе.

Аче поежился.

– Нечестно как-то.

Учитель пожал плечами.

– Что поделать. Народные предпочтения лучше отслеживать и пестовать или, наоборот, пропалывать, чем ждать, что вырастет само.

Они двинулись дальше, по мощённой камнем улице. Аче глазел на балконы домов, украшенные цветами, длинными лентами и яркими коврами. Даже на плоских крышах сидели люди.

– Жил за Рассветным хребтом, в Эуропе, такой замечательный политический деятель, который написал руководство правителям. Конечно, не всё из написанного стоит принимать на веру, а кое-что и вовсе принесёт вред… Но многие из его размышлений весьма годны. Например, что расположение народа – самый верный способ предотвратить заговоры. Наш с вами замечательный и умный царь стоит поперёк горла тем, кто желает воевать. Его замечательный и доблестный брат – наоборот. А вот и он!

– Где? – Аче завертел головой, поднялся на цыпочки и, вытянув шею, увидел наконец светловолосого юношу, с изяществом хорошего наездника сидевшего в богато украшенном седле. Он как раз наклонился к своему собеседнику, с трудом удерживающему гарцующего скакуна. Сквозь шум и гомон толпы до Аче донеслись обрывки разговора:

– Он мог бы и разрешить мне участвовать в военных играх! Что там мне осталось до шестнадцатилетия? Всего ничего!

– Цесаревича окружают сыновья мелких дворян, которым не досталось ни наследства, ни ума, чтобы пробиваться самим, – заметил учитель. – Они не прочь повоевать, глупцы.

Цесаревич заметил их сам. Приветствуя, махнул рукой, одновременно останавливая свиту.

– А, Иветре! Ты вернулся?

Учитель поклонился.

– Кто это с тобой?

– Аче, сын охотника Грдзели, ваше высочество, – пробормотал Аче.

Иветре улыбнулся, мягко и смиренно.

– И он будет благодарен, если вы, ваше высочество, осените его своим покровительством.

Цесаревич посмотрел на Аче сверху вниз, протянул руку. Улыбка осветила его юное, безбородое лицо, придавая ему ещё больше обаяния. Он был почти на два года младше Аче, но выше ростом и шире в плечах.

– Разве вам не покровительствует мой брат?

– Однако и от вашего доброго расположения многое зависит, – ответил учитель.

Цесаревич тряхнул волосами.

– Мое расположение мало что значит, Иветре.

– Вам только так кажется, ваше высочество.

– Ну-ну, я ведь не дурак… Впрочем, быть по сему. Аче, ты знаком с военными играми?

– Я умею обращаться с кинжалом и малым щитом.

– Этого мало, – махнул рукой цесаревич и вновь взлетел в седло. – Как обустроишься во дворце, можешь приходить на мои тренировки, я тебя поднатаскаю. Я занимаюсь каждое утро в… Впрочем, мне сейчас недосуг объяснять, Иветре знает…

Юные витязи умчались так быстро, будто и не люди были вовсе, а духи из свиты Небесных Всадников. Люди расступались перед ними, махали руками. Кричали, приветствуя цесаревича:

– А-ми-ран! Амиран!

– Мальчишка грезит войной и славой полководца. Одна беда: пока жив его брат, Багра в войну не ввяжется.

– Мне кажется, он хороший человек, – ответил Аче, глядя вслед уже исчезнувшим из виду всадникам.

– Неплохой, – ответил Иветре. – И народ его любит. Народу нравятся такие государи: открытые, обаятельные. Им прощают многое: и проигранные войны, и высокие налоги.

– Разве нашего царя не любят, учитель?

– Эта любовь во многом искусственная. Рассудочная. Царь Исари умеет показывать, как сильно его следует любить и бояться. Хорошее качество на самом деле. Постарайся войти к цесаревичу в доверие. Меня мальчишка к себе не подпускает. А мне понадобится человек при дворе, когда нынешний царь умрет.

– Умрет? – удивился Аче.

– Это, кажется, знает каждый. Впрочем, такие хлипкие существа, как он, долго способны дышать на ладан и всё не умирать.

– Вы говорите о царе без всякого уважения, учитель, – пораженно прошептал Аче. Такие крамольные мысли были ему внове.

– Я видел, как из ничего рождалось царство Багрийское, и, быть может, увижу, как оно превратится в ничто. Мне почти четыреста лет – ты ведь знаешь, что маги, даже лишенные силы, живут очень долго. За что мне уважать царей, по сути слабых и никчемных, не будь у них поддержки свыше?

– Вы о Небесной Всаднице Багре, учитель?

– Разумеется. Вот тебе клочок правды, слишком безумной, чтобы в неё верили: без силы Багры, всё ещё служащей этому роду князей-выскочек, наше с тобой царство давно распалось бы. Впрочем, для разговора сейчас не время и не место. Пойдём.

Они двинулись к дворцу.

– Я покажу тебе свою первую работу, Аче – храм над её могилой.

Лёгкая паутинка коснулась лица Аче, едва они подошли к стенам дворца. Аче несколько раз провел рукой по лицу, пытаясь избавиться от ощущения липкости.

– Это магическая охрана, – бросил учитель. Ничем не примечательная калитка в высокой стене охранялась двумя стражниками, пившими чай из пузатого медного чайника, стоявшего на столике, прислонённом к стене сторожки.

При виде Иветре стражники поднялись и поклонились:

– Господин Иветре! Рады вас видеть!

Учитель кивнул, передал поводья подбежавшим откуда ни возьмись конюшим, обернулся к Аче.

– Идём.

К главному храму дворца они прошли через сад, по знаменитым цветным дорожкам. Покровительница страны по решению международного совета жрецов не считалась Небесной Всадницей, что не мешало багрийцам молиться ей и возводить храмы и домашние молельни. Ради соблюдения приличий её рисовали без крыльев, хотя и помещали за спиной безликую крылатую фигуру, намекая на настоящее положение дел.

Иветре повел ученика в закрытый уже храм, хлопнул в ладоши, зажигая осветительные шары, развешанные по стенам и на потолке, установленные на полу. Свечи были потушены и убраны, дабы не возникла опасность пожара.

Аче опустился на пол, провел пальцами по искусной мозаике. В быстрой воде, бликующей от яркого летнего солнца, плавали узкие серебристые рыбки, цвели кувшинки, видны были камешки на дне. На стенах, столь же прекрасно украшенных, изображавших берег реки, стояли босые Небесные Всадники, их ступни утопали в изумрудно-зелёной траве. С высокого потолка светило солнце из сусального золота.

– Моя первая большая работа, – учитель, раскинув руки, прошёлся, наступая только на широкие листы кувшинок. – Мне нечего было делать после её смерти. Совершенно нечего. Её сыновья предложили мне заняться постройкой дворца. К своему удивлению, я преуспел на ниве художеств и зодчества.

– Учитель, – робко спросил Аче, – какой она была?

– Она была не была человеком, – ответил Иветре. – Не по-человечески была умна, сильна, милосердна и жестока.

Он отвернулся, скрестил руки на груди, пробормотал:

– Впрочем, последнее заслуга не её, а окружения. Да… Пойдем, Аче, нам стоит отдохнуть. Завтра утром с нами встретится царь.

Комнаты придворного художника нельзя было назвать богато обставленными, хотя в первое время Аче считал удивительной роскошью почти всё: и ковры, и медную ванну, и тяжелую мебель тёмного дерева, и огромные, от пола до потолка, застеклённые окна.

Учитель с усмешкой следил за пораженным дворцовой жизнью гатенским простолюдином, подначивал его:

– Царь наш стремится к аскезе и того же требует от своих подданных.

«Если это аскеза, – думал Аче, проводя рукой по вышитому шелковыми нитками покрывалу, которым была накрыта его постель, – то что же тогда роскошь?»

На следующий день он узнал. Дворец был не менее роскошен, чем храм. Но если в храме великолепное убранство было на своем месте, настраивало на определённый лад, заставляло душу трепетать от высшего, небесного восторга, то здесь казалось почти неуместным, режущим глаз. И пёстрой толпой выглядели разряженные в парчу и шелк дворяне, визири и князья.

Никто из них не обращал внимания на Аче, и он пользовался этим, разглядывая и запоминая. Когда глаза его привыкли к яркости, он стал различать важные для художника детали: узоры тканей, сложность причесок, блеск драгоценных камней. Взгляд его скользнул по высокому худому дворянину, одетому в светло-серый кафтан с вышитым мелким жемчугом стоячим воротником. Самой яркой чертой его внешности были рыжие, почти красные волосы.

Он полуобернулся, отвлекаясь от разговора, улыбнулся:

– А! Иветре! Ты уже прибыл. Я подойду чуть позже, готовьтесь.

В улыбке его, в том, как он говорил, было что-то знакомое. Потом Аче понял: этот человек напомнил ему цесаревича Амирана.

Учитель сделал почти неуловимое движение во время поклона, и Аче успел заметить, как дворянин в сером передаёт ему крошечный флакон. Иветре кивнул в сторону Аче, призывая идти за собой. В комнате, служившей ему мастерской, волнующе и терпко пахло красками, вдоль стен стояли недописанные картины, прикрытые тканью. Учитель запер дверь и показал флакон, который держал в руках.

– Величайшая драгоценность, мой милый ученик. Кровь Небесного Всадника. Не спрашивай, – прервал он собиравшегося выразить недоумение Аче, – откуда он её взял – тебе это знать не обязательно.

Он прошел в соседнюю комнату, оборудованную под магическую лабораторию.

– Пока тебе стоит знать одно: снадобье на крови, смешанное с определёнными травами, помогает видеть суть вещей.

– Суть вещей, учитель? – переспросил прошедший вслед за ним Аче.

– Да, – ответил Иветре, ставя на огонь медный сосуд с широким горлышком и длинной ручкой. – Был в Гелиате такой философ, Аристон Неанф. Он предполагал, что весь материальный мир – лишь тень идеального мира. А его современники изыскивали способ увидеть этот идеальный мир, постигнуть его суть, увидеть, что же отбрасывает тени…

Он замолк, считая капли алой жидкости из флакона. Последнюю поймал пальцем и облизал его, блаженно жмурясь. Добавил отвар горько пахнущих листьев, какой-то порошок, вино.

– Не думаю, что я первым нашел этот рецепт. Однако, Аче, он поможет нам увидеть суть того, какой должна быть идеальная картина, заказанная царем.

– О, – только и смог сказать Аче. – Мы сможем написать такую картину, которая точно понравится заказчику?

– Понравится? – хмыкнул Иветре. – Настоящие предметы искусства создаются не для того, чтобы нравиться. Они создаются, чтобы говорить о важном. Мы просто сделаем её настолько близкой к идеалу, насколько это возможно.

Он снял сосуд с огня, разлил по двум высоким и тонким бокалам.

– Пей, Аче. Я поднимаю тост за искусство!

Горькая, горячая, терпкая жидкость полилась по пищеводу, как отряд штурмующего войска по улице только что взятого города. Какие-то образы замелькали перед его лицом, неясные, неявные и волнующие. Учитель положил руку на плечо, тихо сказал:

– В первый раз это кажется неожиданно наступившим безумием. Пойдем. Поговорим с заказчиком.

У окна на стуле с высокой спинкой сидел тот самый рыжий дворянин, и солнечный свет детально освещал черты его лица. Несмотря на молодость, выглядел он очень болезненно.

Мужчина улыбнулся, слегка склонив голову на бок.

– Вы доверяете своему ученику, Иветре?

Учитель снова низко поклонился.

– Как самому себе, ваше величество. Мой срок подходит к концу, для запечатанного мага я и так непозволительно долго живу.

Свежие татуировки на запястьях Аче при этих словах неприятно заныли.

– Хорошо. Я рад, что ты всё же прислушался к моим словам о недопустимости продолжения жизни неприемлемыми способами.

– Вас сложно не послушать, ваше величество.

– Что ж, я думаю, пора приступать, господа художники. Что я хочу увидеть, ты знаешь, Иветре.

– Мой ученик впервые увидит суть вещей. Быть может, он не сумеет воспроизвести то, что требуется.

– Я посмотрю, что он сделает, и решу, – дворянин, оказавшийся самим царём, достал из кармана часы на цепочке. – Не будем тратить время, у меня его не много.

Учитель кивнул, приказывая браться за работу. Видения вновь замелькали перед внутренним взором Аче. Вот нечто нечеткое, алое, сверкающее, как драгоценность, издающее низкий гул. Это похоже на сердце – живое, бьющееся, такое, каким его можно было бы увидеть изнутри грудной клетки. Сердце исчезает. Рыжая, очень красивая женщина лежит на постели, череп её вдруг становится