Лючиано вернулся домой пешком, оттягивая встречу с отцом. Шел, засунув руки в карманы брюк, шаркая ботинками, купленными на деньги Герайна, о каменную мостовую. Он думал о брате, никакие больше мысли у него в голове не помещались. Отец сидел в своем кресле, раскачивался, следил за кольцами дыма, которые он выпускал изо рта, покуривая трубку. Был бы тут Герайн, он бы превратил кольца дыма в невероятные картины, одним движением руки создавал бы и развеивал их, одну за другой, до тех пор, пока они не потерялись в мире, созданном из сизого табачного дыма. Но Герайна здесь не было. Может быть, его вовсе нигде нет теперь?

– Па, – сказал Лючиано, и отец поднял голову. Из-под насупленных кустистых бровей взглянули молодые глаза. – Мне уехать надо. Я денег оставлю. Проживешь?

Тот усмехнулся.

– А что, помирать прикажешь, Лучик?

– Ну, ты как скажешь, па! – возмутился Лючиано, проходя на кухню и снимая крышку с теплой еще кастрюли. – С чего тебе помирать, лосю здоровому?

– Но-но, – стукнул отец по столу, – ты, конечно, мужик и кормилец, но о субординации будь добр не забывать! Куда собрался-то? Жениться?

Можно было солгать, сказать, что по работе посылают, но Лючиано не привык лгать. По крайней мере, отцу.

– Я еду в Астурию, па. За Герайном.

Стало тихо, так тихо, что слышно было, как тикают часы на стене.

– Он жив? Что с ним? – спросил отец. Голос его дрожал, и в том, как он произнес эти слова, Лючиано узнал и свои интонации. Точно так же всего несколько часов назад он пытался вызнать хоть что-то у мастера Кайена.

– Я не знаю, – сказал он, возвращаясь из кухни в комнату. – Па, я сам ничего не знаю.

– Если сможешь, – выдохнул тот, – верни моего старшего сына домой. Если нет – то это не твоя вина, слышишь, Лучик?

Лючиано кивнул. Вечер прошел в молчании. И по радиокристаллу, как назло, передавали какую-то чушь.

Удивительно легко оказалось выбить себе отпуск на три с половиной недели и оформить все документы для поездки в Астурию – они не принимали, но «семейные обстоятельства» в графе «цель поездки» сработали как надо. Лючиано подозревал, что и здесь не обошлось без мастера Кайена. Лючиано предстояло пересечь страну по диагонали на поезде – на это должна была уйти сикстета – два дня по эту сторону границы, четыре в пути до Нового Лестера, столицы. Там следовало получить разрешение от всех четырех орденов на посещение Дома Слез. И ехать дальше, до Трассены, до поля Пепла.

О Доме Слез он узнал очень немногое, то, что можно было разузнать из открытых источников – лечебница основана магами-энтузиастами из всех четырех орденов сразу после окончания войны. Но сама идея такого места появилась гораздо раньше. Маги-основатели Дома Слез были бунтарями. Каждый из них пошел против своего ордена, предал идеалы своей стороны, не желая становиться предателем всего человечества. В то время, как маги Тьмы и их союзники, маги Разума, убивали и пытали магов Света и примкнувших к ним природников, а те отвечали им полной взаимностью, эти изгои принимали и лечили всех: и магов, и простых людей, пострадавших от произвола всесильных властителей стихий. На таких людях, должно быть, и держится ещё бренный мир, переполненный несправедливостью до самого края. Такие люди и делают его, должно быть, прекрасным.

Новый Лестер оказался огромным. Во время войны город, стоявший здесь, был очень сильно поврежден, и лишь в паре мест можно было найти более или менее неповрежденные дома и участки мостовых. И жизнь тут кипела. Ожидаемой разрухи видно не было.

Он выразил восхищение кому-то из случайных собеседников в забегаловке во время завтрака и получил ответ. Разрушенных домов и мертвых улиц все еще полно в городе, но они закрыты иллюзиями и отвращающими знаками и обычным людям не видны. Горожане и сами иногда забывают о том, что теперь от Монетной до Липовой идти на восемь минут быстрее, чем раньше – а ведь между ними путь не сократишь, два переулка, в общей сложности пятьдесят домов, закрыты от чужих глаз. Там маги все еще ведут войну с разжиревшей нечистью. Рассказал и о том, что в любой час, дня ли, ночи, в дверь могут постучать отряды, состоящие из усталых мужчин и женщин в мантиях, и потребовать освободить помещение. И люди ворчат, но собирают вещи, и идут ночевать к друзьям. И возвращаются домой через неделю, через месяц, – как повезет.

В кристально чистые комнаты – ни одной пылинки. И только тревожный, кисло-сладкий, гнилостный запах и другой, названия которому не подберешь, именуемый запахом Бездны, запахом Той Стороны, так долгой держащийся, напоминает о том, что здесь недавно окончилось еще одно сражение.

И Лючиано понял, что сытое и красивое житье столицы – не более чем маска. И то, что астурианцы носят свои маски с удовольствием и гордостью. И благодарностью к магам. Они не забывают тех, кто поднимал страну из пепла и руин. Но и не забывают того, кто именно виноват в падении в руины. Астурийцы говорят – ложь многолика, а у истины нет лица. И ещё говорят, что истина носит маску правды. И сами с удовольствием следуют этой пословице, делая правду истиной. Или изо всех сил приближая то время, когда это произойдет. Что, в общем, одно и то же. И когда-нибудь этот город, яркий, праздничный и беззаботный, действительно станет таким. И это будет магия людей, магия надежды.

Лючиано ходил по инстанциям даже с некоторым удовольствием – с ним были неизменно вежливы. Пришлось посетить резиденции всех четырех орденов, дабы получить разрешение на посещение Дома Слез. Это оказалось не так уж легко. Маги берегли своих друзей и коллег, ставших невероятно уязвимыми.

И вот, наконец, последняя резолюция была поставлена. Лючиано ознакомили с правилами поведения на территории Дома Слез, где среди всего прочего под страхом чуть ли не смертной казни и гарантированного тюремного заключения сроком до двух лет запрещалось наносить его обитателям любой урон, будь то материальный, физический и моральный, а также любые оскорбительные высказывания, взгляды, интонации и жесты.

– Жестче, чем подготовка к приему у князя, – хмыкнул Лючиано.

Молодой маг, следивший за тем, чтобы Лючиано не пропустил ни одной строчки и понял все верно, ответил:

– Они там, как натянутые струны. Там совсем не так здорово, как можно подумать. Там дышать нечем. По крайней мере, магам. Это самое близкое к Той стороне место. И в то же время самое защищенное. От всего. И уйти оттуда невозможно. Одни тут же рассыплются прахом, другие просто умрут в течение недолгого времени.

– Простите, – пробормотал Лючиано. Он совсем не хотел обижать этого мага. Видно было, что его эта тема беспокоит, что тема Дома Слез – больное место. Маг замолчал, переводя дух. И добавил совсем другим тоном, немного извиняющимся:

– Я знаю. У меня сестра там. И прапрадед… Или прапрапрадед. Вечно путаю.

– А у меня брат, – ответил Лючиано.

Маг вытер лоб платком, проговорил, почти незаметно улыбнувшись:

– Тогда ты поймешь, почему и от чего я их защищаю.

Тем же вечером Лючиано купил билет на поезд до Трассены – ближайшего города рядом с Полем Пепла, на котором и располагался Дом Слез. Трястись в купе второго класса предстояло трое суток. Общительный Лючиано лишь надеялся, что ему попадутся интересные и разговорчивые попутчики. Молчания в дороге он не выносил. Лючиано как раз сложил вещи под полку и услышал два голоса в коридоре. Один, довольно высокий, но определенно мужской, раздраженно спросил:

– Второй класс? Хагал, вы меня убиваете. Я ведь сам видел смету, там было сказано: первый класс, без попутчиков.

Второй расстроенно пробасил:

– Учитель! Ну, разменял я его, что я, лорд какой, первым классом путешествовать?

– Вам прописан покой! А какой покой в четырехместном купе? На нижнем – будут дергать, проситься во время обеда посидеть, на верхнем – каждый раз спустись да подымись по шаткой лесенке.

– Учитель, а вы как в страну прибыли?

– Я? – удивился он. – Это здесь при чем? Через Багру, через Золотые ворота, естественно.

– Первым классом?

Обладатель высокого голоса раздраженно фыркнул.

– Между двумя мешками ханьского риса… Нелегально. На помощь братьям-некромантам. Это здесь при чем?

– Вот вам и стоит путешествовать первым классом. В виде компенсации.

– Скажешь тоже. Ты мне зубы не заговаривай, дорогой ученик. Лучше скажи, что купил на разницу? Небось, цветы невесте своей.

– Да не возьмись вы меня провожать, учитель, никто бы и не узнал о перепродаже билета!

– Ох, и подкаблучник ты, Хагал! – развеселился высокий голос.

Бас покаянно ответил:

– Я просто люблю ее. А она меня.

Дверь в купе раскрылась, и возникший дверях невысокий и изящный ханец, не старый и не молодой, цепко окинул взглядом купе и сказал:

– Ну, иди, герой любовных романов. Удачи тебе, ученик.

Стоявший за ним молодой человек одних примерно с Лючиано лет спокойно ответил:

– Благодарю, учитель.

И, кивнув Лючиано, опустился на вторую нижнюю полку.

Ханец ушел, поезд тронулся, верхние полки в купе так и остались пустыми. Первым не выдержал Лючиано, представился, протягивая руку. Его попутчик ответил на рукопожатие:

– Меня можно называть Хагал.

– Я еду в Дом Слез, навестить брата, – поделился сокровенным Лючиано.

– Интересное совпадение, – ответил Хагал. – Я еду туда же. Лечиться.

– О, – сочувственно ответил Лючиано. – А что с вами случилось, если вас не задевает эта тема, конечно…

Хагал пожал мощными плечами. Вообще, весь его вид говорил о силе. Пожалуй, Лючиано ему в этом проигрывал.

– Да так, – неопределенно ответил он, рассматривая свои крупные руки. – Производственная, можно сказать, травма. У всех случается.

Лючиано рассмеялся.

– В моем случае производственная травма – заноза в пальце.

– Так ведь и производства разные. Я вот как бы произвожу для мира покой и благолепие. И отсутствие мертвяков.

– Очень полезное производство. Если бывает производство с приставкой «не».

– Думаю, бывает, – серьезно сказал Хагал.

Через полчаса они уже непринужденно болтали. Лючиано знал свою слабую сторону – рот у него не закрывался. С другой стороны, это можно было считать и положительным качеством, Лючиано умел располагать к себе. Когда он устроился учеником к резчику по дереву, именно это угнетало его больше всего – то, что во время работы не поговоришь. Но превращать кусок мертвого дерева в красивую вещь гораздо интереснее, чем продавать. Как ему, предлагал мастер. Вот Хагалу, по всей видимости, для душевного комфорта такое количество слов не требовалось Говорил он мало, но как-то значительно. Чувствовалось, что за скупыми фразами прячется работа ума. Даже если в этот момент Хагал травил анекдоты.

– Едут в одном вагоне маги Света и маги Разума. Маги Света купили билеты на каждого, маги Разума один на десятерых…

– Ушел муж на работу, а жена…

– Пришла к некроманту смерть, он ей и говорит…

Спать легли рано. Хагал вдруг вспомнил, что ему прописан покой, и через десять минут уже мирно спал. Лючиано выключил свет и долго смотрел в окно. Ни одного огонька. Только кое-где освещенные неровным светом луны руины. Он зевнул и подумал о том, что для таких вот случаев стоит изобрести радиокристалл, передачи с которого слышны только одному человеку. Когда кто-то рядом спит, а скучно невероятно… Лючиано тоже лег, убаюканный мерным движением. Снился ему Герайн, совсем юный, в своей форменной мантии. Он стоял на каком-то лугу и прижимал к груди охапку ярких осенних листьев.

* * *

Чужие слова лезли в голову, одно за другим. Стоило чуть-чуть расслабиться, и сознание Герайна уплывало. Покачиваясь на успокаивающих волнах Бездны. Перемещалось в другую плоскость, внутрь собственной черепной коробки, где он, Герайн, был лишь тенью. Распластанной на внутренней стороне черепа, а его мысли – юркими сколопендрами, каждая, наверно, метра два в длину. Они появлялись и исчезали в окнах пустых глазниц. А под ногами шуршали опавшие листья.

Герайн тряхнул головой, растрепал волосы. Здесь нельзя расслабляться, нельзя! Иначе Бездна поглотит то, что от него осталось. Бездна без дна… Он станет пищей для твари, желающей воплощения. Он чувствует ее голодный взгляд. А может и не стоит сопротивляться? Разве быть ничем не лучше, чем быть запертым здесь кем-то… чем-то?

– Мы скользим по жизни в облаке внимания, – опять чьи-то чужие, сухие, безжизненные мысли. – Внимание определяет то, что выделить из массы звуков, красок, мыслей, впечатлений, встречающихся нам на пути. Как? Путём сортировки по принципу: может быть – не может быть. Таким образом, в программу жизни включается механизм веры. Кто из нас не верит в смерть? А смерть верит ли в нас?

Как, оказывается, Герайн был начитан… Он не помнил и половины всей этой философской галиматьи, которой кормил его теперь воспаленный мозг.

– Всё дело в том, что мы, подобно детям, разбирая мир на отдельные пазлы, мним, что вот мы соединим все составляющие части, и получим желанное Единство. Но это ошибочное представление. Мало того, что есть влияние наблюдателя, открытое магами Разума уже давно…

Да, да, это он помнит. Влияние наблюдателя… То, что мы называем реальностью, – это мягкая, податливая и пластичная субстанция. Подвластная любым изменениям и с готовностью подстраивающаяся под наши чаяния и убеждения. Герайн хмыкнул. А ему вот не подчиняется… Больше не подчиняется. Только сколопендры снуют по выбеленным костям черепа. Бедные сколопендры. Мозг съеден, им нечем питаться. Черные, жирные сколопендры. Пока они сыты.

Герайн вспомнил свои мучился над учебниками. Он делал бесконечные задания, позволяющие расширять сознание, управлять собой и миром в мелочах. Тогда в мелочах… Поначалу каждое задание кажется бредом. «Представьте себя в форме овала, а затем поместите в треугольник». Что это, о чем? Но это единственный способ заставить свое сознание вылететь из тела, как пробку из бутылки. Герайн жаловался, не всерьёз конечно, отцу на задания для идиотов. Отец говорил:

– Хорошенько поешь и ложись спать. Чтобы во всем разобраться, надо хорошо кушать и спать.

Герайн слушался, ложился на нижнюю полку двухэтажной кровати – на семилетие Лучик отвоевал себе право спать наверху – и под воспаленными веками вновь и вновь овалы помещали себя в треугольники. А мир превращался в огромный музыкальный инструмент, где каждая малая частица – струна. Пальцы подрагивали от желания сыграть на этих струнах. Но когда Герайн просыпался, это ощущение уходило. Везет же светлым и темным, думал он, лениво пиная кожаный мяч в обществе Лучика. Им для совершения магии нужно раскачивать не разум, а эмоции. Магам Света вообще нет нужды слишком сильно приближаться к Бездне, а некроманты приходят сюда, следуя по дорогам предсмертного ужаса. Как твари, только наоборот…

Но однажды он прорвался сквозь эти бессмысленные задания, поднял голову от учебника и поразился хрустальной хрупкости мира вокруг. Его логичности, гармоничности, тому, как одно действие рождает другое, тому как…

– Как красиво… – шепнул он и поразился тому, как пошло и неуместно звучат эти слова сейчас. Ни на одном языке не было слов, способных объять, выразить это необъятное. Недаром маги говорят: «Объясняя – лишаем смысла». Каждый маг проходит путь открытия силы сам по себе. Следы идущих впереди так легко заносит песком. Одно спасает – знание, что этим путем уже ходили…

Через неделю Герайн сдал вступительные экзамены. Разумеется, блестяще. Его сразу перевели на второй курс – оказалось, что весь первый год студенты именно этим и занимаются – пытаются увидеть мир во всем своем многообразии и красоте посредством магических практик. А если повезет – ещё и найти свое место в нем. Тогда он своего места не увидел. Потом, позже, на четвертом курсе, когда скопленные отцом деньги начали таять, один из преподавателей предложил вступить в орден Разума. И Герайн согласился. Учебу ему оплатили, выдавали стипендию. И ждали, конечно ждали, ответного хода – возвращения на родину, в Астурию. Никто не делает благодеяний просто так. Да он и сам этого желал. Конечно, теперь перед ним открывались заманчивые перспективы – магов такого уровня вне орденов было мало. Он мог бы заниматься чем угодно: охраной, сотрудничеством с полицией, искусством, прикладной магией… Везде у него не было бы отбоя от заказчиков.

Но Герайн вернулся домой. На свое место. И знал, что поступил правильно. Даже теперь.

– Знаешь, как я тебя люблю? – спросил Лучик, семилетний мальчик, стоящий так близко к Герайну и так от далеко от него, на самом горизонте. Ноги его утопали в серебристой траве. Черная жирная тень колыхалась за спиной, иногда приподнимаясь. Герайн молчал, наблюдая потуги твари выглядеть человеком. Потом сказал:

– Так же сильно, как я тебя, Лучик.

* * *

Лючиано проснулся от собственного храпа – он замерз под тонким казенным одеялом, заложило нос. Астурия гораздо севернее Винетты, здесь холоднее. Из форточки немилосердно дуло. Он повернулся на бок, пытаясь устроиться в такт движению поезда, скользнул взглядом по спящему Хагалу и подскочил, чуть не ударившись головой о верхнюю койку. В неверном свете луны уродливая тень, склонившаяся над Хагалом, казалась скорее нелепой, чем страшной. По крайней мере, до того момента, пока мозг Лючиано не проснулся. Тень повернула голову в сторону Лючиано, прошамкала так, что он едва понял:

– Он убил Энни. Мою дочь. Мою послушную дочь. Мою хорошую девочку.