Еще через час разговоров о его детстве я стал задавать вопросы, что ему нравилось делать ребенком. Он вырос в Эбботсфорде, недалеко от тюрьмы, в которой мы беседовали. Городок притаился у гор Британской Колумбии, и оттуда на юго-востоке открывается великолепный вид на гору Бейкер, и в округе полно замечательных мест для рыбалки и троп для пешего туризма и любителей горного велосипеда. Гордон рассказывал мне о любимых местах на дальних озерах, где удил рыбу, о прекрасных видах. Он похвастал пойманной рыбой громадной величины – соврал, как я подумал. Он любил гулять там в одиночку, даже когда был ребенком. Рассказав мне о некоторых излюбленных местах, куда он ходил еще в детстве, Гордон внезапно смолк, посмотрел на меня, затем в камеру, снимавшую наше интервью, и сказал:

– Отлично сделано. А ты малый не промах. Заставил меня говорить про всякие места, где я любил гулять и рыбачить мальчишкой, чтобы выяснить, где я припрятал свое добро. Из меня несколько лет пытались это выудить. Ну ты и проныра. – Он засмеялся.

Я тоже засмеялся и сказал, что все подробности его детства – необходимая часть интервью. Я блефовал. Как только он рассказал, что зарывал награбленное, я постарался так повести беседу, чтобы он выдал мне свои места. Я знал, что Гордон большую часть взрослой жизни провел в тюрьме, и решил, что места, где он стал бы прятать свое добро, он должен был знать еще с детства. Притом я воспользовался его преувеличенным мнением о себе, чтобы он разболтал мне о своем «большом улове».

Главным моим мотивом было желание усовершенствовать технику интервью – сумею ли я заставить объект говорить, о чем нужно? Однако я не мог отделаться от размышлений, как бы надрессировать мою черную немецкую овчарку, чтобы она выискивала кокаин. На очень многих 20– и 100-долларовых купюрах есть остатки кокаина, потому что ими часто пользуются, чтобы его нюхать. Определенно пешие прогулки стали бы гораздо увлекательнее, если бы собака могла выкопать целый мешок денег!

Под конец интервью я попросил Гордона рассказать о его последнем преступлении. Видимо, он хорошо умел грабить банки и довольно плохо держать себя в руках. У Гордона был «слабый поведенческий контроль» – еще одна классическая черта психопата; он постоянно встревал в перепалки, которые перерастали в драки, – иногда практически без повода. Сейчас он сидел в тюрьме за то, что чуть не убил любовника одной из своих подружек. Он заподозрил, что она встречается с кем-то еще, выследил ее и застукал с поличным. Слово за слово, Гордон ранил того, другого, ножом. На следующее утро его арестовали. Надо сказать, что в тюрьме Гордон вел себя вполне прилично. Он знал, что за драку в тюрьме можно оказаться в карцере или получить дополнительный срок, и поэтому держал себя в руках. Он хотел выйти как можно быстрее, чтобы откопать все зарытое.

После ухода Гордона я достал свой экземпляр Руководства по применению исправленного перечня психопатических черт Хэра (ИППЧ)^{1}. Перечень психопатических черт, составленный профессором Хэром, – это инструмент, которым мы пользуемся в полевых условиях для оценки психопатии. Он состоит из двадцати пунктов, описывающих основные признаки психопатии: например, отсутствие эмпатии, чувства вины и раскаяния, болтливость, поверхностность, склонность к паразитизму, скудость эмоций, безответственность, импульсивность. Эти черты нужно оценивать на протяжении всей жизни человека и во всех ее областях. То есть, чтобы зафиксировать «отсутствие эмпатии» по перечню, нужны свидетельства, что эта черта присутствует во всех аспектах жизни – дома, на работе, в школе, в общении с родными, друзьями и возлюбленными. Каждый из двадцати пунктов оценивается по трехбалльной шкале: 0 – неприменимо; 1 – применимо в некоторой степени и 2 – безусловно применимо во многих отношениях. Так, можно получить от 0 до 40 баллов, а клинический диагноз психопатии достается тем, кто набирает 30 и выше. Заключенные в среднем набирают 22 балла. Обычный житель США и Канады, не сидевший в тюрьме, наберет в среднем 4 балла из сорока.

Гордон набрал 31 балл. Он был моим первым психопатом.

Я закончил свои заметки с обоснованием оценки Гордона по Перечню психопатических черт, проглотив два бутерброда с арахисовым маслом и вареньем, которые приготовил накануне вечером. Мне нужны были силы для следующего интервью. Тяжело несколько часов сосредоточенно беседовать с заключенными, постоянно соблюдая осторожность, пока стараешься получить необходимую информацию, вызвать на откровенность и следить за дверью, чтобы всегда при необходимости иметь возможность выскочить наружу.

Я вернулся в жилой блок, и ко мне подошел сокамерник Гордона и мой второй собеседник Грант. Гордон сказал ему, что со мной «забавно» разговаривать, и предложил ему «попробовать» пообщаться со мной.

У Гранта была совершенно обычная внешность и манеры, которые подошли бы продавцу машин, если не обращать внимания на лихие татуировки, спиралью покрывавшие его руки. Он с самого рождения был связан с пенитенциарной системой: мать родила его в тюрьме, а теперь он отсиживал пятнадцать лет за два убийства, которые совершил в тридцать. Гранта осудили за непредумышленное убийство двух сообщников по ограблению. По-видимому, они не поделили добычу. Мелькнули ножи, но куда им было против 9-миллиметрового пистолета Гранта.

– Бах-бах… бах-бах… и двое готовы, – продемонстрировал он, выставив указательный палец, как дуло пистолета. – Одна из моих лучших разборок.

Об убийствах он рассуждал так спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, и я даже поймал себя на мысли, а не врет ли он. Личное дело все подтвердило: два выстрела в «корпус» обоих подельников. Грант получил от пятнадцати лет до пожизненного, главным образом благодаря сделке с обвинением: у них было недостаточно улик, чтобы обвинить его в умышленном убийстве, а орудие преступления он выбросил. Что интересно, он подробно рассказал, как избавлялся от своего любимого «Глока-17» с увеличенной емкостью магазина. Сначала он хотел заявить о своей невиновности, но адвокат сказал, что проститутка, которой он заплатил, чтобы она обеспечила ему алиби, скорее всего, сломается под перекрестным допросом в суде.

Я поинтересовался, совершал ли он что-нибудь противозаконное, за что его не ловили, и Грант засмеялся как-то по-детски проказливо и сказал:

– Да много чего… поджигал, грабил, влезал в дома, угонял машины, подделывал чеки и кредитки, ну и, само собой, кое-где еще лежит парочка покойников.

Он застрелил нескольких незнакомых людей, которые, по его словам, лезли куда не надо, и утопил по меньшей мере одну подружку в бассейне… и тут до меня дошло, что я сижу напротив настоящего серийного убийцы, хотя и необычайно дружелюбного.

В конце концов я вытянул из Гранта признание, что он убил десятерых. Как ни удивительно, он никогда их не считал; фактически выкинул их из головы. Я попробовал вписать убийства Гранта в классический профиль серийного убийцы, но они никак не вписывались. Большинством серийных убийц в их деяниях движет тяга, как правило связанная с сексуальным доминированием или садизмом. Такие серийные убийцы, как Тед Банди, соответствуют критериям психопатии, и вдобавок им свойственна парафилия (расстройство полового влечения), например садизм. Первым объясняется отсутствие эмоций, эмпатии и чувства вины, а вторым – склонность к убийствам. Если соединить психопатию с парафилией, получится очень опасный человек. К счастью, таких людей совсем немного.

У Гранта не было сексуальных расстройств вроде садизма. Он описывал сравнительно нормальную половую жизнь. Да, он сознался, что бывал с женщинами довольно груб, но само причинение боли его не возбуждало. На самом деле большинство жертв Гранта – мужчины. Казалось, он легко прибегает к насилию, быстро и без особых раздумий. Ему повезло, что его поймали только на двух из десяти убийств.

В оставшееся время я узнал, что Грант еще с ранней юности влипал в неприятности, много раз попадал в полицию, часто дрался и не мог или не хотел остановиться ни на одном роде занятий, профессии или месте работы дольше пары месяцев. Он получал социальные пособия под разными именами, несколько раз был женат, зачал четырех детей – по крайней мере, сколько вспомнил. Этот последний пункт довольно любопытен. Грант не помнил, когда родились его дети, и вообще знал по имени только двоих. Он вел жизнь кочевника, переезжал с места на место – часто по малейшей прихоти, жил в своем фургоне, в палатке, иногда съезжался с женщинами, иногда они беременели, и он неизменно отправлялся на поиски новых приключений.

Психопаты редко в подробностях осведомлены о своих детях. Как Грант, они часто даже не знают, сколько их всего. Потом, в ходе исследования, мне станет ясно, что отсутствие связей с детьми у психопатов – это одна из самых ярких черт личности.

Уже вечерело, так что я быстро свернул наше интервью и сказал Гранту, что, может быть, захочу попозже обсудить что-нибудь еще. Он встал, протянул руку, и мы обменялись рукопожатиями.

– Давайте сделаем это еще раз, – сказал он. – Мне понравилось.

И он вышел с таким видом, будто только что дал пресс-конференцию.

В некоторой растерянности я сел на место и достал свой ППЧ-Р, чтобы посчитать баллы Гранта. Откинувшись на спинку стула, я на мгновение задумался, не сплю ли я. День казался каким-то нереальным; я столько лет читал о психопатах в книжках и вот наконец-то провел два первых интервью.

Грант получил по перечню 34 балла. Два попадания из двух.

Я закончил записывать и положил видеокассеты с интервью в шкаф под замок. Мы все записываем на видео, чтобы другой научный сотрудник тоже мог оценить исследуемого по шкале психопатии. Таким образом все перепроверяется, и можно гарантировать, что на оценку не повлияло предвзятое отношение интервьюера к собеседнику.

Я закрыл и запер дверь, положил свой здоровенный ключ в ближайший ящик (он не должен покидать учреждения) и направился к доктору Бринку.

Дверь его кабинета была закрыта; он печатал что-то на компьютере, все так же сидя боком к двери. Я тихонько постучал в окошко. Он обернулся, улыбнулся и встал, чтобы меня впустить.

– Как прошло?

– Отлично. Примерно как я себе и представлял, только лучше, – ответил я. – Вообще без проблем. Все идет как по маслу. Я познакомился с Дороти, провел два интервью и получил наводку на других заключенных, поговорю с ними завтра. Готов ехать домой и выпить пива.

– Замечательно. Ну что ж, не буду отвлекать вас от вашего пива. Развлекайтесь до выходных и заходите, если что-нибудь понадобится, – сказал Бринк.

Я пошел назад по лабиринту коридоров, мимо часовни, прачечной и парикмахерской. Все опустело к шести вечера, заключенные уже сидели в запертых на ночь камерах. Было тихо, почти безмятежно – пока я не вздрогнул от лязга замка, когда открылись последние ворота. Я вышел, и меня охватило ощущение свободы. Никогда не забуду первого дня в тюрьме. И как мне станет ясно в последующие годы, каждый раз, выходя из тюрьмы, я буду испытывать чувство некоего облегчения, оттого что снова на воле.

Я сел в свою «тойоту» и отправился в дальнюю дорогу до Ванкувера. В тот день, когда начиналась моя тюремная эпопея, у моего пикапа пробег был 64 тысячи километров. Когда через несколько лет я закончу это исследование, он пробежит уже 450 тысяч километров – «лунную единицу», как я это назвал: потому что, разъезжая взад-вперед по тюрьмам, я проехал дистанцию, равную расстоянию между Землей и Луной (384 400 километров).

По пути домой я не мог отвязаться от мысли, как можно было лучше провести интервью. Я обдумывал свои методы, пытался сообразить, как вытянуть больше подробностей от заключенных, как облегчить подсчет баллов по перечню. Я понял, что мне надо отредактировать готовое полуструктурированное интервью, которое шло вместе с Перечнем психопатических черт, и найти верный баланс между двумя задачами: узнать максимально много деталей из всех сфер жизни заключенных и при этом их не разозлить. Когда я через полтора часа подъехал к дому, у меня уже было с десяток новых вопросов.

Я открыл калитку, и со двора из-за угла дома мне навстречу выбежал Джейк, моя 50-килограммовая черная овчарка. При виде его мне вспомнилась моя мысль надрессировать его на кокаин, чтобы отыскать награбленное и припрятанное моим новым другом.

Я снимал жилье вместе с Андреасом, голодающим художником и любителем поговорить. Он уже вернулся домой после двойной смены в «Старбаксе».

– Принес неликвид? – спросил я Андреаса.

– А то, – сказал он, показывая на распухший рюкзак, брошенный в углу гостиной.

Несколько месяцев тому назад Андреаса сделали менеджером смены в «Старбаксе», в обязанности которого входило следить за сроком годности кофейных зерен, из которых там варили кофе. Зерна с истекшим сроком он должен был выбрасывать. Но они были еще совершенно нормальные. У Андреаса не поднималась рука вынести их на помойку, поэтому он приносил их домой, где они украшали гостиную нашей маленькой квартирки, словно кресла-груши. Вскоре у нас в гостиной накопилось больше 50 килограммов кофе. В конце концов я уговорил Андреаса с ним расстаться, и он стал рассылать его родственникам и друзьям по всей Канаде.

– Как прошел первый день? – чуть нервно спросил Андреас.

– Изумительно. Проинтервьюировал своего первого в жизни серийного убийцу.

– Не знаю, как у тебя это получается… я бы с ума сошел, – сказал он.

Меня часто спрашивают: «Как у тебя это получается?» И еще чаще: «А какие они, психопаты?» Но на самом деле все хотят знать: «Откуда у тебя вообще взялся этот интерес к психопатам?»

Я вырос в Такоме, в штате Вашингтон, всего в нескольких кварталах от того места, где рос Тед Банди. Мой отец был журналистом и главным редактором местной газеты «Такома ньюс трибюн». Я был совсем ребенком, когда в 1970-х прошумела история Теда Банди; отец приходил домой и пересказывал все то, что готовил для печати, о ребенке, который жил в нескольких домах от нас. Мы сидели за обеденным столом и гадали, как такой человек мог вырасти в нашем сонном пригороде для среднего класса. И правда, как? Эта мысль, словно семя, засела у меня в голове, дожидаясь подходящего момента, чтобы прорасти.

В старших классах я особенно не увлекался учебой. В основном у меня были четверки, и я предпочитал заниматься спортом: американским футболом, тяжелой атлетикой и бегом. Отец очень повлиял на мои спортивные успехи. Он не пропускал ни единого моего спортивного соревнования – за двенадцать лет бейсбола, десять футбола, четыре года американского футбола и четыре легкой атлетики. Он был спортивным журналистом и мог наизусть отбарабанить всю статистику по каждому профессиональному бейсболисту. Он родился с мышечным заболеванием, которое называется немалиновой миопатией. У него было недостаточно мышечных волокон, чтобы самому заниматься спортом, но это никак не сказалось на его энтузиазме. Он много лет тренировал мою бейсбольную и футбольную команды. Когда я перешел в старшие классы, в футбольный сезон он ходил на матчи наших соперников и подсказывал мне, как подготовиться к игре с очередной командой. Он был не меньше увлечен, чем мои школьные тренеры.

Родители очень много работали, чтобы отдать своих четверых детей – меня и трех моих сестер – в лучшую частную школу штата. В подготовительной школе в Беллармине работали очень увлеченные учителя, создавшие удивительную атмосферу общности. 98 процентов моего выпускного класса продолжили образование в университете, и я поступил в колледж, только чтобы не быть хуже одноклассников. Но приняли меня благодаря спорту.

Я обратился в несколько колледжей, и меня взяли в команды по американскому футболу Вашингтонского университета, Университета штата Вашингтон, и др. Дон Джеймс, тренер Вашингтонского университета, разрешил мне приходить и играть в его команде, но сказал, что вряд ли я попаду в первый дивизион за четыре года. Джеймс считал, что при спортивном росте я стану неплохим ресивером или открытым сейфти. В старшую школу я пришел щуплым, ростом метр восемьдесят и весом 68 килограммов, а в выпускной год играл уже здоровяком метр девяносто ростом и 93 килограмма весом. Джеймс сказал, что, если я хочу играть все четыре года в колледже, мне можно подумать о лучшей программе второго дивизиона – в то время за ней нужно было идти в Калифорнийский университете в Дэвисе.

Я послал свои записи тамошним тренерам, и меня взяли. Они же помогли мне с поступлением в университет, и я решил отправиться в Калифорнию.