Ллойд волновался все больше. Прошлой ночью утешало хотя бы то, что Вальтер знал, где он. А сегодня, возможно, никому не удастся это узнать. Что, если в полиции просто скажут, что среди арестованных его нет и у них отсутствует запись о его аресте? Как его тогда спасут?

Они выбрались из грузовика и побрели к зданию, напоминавшему фабрику. Запах внутри стоял как в пабе. Может быть, раньше здесь была пивоварня.

Снова переписывали их имена. Ллойд был рад, что ведутся хоть какие-то записи их перемещений. Они были без веревок или наручников, но за ними непрестанно следили штурмовики с винтовками, и у Ллойда было тяжелое чувство, что эти молодчики только порадуются любому поводу пострелять.

Каждый получил холщовый тюфяк, набитый соломой, и тонкое одеяльце. Их загнали в развалюху, возможно бывшую когда-то складом. И началось ожидание.

В тот день никто за Ллойдом так и не пришел.

Вечером снова появилась тележка, снова бак с варевом, на этот раз – из репы и моркови. Каждому дали миску и кусок хлеба. Ллойд был голоден как волк – ведь он не ел уже сутки. Он в два счета разделался со своим скудным ужином и был готов съесть добавку.

Всю ночь где-то в лагере выли собаки, три или четыре.

Ллойд чувствовал себя грязным. Уже вторую ночь он не менял одежду. Ему нужно было принять ванну, побриться, переменить рубашку. Санитарно-гигиенические условия были совершенно отвратительные – две бочки в углу.

Но завтра понедельник. Тогда уже что-нибудь произойдет.

Ллойд заснул около четырех. В шесть они проснулись от воплей штурмовика:

– Шляйхер! Йорг Шляйхер! Кто здесь Шляйхер?

Может быть, их все-таки освободят.

Йорг встал и сказал:

– Это я. Я Шляйхер.

– Пойдешь со мной, – сказал штурмовик.

– Зачем? Что вам от него нужно? – испуганно спросил Роберт. – Куда вы его ведете?

– Ты что, его мамочка? – сказал штурмовик. – Лечь и заткнуться. А ты, – он ткнул Йорга дулом винтовки, – на выход.

Глядя, как они идут, Ллойд спросил себя, почему он не двинул штурмовику и не выхватил винтовку. Он мог бы убежать. А если бы не вышло – что бы они ему сделали, бросили в тюрьму? Но в решающий момент мысль о побеге даже не пришла ему в голову. Неужели у него уже образ мыслей как у заключенного?

Он даже с нетерпением ждал, когда привезут овсянку.

Еще до завтрака их вывели наружу.

Они стояли вокруг небольшой, огороженной колючей проволокой площадки размером в четверть теннисного корта. Судя по виду, на ней могли держать что-то не особенно нужное, может быть, доски или шины. На утреннем холоде Ллойда начала пробирать дрожь: его пальто осталось в бистро «Роберт».

И тут он увидел, что к ним идет Томас Маке.

Поверх формы штурмовика полицейский детектив надел черное пальто. Ллойд заметил, что у него тяжелая походка человека с плоскостопием.

Следом за ним двое коричневорубашечников везли, держа за руки, голого человека с ведром на голове.

Ллойд с ужасом смотрел. Запястья заключенного были связаны за спиной, и ведро крепко привязано: чтобы оно не упало, веревка была продета под подбородком.

Это был худощавый, молодой на вид человек. Волосы у него на лобке были светлые.

– О боже милостивый, это же Йорг! – вдруг произнес со стоном Роберт.

Собрались все коричневорубашечники, что были в лагере. Ллойд нахмурился. Что сейчас будет, какая-нибудь жестокая потеха?

Йорга ввели на огороженную площадку и оставили там, дрожащего. Оба приведших его конвоира вышли. Они исчезли на несколько минут, а затем вернулись – каждый вел двух овчарок.

Теперь было понятно, почему всю ночь лаяли собаки.

Собаки были тощие, с болезненными проплешинами в рыжей шерсти. У них был голодный вид.

Штурмовики вели их к огражденной площадке.

У Ллойда появилось смутное, но ужасное предчувствие.

– Нет! – закричал Роберт. Он бросился вперед. – Нет, нет, нет! – он попытался открыть дверь загона. Трое или четверо штурмовиков грубо оттащили его. Он вырывался, но против него были сильные, молодые громилы, а ему под пятьдесят, и противостоять им он не мог. Его с презрением швырнули на землю.

– Нет, заставьте его смотреть! – сказал своим людям Маке.

Роберта подняли на ноги и повернули лицом к проволочному забору.

В загон заводили собак. Те были беспокойны, лаяли, из их ртов стекала слюна. Их держали двое штурмовиков, умело и без опаски, явно у них был опыт. Сколько раз они уже это делали, с тоской подумал Ллойд.

Штурмовики отцепили поводки и быстро вышли из загона.

Собаки бросились к Йоргу. Одна вцепилась ему в голень, другая – в руку, третья – в бедро. Из-под металлического ведра донесся сдавленный вопль страха и боли. Штурмовики засмеялись и захлопали в ладоши. Заключенные испуганно смотрели и молчали в безмолвном ужасе.

Первое потрясение прошло, и Йорг попытался защищаться. У него были связаны руки, и он ничего не видел, но мог отбиваться ногами. Однако голодные собаки обращали мало внимания на удары его босых ног. Они отскакивали и нападали снова, терзая острыми зубами его тело.

Он попытался бежать. С повисшими на ногах собаками он бросился вслепую по прямой, пока не врезался в проволочный забор. Штурмовики буйно загоготали. Йорг побежал в другую сторону – с тем же результатом. Собака вцепилась ему в зад и вырвала кусок мяса, и штурмовики зашлись в хохоте.

– За хвост! За хвост его кусай! – заорал штурмовик, стоявший рядом с Ллойдом. Ллойд понял, что «хвост» – по-немецки «шванц» – в просторечии означает «пенис».

Белое тело Йорга теперь все было в крови, текущей из множества ран. Повернувшись к собакам спиной, он прижался к проволочному забору, защищая гениталии, и бил ногами назад и в стороны. Но его силы кончались. Удары становились слабее, он с трудом удерживался на ногах. Собаки осмелели, стали вырывать из тела и глотать кровавые куски.

Наконец Йорг осел на землю.

Собаки принялись за еду.

Инструктора вернулись в загон. Уверенными движениями они пристегнули поводки, оттащили собак от Йорга и увели.

Представление было окончено, и штурмовики стали расходиться, возбужденно галдя.

Роберт бросился за колючую проволоку, на этот раз его никто не остановил. Он, рыдая, склонился над Йоргом.

Ллойд помог ему развязать Йоргу руки и снять с головы ведро. Йорг был без сознания, но дышал.

– Давайте занесем его внутрь, – сказал Ллойд. – Берите за ноги.

Ллойд ухватил Йорга под мышки, и они вдвоем перетащили его в строение, где провели ночь. Они положили Йорга на тюфяк. Вокруг собрались заключенные, они были испуганы и подавлены. Ллойд надеялся, что кто-нибудь заявит, что он врач, – но никто не заявил.

Роберт сорвал с себя куртку и жилет, потом снял рубашку и стал вытирать кровь.

– Нужна чистая вода, – сказал он.

Во дворе была колонка. Ллойд вышел, но набрать воды было не во что. Он направился в загон. Ведро все еще лежало на земле. Он вымыл его и набрал воды.

Когда он вернулся, тюфяк был весь пропитан кровью.

Роберт намочил рубашку в воде и стал омывать раны Йорга, стоя на коленях у его тюфяка. Скоро белая рубашка стала красной.

Йорг шевельнулся.

– Лежи спокойно, мой родной, – тихо сказал ему Роберт. – Все кончилось, и я с тобой. – Но Йорг, казалось, не слышал.

Вошел Маке, следом за ним – четверо или пятеро коричневорубашечников. Он схватил Роберта за руку и оттащил от Йорга.

– Ну что! – сказал он. – Теперь ты видишь, как мы относимся к сексуальным извращениям.

Ллойд, указав на Йорга, яростно сказал:

– Извращенец – тот, кто все это устроил! – И, вложив в свои слова всю ярость и презрение, добавил обращение: – Комиссар Маке.

Маке легонько кивнул одному из коричневорубашечников. Обманчиво небрежным движением тот повернул винтовку и ударил Ллойда прикладом по голове.

Схватившись за голову, Ллойд упал на землю.

– Пожалуйста, позвольте мне выходить Йорга! – услышал он голос Роберта.

– Может, и позволю, – сказал Маке. – Сперва иди сюда.

Несмотря на боль, Ллойд открыл глаза, чтобы видеть происходящее.

Маке подтащил Роберта через комнату к грубому деревянному столу. Он вытащил из кармана какой-то документ и шариковую ручку.

– Теперь твой ресторан стоит в два раза дешевле, чем я тебе предлагал, – десять тысяч марок.

– Все, что угодно! – плача, ответил Роберт. – Позвольте мне быть с Йоргом!

– Подпиши здесь, – сказал Маке, – и сможете все трое отправиться домой.

Роберт подписал.

– Этот господин может быть свидетелем, – сказал Маке. Он протянул ручку одному из коричневорубашечников. Оглядев комнату, он встретился взглядом с Ллойдом.

– А вторым свидетелем, может быть, станет наш отчаянный гость из Англии.

– Ллойд, сделайте, как он скажет, – сказал Роберт.

Ллойд поднялся на ноги, потер гудящую голову, взял ручку и подписал.

Маке торжествующе сунул договор в карман и вышел.

Роберт и Ллойд вернулись к Йоргу.

Но Йорг был мертв.

VIII

Вальтер и Мод приехали проводить Этель и Ллойда на вокзал Лерте – чуть севернее выгоревшего рейхстага. Здание вокзала было построено в стиле «новый ренессанс» и напоминало французский дворец. Они прибыли рано и до прихода поезда зашли посидеть в вокзальное кафе.

Ллойд был рад, что уезжает. За эти шесть недель он многое узнал – это касалось и немецкого языка, и политики, но сейчас ему хотелось домой – рассказать всем об увиденном и предупредить, чтобы подобное не произошло и у них.

Но все равно, уезжая, он испытывал странное чувство вины. Он ехал туда, где власть принадлежит закону, пресса – свободна, а быть социал-демократом – не преступление. А семья фон Ульрихов оставалась жить при жестокой диктатуре, где невинный человек мог быть растерзан на куски собаками – и никого не привлекут к суду за это преступление.

Фон Ульрихи казались уничтоженными; Вальтер – даже больше, чем Мод. Они выглядели так, словно услышали ужасную новость или пережили смерть близкого человека. Казалось, они не в состоянии думать ни о чем, кроме произошедшей в их жизни катастрофы.

Ллойд был освобожден с многословными извинениями со стороны Министерства иностранных дел Германии и с пояснительным заявлением, в котором кротко, но лживо намекали, что он полез в драку по собственной глупости, а потом содержался под стражей из-за ошибки в документах, о чем власти глубоко сожалеют.

Вальтер сказал:

– Я получил от Роберта телеграмму. Он благополучно прибыл в Лондон.

Как гражданин Австрии, Роберт смог выехать из Германии без особых трудностей. Гораздо сложнее оказалось получить деньги. Вальтер потребовал, чтобы Маке положил деньги в швейцарский банк. Маке сначала сказал, что это невозможно, но Вальтер нажал на него, пригрозив обжаловать продажу в суде и сказав, что Ллойд готов свидетельствовать, что контракт был заключен под давлением, – и в конце концов Маке нажал на какие-то рычаги.

– Я рад, что Роберт выбрался, – сказал Ллойд. Еще больше он обрадуется, когда сам окажется в безопасности в Лондоне. Голова еще не зажила, и каждый раз, когда он переворачивался в постели, болели ребра.

– А почему бы и вам не поехать в Лондон? – спросила Этель. – Обоим. Я хочу сказать, всей семьей.

Вальтер посмотрел на Мод.

– Может, и стоило бы…

Но Ллойд видел, что всерьез он этого не думает.

– Вы сделали все, что могли, – сказала Этель. – Вы храбро сражались. Но противник победил.

– Еще не конец, – сказала Мод.

– Но вам грозит опасность!

– Германии тоже.

– Если бы вы перебрались жить в Лондон, Фиц, наверное, смягчился бы и помог вам.

Ллойд знал, что граф Фицгерберт был одним из самых богатых людей в Великобритании – на его землях в Южном Уэльсе находились угольные месторождения.

– Он бы мне не помог, – сказала Мод. – Фиц никогда не уступает, я это прекрасно знаю, и ты тоже.

– Ты права, – сказала Этель, и Ллойд про себя удивился, как она может быть в этом так уверена. Но спросить ему не удалось, так как Этель продолжила: – Но ты легко могла бы получить работу в лондонской газете, с твоим-то опытом.

– А что делать в Лондоне мне? – сказал Вальтер.

– Не знаю, – сказала Этель. – А здесь вы что собираетесь делать? Какой смысл быть избранным представителем в парламенте, который не имеет власти?

Ллойд чувствовал, что ее откровенность жестока, но, как обычно, она говорила то, что следовало сказать.

Ллойду было жаль их, но он понимал, что фон Ульрихи должны остаться.

– Я знаю, вам будет тяжело, – сказал он, – но если достойные люди будут бежать от фашизма, то он будет распространяться еще быстрее.

– Он все равно распространяется, – возразила его мать.

Мод внезапно удивила их, ожесточенно заявив:

– Я не поеду. Я наотрез отказываюсь покидать Германию.

Все молча смотрели на нее.

– Я немка, – сказала она. – Уже четырнадцать лет. Теперь это – моя страна.

– Но родилась ты в Англии, – сказала Этель.

– Страна – это прежде всего люди, живущие в ней, – сказала Мод. – Я не люблю Англию. Мои родители давно умерли, а брат от меня отрекся. Я люблю Германию. Для меня Германия – это мой чудесный муж Вальтер, мой заблудший сын Эрик, моя невероятно сообразительная дочь Карла, наша служанка Ада и ее ребенок-инвалид, моя подруга Моника и ее семья, мои коллеги-журналисты… Я остаюсь, чтобы бороться с нацистами.

– Ты уже сделала больше, чем тебе по силам, – мягко сказала Этель.

– Мой муж посвятил себя, свою жизнь, все свое бытие тому, чтобы сделать свою страну свободной и процветающей, – с чувством сказала Мод. – И я не хочу, чтобы из-за меня он отказался от дела всей жизни. Потеряв его, он потеряет свою душу.

Этель продолжила тему, как может только старый друг.

– Но все же, – сказала она, – у вас, наверное, есть искушение увезти детей в безопасное место…

– Искушение? Скажи лучше – стремление, одержимость, отчаянное желание! – Она заплакала. – У Карлы по ночам кошмары – ей снятся штурмовики, а Эрик по любому случаю надевает свою форму цвета дерьма… – Ллойд был потрясен ее горячностью. Он никогда не слышал, чтобы уважающая себя женщина произносила слово «дерьмо». – Конечно, я хочу их увезти… – продолжала она. Ллойд понял, как она измучена беспокойством. Она сжимала руки, словно мыла их, в отчаянии качала головой вправо-влево и говорила дрожащим и прерывающимся от внутренних противоречий голосом. – Но сделать это было бы неправильно, не только из-за нас, но и из-за них. Я не поддамся этому! Лучше страдать от зла, чем стоять рядом и ничего не делать!

Этель погладила Мод по руке.