Элис работала над особенно трудной сценой: перемещением из одной точки пространства в другую. Эти описания всегда ей тяжело давались. Дело было в их незначительности, в простой на вид задаче довести персонаж от важного эпизода А до не менее важного эпизода Б и не потерять читательского интереса. Элис никому об этом не говорила, особенно репортерам, но даже после сорока девяти книг она по-прежнему мучилась с чертовыми перемещениями.

Элис поправила на носу очки, подняла рамку бумагодержателя пишущей машинки и перечитала последнюю строку. «Диггори Брент вышел из морга и направился в полицейское управление».

Коротко, четко, указывает направление. Следующие строки должны быть такими же простыми и ясными. Пусть персонаж подумает о чем-то связанном с темой книги, надо мельком упомянуть, где он проходит или проезжает, чтобы читатели не забыли о его передвижениях, а затем финальное предложение, в котором он переступает порог своего кабинета и – вуаля! – там ждет сюрприз, и благодаря ему сюжет вместе с героем будет двигаться дальше.

Проблема заключалась в том, что Элис уже использовала все сценарии, какие могла придумать, и теперь откровенно скучала. К скуке Элис не привыкла и не собиралась ей поддаваться. Мать всегда говорила, что скучающих людей можно только пожалеть, и вообще, скука – удел глупцов. Занеся пальцы над клавишами машинки, Элис решила ввести в сцену мысли персонажа о лоскутном одеяле, над которым он работал, – возможно, как некую аллегорию неожиданного поворота в расследовании.

Эти маленькие кусочки ткани оказались весьма полезными и не раз выручали. Забавно, что они появились благодаря счастливой случайности. Элис подыскивала для Брента такое хобби, которое подчеркивало бы его чутье на узоры и схемы, и как раз в то время ее сестра Дебора забеременела и в совершенно несвойственном ей порыве взялась за иголку с ниткой. «За рукоделием я расслабляюсь, – говорила сестра, – и не думаю о том, что может пойти не так». Элис решила, что лоскутное шитье вполне подходящее увлечение для такого человека, как Диггори Брент, чтобы заполнить долгие ночные часы, которые когда-то занимала его семья. Критики утверждали, что Элис придумала сыщику хобби, желая смягчить его шероховатый характер, но они ошибались. Элис любила шероховатости и с недоверием относилась к тем, кто от них избавлялся.

«Диггори Брент вышел из морга и направился в полицейское управление». И?.. Пальцы Элис зависли над клавиатурой. Что потом? «Он шел и думал…» О чем?

Мозг отказывался работать.

Разозлившись, Элис вернула на место рамку бумагодержателя, сняла очки и переключила внимание на вид из окна. Стоял теплый июньский день в самом начале лета, и небо было ярко-голубым. В детстве Элис не могла устоять перед такой прекрасной погодой и предпочитала проводить время на свежем воздухе, там, где пахло согретыми солнцем листьями и жимолостью, бетон покряхтывал от жары, а сверчки прятались в прохладных норках под землей. Увы, Элис давно выросла, и в мире не так много мест, которые она предпочла бы своему писательскому кабинету даже сейчас, когда ее покинуло вдохновение.

Эта комната находилась под самой крышей викторианского дома из красного кирпича на Холли-Хилл. Маленькая, со скошенным потолком, она отличалась одной особенностью: по словам риелтора, который показывал дом, предыдущий владелец держал в ней взаперти свою мать, – наверное, та стала для него обузой. Элис порадовалась, что так и не завела детей. Она купила дом исключительно из-за этой комнаты, хотя, конечно, печальное прошлое было здесь ни при чем. Элис вполне хватало горестей в прошлом ее собственного семейства, и она никогда не путала историю с романтикой. Просто ей очень понравилось расположение комнатки: она напоминала гнездо, крепость на неприступной скале, сторожевую башню.

С места, где Элис работала, просматривался весь Хэмпстед до самой пустоши, Хэмпстедские пруды, а за ними – остроконечные крыши и шпили Хайгейта. За спиной находилось еще одно окно – маленькое, круглое и похожее на иллюминатор. Из него открывался вид на задний двор с садом, замшелую кирпичную стену и деревянный сарай, отмечающий границу владений Элис. Густой сад достался в наследство еще от одной прежней владелицы, которая работала в Королевских ботанических садах Кью, а в свободное время создавала «Сад земных наслаждений» у себя на заднем дворе. Под присмотром Элис сад сильно разросся, но не по воле случая или из-за недостатка заботы. Элис обожала леса, особенно те, которых не касалась рука человека.

Внизу щелкнул замок входной двери, заскрипели половицы. Затем послышался звук, как будто что-то уронили. Питер. Он не то чтобы неловкий, подумала Элис, просто ему мешают чересчур длинные руки и ноги. Она взглянула на часы и удивилась: уже два часа. Немудрено, что ей хочется есть. Элис переплела пальцы и вытянула руки вперед. Встала. Печально, конечно, что она потратила все утро, пытаясь провести Диггори Брента из пункта А в пункт Б, но тут уж ничего не поделаешь. За полвека профессионального писательства Элис усвоила, что бывают дни, когда лучше отступиться. Пусть Диггори Брент проведет ночь на ничейной земле между моргом и своим кабинетом. Элис вымыла руки в маленькой раковине у заднего окна, вытерла полотенцем и пошла вниз по лестнице.

Ничего удивительного, что у нее возникли затруднения, причем дело не только в скуке. Чертов юбилей и шумиха, которую собираются устроить издатели, когда Элис достигнет круглой даты! Безусловно, все делается в знак уважения, из самых лучших побуждений, и при других обстоятельствах Элис порадовалась бы торжеству в свою честь, но книга идет плохо. В том-то и загвоздка: самой ей не разобраться. Редактор, Джейн, умница и полна энергии, однако она молода и благоговеет перед Элис. Критики, настоящей критики, от нее не дождешься.

В самые мрачные минуты Элис с ужасом думала, что не осталось никого, кто скажет ей, когда уровень ее мастерства начнет падать. А в том, что со временем так и будет, она не сомневалась. Элис следила за творчеством других писателей своего поколения и знала, что рано или поздно неизбежно приходит книга, по которой заметно: автор теряет хватку и уже не так хорошо ориентируется в современных реалиях, как раньше. Это не всегда бросается в глаза: слишком подробное объяснение технологии, которую читатель воспринимает как нечто само собой разумеющееся, употребление полного названия, когда принято использовать аббревиатуру, устаревшая культурная отсылка – вроде бы мелочи, но весь текст звучит фальшиво. Элис гордилась достоверностью своих книг, привыкла получать комплименты за трепетное отношение к деталям, и сама мысль о том, что опубликованная книга не дотянет до привычного уровня, ее страшно пугала.

Именно поэтому каждый день после обеда Элис спускалась в метро, порой без определенной цели. Иногда люди ее раздражали, она прекрасно обходилась без человеческого общества, но ей нравилось за ними наблюдать. И лучшим местом для наблюдения оказались лабиринты метро. Весь Лондон проходил по этим туннелям, постоянный человеческий поток во всем своем разнообразии, и Элис чувствовала себя там совершенно незаметной. Старость – ужасное состояние, однако и в ней есть кое-что хорошее: с возрастом ты словно становишься невидимкой. Никто не обращает внимания на маленькую пожилую даму, которая чинно сидит в углу вагона, держа на коленях сумочку.

– Привет, Элис! – окликнул ее из кухни Питер. – Ланч почти готов!

На площадке второго этажа Элис хотела было крикнуть ему в ответ, но передумала. В ушах еще звучали давнишние мамины лекции о приличиях. В этом вся Элеонор, думала Элис, спускаясь по последнему пролету лестницы; прошло почти семьдесят лет с тех пор, как они жили под одной крышей, а она по-прежнему устанавливает свои правила, даже в этом доме, который никогда не видела. Порой Элис задавалась вопросом: что было бы, проживи мать дольше? Какую оценку она дала бы жизни своей дочери, одобрила бы карьеру Элис или нет, как отнеслась бы к ее нарядам или к тому, что у нее нет мужа? У Элеонор были непоколебимые понятия о моногамии и узах верности, хотя сама она вышла замуж за свою первую любовь, так что сравнение не совсем честное. Мать занимала особое место в воспоминаниях Элис о детстве; она принадлежала далекому прошлому, и Элис с трудом представляла, как на нее подействовало бы изменчивое время. Прекрасная, недоступная дама, обожаемая и далекая, в конечном итоге сломленная горем от своей потери. Единственный человек, по которому Элис тосковала с болезненно-горьким чувством обиженного ребенка.

Вообще-то, Элис не особо нуждалась в любви или заботе. Почти всю свою взрослую жизнь она прожила одна и не испытывала по этому поводу ни гордости, ни стыда. У нее были любовники; каждый из них приносил с собой зубную щетку и одежду, кое-кто оставался надолго, но дальше этого не шло. Элис никогда никому не предлагала переехать к ней и даже в мыслях не называла свой дом «нашим», только «моим». Все могло бы сложиться иначе – когда-то Элис была помолвлена, – однако Вторая мировая война положила конец этим отношениям, да и много чему еще. Жизнь такая штука: все время то открывает двери к возможностям, то закрывает, а человек слепо идет своей дорогой.

Добравшись до кухни, Элис увидела, что на конфорке кипит кастрюля, у дальнего конца стола стоит Питер, а перед ним открытый пакет с почтой. Питер поднял взгляд на Элис, когда та заходила в дверь. Он поздоровался, и в ту же секунду зазвенел таймер.

– Как раз вовремя!

Все-таки у Питера очаровательная улыбка, слегка кривоватая, зато всегда искренняя, подумала Элис. Собственно, она стала одной из причин, почему Элис его наняла. Улыбка, а еще тот факт, что Питер оказался единственным претендентом на должность помощника, кто пришел точно в назначенное время. С тех пор он зарекомендовал себя только с хорошей стороны, и неудивительно. Элис считала себя знатоком человеческих душ. По крайней мере, сейчас она прекрасно разбиралась в людях. В прошлом, конечно, случались ошибки, и некоторые весьма досадные.

– Что-нибудь срочное? – спросила Элис, усаживаясь перед газетой, которую утром оставила открытой на странице с кроссвордом.

– Ангус Уилсон из «Гардиан» что-то готовит к торжественной дате. Джейн хочет, чтобы вы согласились.

– Кто бы сомневался. – Элис налила себе чашку свежезаваренного «дарджилинга».

– Музей естествознания просит выступить на открытии выставки плюс приглашение посетить праздничный вечер в честь десятилетия со дня первой публикации книги «Смерть свое возьмет» и открытка от Деборы – подтверждение встречи в день рождения вашей матери в пятницу. Все остальное от читателей. С этими письмами я разберусь после обеда.

Элис кивнула, и Питер поставил перед ней тарелку – вареное яйцо на кусочке поджаренного хлеба. Вот уже двадцать лет Элис ела на ланч одно и то же, не считая, конечно, случаев, когда обедала не дома. Ей нравилось соблюдать заведенный порядок, но она не стала рабой своих привычек, в отличие от Диггори Брента, который, как известно, требовал от официанток, чтобы те готовили яйца точно по его любимому рецепту. Элис вынула ложечкой почти плотный желток, положила на тост и разрезала на четвертинки, наблюдая, как Питер сортирует почту.

Питер не отличался излишней разговорчивостью, и она это ценила. Конечно, молчаливость безумно бесила Элис, когда она пыталась вытянуть из него мнение относительно того или иного предмета, но уж лучше молчун, чем более словоохотливые помощники, которые работали у нее в прошлом. Элис решила, что ей нравится, как у него отросли волосы. С этой прической худощавый и кареглазый Питер походил на музыканта из какой-нибудь группы, играющей брит-поп^[6]. Впрочем, может, все дело в темном бархатном костюме, подумала Элис, обычно Питер одевается не так строго. Ах да, он же был на похоронах библиотекарши, своего доброго старого друга, потому и пришел на работу попозже. Элис немного повеселела, надеясь выпытать у него все подробности. Ее взволновал рассказ Питера о своей наставнице, и она невольно вспомнила о мистере Ллевелине. Она редко думала о старике – слишком тесно его образ ассоциировался с тем ужасным летом, которое Элис пыталась вычеркнуть из памяти, но, когда Питер поведал о мисс Тальбот, об ее участии в его жизни и о неизгладимом впечатлении, которое она оставила, на Элис нахлынули воспоминания. Она словно вновь почувствовала запах сырости и речного ила, услышала негромкое стрекотание водяных клопов и увидела себя с мистером Ллевелином, как они плывут в старой лодке по течению, обсуждая любимые истории из книг. Наверное, то были лучшие минуты в ее жизни.

Элис отпила еще глоток чая, отгоняя нежелательные мысли о прошлом.

– Так, значит, вы проводили своего друга? – Элис помнила, как Питер признался, что это его первые похороны, а она сказала, что дальше их будет больше. – Все прошло, как вы ожидали?

– Думаю, да. Грустно, хотя и в некотором роде познавательно.

– То есть?

Питер задумался.

– Ну, я всегда знал ее как мисс Тальбот. А когда послушал, что про нее говорят другие – муж, сын… Это было очень трогательно. – Он смахнул с глаз челку. – Глупо звучит, да? Клише… – Он помолчал и начал снова: – Она оказалась более многогранным человеком, чем я себе представлял. А ведь чем лучше узнаешь людей, тем они интереснее, правда?

Элис согласно улыбнулась. Она считала, что на свете очень мало по-настоящему скучных людей, просто надо задавать правильные вопросы, и использовала этот прием, когда создавала своих героев. Хорошо, когда в детективе преступником оказывается тот, кого вообще не подозревали, но самое важное – мотив преступления. Можно, конечно, удивить читателя бабулей-убийцей, однако логическое обоснование должно быть безупречным.

– А вот необычное письмо…

Питер замер, нахмурив брови и рассматривая конверт в руке. Чай Элис неожиданно стал горьким. Нет, все-таки она никогда не будет равнодушной к критике.

– Одно из тех самых, да?

– От детектива-констебля Спэрроу.

– А, из этих…

Элис по собственному опыту знала, что есть два типа полицейских: те, кто всегда готов помочь с вопросами процедурного характера во время работы над книгой, и зануды, которые любят указывать на нестыковки уже после того, как книгу напечатали.

– И каким же перлом профессиональной мудрости намерен поделиться с нами детектив Спэрроу?

– Тут другое. Это женщина, и она рассказывает о случае из жизни. Пропажа человека.

– Дайте-ка догадаюсь. Ей пришла в голову гениальная идея, и она хочет, чтобы я написала книгу, а прибыль мы поделим пополам?

– Нет, здесь говорится об исчезнувшем ребенке, – продолжил Питер. – Это случилось давно, еще в тридцатых годах прошлого столетия, в каком-то корнуоллском поместье. Дело не раскрыли.

До последнего вздоха Элис не смогла бы сказать, то ли в комнате внезапно похолодало, то ли ее внутренний терморегулятор сломался, когда мощным валом обрушилось прошлое, словно волна, которая давным-давно откатилась назад, а сейчас вернулась с приливом. Конечно, Элис знала, о чем идет речь в письме, и это не имело никакого отношения к вымышленным тайнам в ее книгах.

Письмо было написано на самой обычной бумаге, дешевой и тонкой, совсем непохожей на ту, которую выбирали для писем ее читатели. Питер читал вслух, и Элис хотелось, чтобы он замолчал, но слова застряли в горле. Она слушала краткое изложение известных обстоятельств давнего дела. Наверняка их вытащили из старых газетных подшивок или из ужасной книги Пикеринга. И ведь не запретишь получать информацию из открытых источников! Не запретишь посылать письма совершенно незнакомым людям и вываливать злополучное прошлое на человека, который сделал все возможное, чтобы никогда не возвращаться ни в то место, ни в то время.

– Похоже, она думает, что вы знаете, о чем речь.

Образы из прошлого пронеслись перед мысленным взором Элис, как выброшенные из колоды карты: участники поисковой партии, бредущие по колено в воде по блестящему озеру, толстый полицейский, обливающийся потом в зловонной духоте библиотеки, его помощник-юнец с блокнотом, мать и отец, оба с пепельно-серыми лицами, перед фотографом из местной газеты. Элис почти физически ощутила, как прижимается к стеклянным дверям и наблюдает, терзаемая тайной, которую так и не решилась никому открыть, и виной, которая до сих пор гнездится в глубине души.

Элис заметила, что у нее слегка дрожит рука, и постаралась запомнить это ощущение, чтобы использовать, когда в следующий раз будет описывать физическое проявление шока, ледяным душем обрушившегося на героиню, которая всю жизнь приучала себя сохранять невозмутимый вид. Она положила предательские руки на колени и произнесла, надменно выдвинув подбородок:

– Выбросьте письмо в мусорное ведро.

Говорила Элис на удивление спокойно; сейчас, наверное, уже почти не осталось людей, которые расслышали бы в ее голосе чуть заметное напряжение.

– Может, вы хотите, чтобы я ответил?

– Не вижу смысла. – Элис посмотрела Питеру в глаза. – Боюсь, детектив Спэрроу ошиблась. Она меня с кем-то перепутала.