В конце концов Джексон втиснулся в припозднившийся и под завязку набитый скотовоз, который прикидывался пассажирским поездом и от переутомления жужжал и гудел. В вагоне-ресторане не было горячей воды, отопления тоже не случилось, и у некоторых пассажиров был такой вид, словно они вот-вот помрут от переохлаждения. Проходы забаррикадированы сумками и чемоданами – шагая по вагонам, изображаешь барьерный бег в замедленной съемке. Полоса препятствий, впрочем, не воспрепятствовала нескольким детишкам, одичавшим от избытка сахара и скуки, с воплями носиться по проходу. Этот поезд будто возвращался с войны, и отнюдь не победоносной. Была даже парочка измученных рядовых в пустынном камуфляже – сидели в тамбуре на рюкзаках. Один в один Джексон из другой жизни.
Демобилизовавшись, Джексон поклялся, что, в отличие от многих до него, в службу безопасности не пойдет. Половина рядовых, служивших в его подчинении, очутились на нижней ступени бизнеса – в черных плащах дрожали под дверьми пабов и клубов. А Джексон пошел в полицию Кембриджшира, в военной полиции он был уоррант-офицером первого класса, – казалось, это естественный шаг. Уволившись из полиции, он поклялся, что, в отличие от многих до него, в службу безопасности не пойдет: половина охранников «Маркса и Спенсера» и штатных детективов «Теско» – бывшие полицейские, с которыми он служил. Он ушел в должности детектив-инспектора, вроде неплохое начало для частного агентства на одного, и когда бросил агентство, клясться не пришлось – спасибо дряхлой клиентке, которая оставила ему наследство.
А теперь, как это ни смешно, если спрашивали, чем он занимается, Джексон отвечал: «Безопасность» – эдак таинственно, мол, больше вопросов не задавайте, он научился этому тону в армии, а в полиции его отточил. По обширному опыту Джексона, «безопасность» подразумевает великое множество грехов, однако на деле все просто – в бумажнике карточка, на карточке написано: «Джексон Броуди – консультант по безопасности» (а уж сколько грехов подразумевает «консультант» – бог весть). Деньги Джексону не нужны – а вот без самоуважения никак. Не пристало мужчине бездельничать. Работа на Берни – не правое дело (в сердце своем Джексон был не паломником, но крестоносцем), однако все лучше, чем целыми днями плевать в потолок.
И к тому же легче сказать, что занимаешься безопасностью, чем «я живу на деньги одной старухи», потому что денег, которые оставила клиентка по завещанию, он, конечно, вовсе не заслужил и они давили на него, будто он таскал их в мешке на спине. Он словно посадил денежное деревце – большую часть двух миллионов вложил, и его доходы неуклонно росли. (Правду, значит, говорят: деньги делают деньги.)
Кроме того, он более или менее умудрялся ходить по светлой стороне улицы. В мире и без его финансовой поддержки горя немало, решил Джексон, однако у него развелось столько акций производителей нетрадиционных видов энергии, что, когда нефть пересохнет, он сделает деньги на конце известного нам света.
– Ты прямо как Мидас, – сказала Джулия. – Чего ни коснешься, все обращается в золото.
В прошлой жизни, когда неудача верным псом таскалась за ним по пятам, а все, чего он касался, обращалось в дерьмо, он едва наскребал на квартплату, а капиталы время от времени вкладывал только в покупку лотерейных билетов. Вложись он в акции (само по себе смешно), мировой рынок назавтра бы рухнул – к гадалке не ходи. А теперь столько всего, что никак не раздаришь. Ладно, это неправда, но он пока не готов удариться в дзэн и отринуть все блага земные. («Тогда кончай ныть», – сказала его бывшая жена.)
Джексон отыскал неудобное сиденье за столиком на четверых в хвосте вагона. Рядом у окна сидел человек в поношенном костюме и пристально вглядывался в ноутбук. Джексон думал, на экране таблицы и цифры, – оказалось, потоки слов. Джексон отвернулся: цифры безличны, на них можно смотреть, но чужие слова – это слишком интимно. Галстук распущен; от соседа несло пивом и потом, – видимо, давно не был дома. Напротив сидели две женщины – старуха, экипированная романом Кэтрин Куксон[55], и блондинка лет сорока, здоровая, как нафаршированная под завязку индюшка, – эта равнодушно листала журнал про знаменитостей. Призывно-алая помада и алый топ, который был на полразмера ей мал, маячили пред Джексоном сигнальными огнями. Поразительно, что у нее на лбу не вытатуировано «Всегда готова». Старуха от холода посинела – ее не спасали шляпа, перчатки, шарф и толстое зимнее пальто. Джексон порадовался, что у него есть маскировочная «Норт фейс», затем устыдился и предложил куртку старухе. Та улыбнулась и покачала головой, словно ее давным-давно предостерегли от разговоров с незнакомцами в поездах.
Сосед в костюме закашлялся – нездоровый, мокрый кашель; может, и ему куртку предложить? Незнакомцы в поезде. Если вдруг что случится – помогут они друг другу? (Никогда не переоценивай людей.) Или каждый за себя? Так и выживаешь в самолетах и поездах, плюешь на всех и всё, выкарабкиваешься во что бы то ни стало, руку отгрызаешь – можно и чужую, если надо, – лезешь по спинкам кресел, по головам, забываешь все, чему тебя мама учила, потому что кто доберется до выхода, тот и выживет. В буквальном смысле.
На месте серьезной железнодорожной катастрофы – как на поле битвы. Джексон знал, побывал однажды, когда только пришел в гражданскую полицию, и ничего страшнее он даже в армии не видал. Под обломками застрял маленький ребенок, он звал маму, а им до него никак было не добраться – его погребли тонны металла.
Через некоторое время крики смолкли, но во сне Джексон слышал их еще долгие месяцы. Ребенка – мальчика – в конце концов спасли, но почему-то это не смягчало ужаса воспоминаний о его рыданиях (мама, мама). Само собой, незадолго до того Джексон стал отцом Марли, и это событие разодрало его в клочья, разворотило его и перевернуло с ног на голову все дородовые увлечения, которые главным образом вращались вокруг выбора детской коляски – с типично мужским вниманием к деталям, какое он уделял бы при покупке машины. (Есть ли стопоры на передних колесах? Регулируется ли высота ручек? Можно ли менять наклон сиденья?) Механика отцовства оказалась бесконечно примитивнее. Он пощупал пакетик в кармане. Другая беременность, другой ребенок. Его ребенок. Он коснулся головы Натана – и оно обрушилось. Любовь. Любовь не сладка, не легка, она нутряная, всепобеждающая. Любовь не долготерпит, не милосердствует[56]. Она свирепа и умеет играть не по правилам.
Он не видел Джулию на поздних сроках. Маленькая, сексапильная – наверняка в беременность она расцвела зрелой чувственностью, хотя говорила, что у нее геморрой, варикоз и она «почти шарообразна». Они поддерживали слабую связь: он звонил, она рекомендовала ему отвалить, но порой они болтали, как будто и не разбегались. И все равно она твердила, что ребенок не его.
Потом он навестил ее в больнице. Вошел в шестиместную послеродовую палату и получил хук прямо в сердце, когда увидел, как она лежит с ребенком на руках. Она опиралась на подушки, дикая шевелюра разметалась по плечам, как ни посмотри – вылитая мадонна, и видение портил только затесавшийся чужак, фотограф мистер Футы-Нуты, который лежал рядом и с обожанием созерцал младенца.
– Ну ты глянь – несвятое семейство, – сказал Джексон (не удержался – и вот так всю жизнь, непременно наговоришь женщинам лишнего).
– Уходи, Джексон, – кротко сказала Джулия. – Это ты плохо придумал, сам ведь понимаешь.
Мистер Футы-Нуты оказался несколько предусмотрительнее:
– Вон отсюда, а то получишь.
– Маловероятно, слюнтяй, – ответил Джексон (не удержался). Неспортивный уроженец теплицы – Джексону приятно было думать, что он завалил бы парнягу одним ударом.
– Главное достоинство храбрости – благоразумие[57], Джексон, – сказала Джулия, и теперь ее тон отдавал предостережением.
Ну само собой – в такой ситуации Джулия будет цитировать
О проекте
О подписке