День 16

Лили аккуратно открывает калитку и морщится, когда та скрипит. Она трижды стучала, потому что родители всегда учили ее, что нельзя вот так вот просто заходит в чужой двор. Даже в такое странное время, которое наступило.

Но проблема в том, что ее родителей нет уже три дня. Они ушли за продуктами, обещали вернуться к вечеру, но почему-то так и не вернулись. Лили хочет есть, а еще ей безумно страшно, когда по ночам слышится всякое. Она всегда боялась темноты, пусть в 12 лет это уже и постыдно, но теперь нельзя оставлять свет включенным на ночь.

Поэтому ей пришлось три ночи подряд бороться со своим страхом в полной темноте.

Но сегодня Лили отчаялась ждать родителей. Она не знала, можно ли доверять другим соседям, и вообще родители говорили никому не открывать дверь, не отвечать и вообще не издавать звуков, пока их нет. Но дядя Итан был не только их соседом. Отец Лили и Итан Рочески часто выезжали на охоту вместе. Иногда брали и ее.

Вряд ли они были прям друзьями, но наверняка мистер Рочески ее узнает и поможет ей до того момента, пока не вернутся родители. И Лили уверена, что мистеру Рочески можно доверять. Если на то пошло – у нее просто нет выбора. Без еды она умрет, даже если забыть про страх темноты. А иди в магазин самой – настоящее самоубийство.

Одно дело – перебежать пару метров да забраться за калитку соседнего дома. И совсем другое – пойти в магазин. К тому же, родители ведь должны вернуться? Они принесут много еды. Главное продержаться до их возвращения.

Она мягко ступает по траве, и наконец забирается на крыльцо. Стараясь издавать как можно меньше шума, она звонит. Слышит звонок эхом по ту сторону двери, но никто не отвечает. Никаких шагов.

Лили неуверенно дергает дверь, но та не поддается.

Закрыта.

Значит, мистер Рочески внутри. Может, он заснул? На работу-то теперь уже никому не надо. Она вновь звонит, но вновь ей эхом отскакивает лишь пиликанье. Лили чуть отходит назад и смотрит в окна. Все окна – обоих этажей – завешаны и плотно задернуты. Совершенно ничего, где можно было бы увидеть, что происходит внутри.

Ни одной лазейки.

Как и у всех, кто сейчас по домам. Но почему тогда он не ответит ей?

Лили еще раз звонит, после чего трижды стучит, но никто так и не отвечает. Тогда она решает обойти крыльцо. Ее родители всегда на случай потери ключей (или вдруг забудут их) оставляли второй дубликат под ковриком у заднего входа. Лили не знала, делает ли так мистер Рочески, но попытаться стоило.

Может, его и нет дома – но еда там быть должна. Конечно, это плохо, пытаться забраться в чужой дом, но у нее нет выбора. Совсем нет.

Лили обходит дом и шарит под ковриком у задней двери. Нет, ключей нет. Черт. Она дергает ручку с последней надеждой, но и та не поддается. Что за ерунда? Если все двери и окна закрыты – значит, мистер Рочески должен быть дома. Но если он дома – почему не откроет ей?

Лили еще раз выглядывает из-за угла. Улицы пустые, совершенно никого. С каждой минутой ей становится все более жутко, хотя на улице и день. Она не может себе это объяснить, но ей надо бы поскорее куда-нибудь убраться. Лили решается на отчаянный поступок – ей просто необходима еда. Она просто возьмет еду – ничего больше и конечно же не всю! – и уйдет обратно домой. А когда родители придут – то отдадут мистеру Рочески, если тот вернется, ту часть еды, которую позаимствовала Лили, пока его не было.

Девочка выбирает камень побольше и заранее зажмурившись от грядущего грохота, бросает камень в ближайшее окно.

ТРЯСК!

Кажется, этот звон может привлечь всю округу. В такой-то тишине. Лили быстро снимает кофточку, оставшись в одной футболке и шортах, и обматывает ею руку. Она видела, как так делали в фильмах. Этой рукой в тряпке она убирает осколки с окна и с трудом забирается внутрь. Все равно живот умудряется что-то поцарапать и она вопит, упав на пол.

Но едва поднимает голову – видит мистера Рочески.

Он дома? Почему не открыл?

Но он совсем другой…

Он смотрит на нее сверху вниз, а дуло его винтовки нацелено ей прямо в голову. Он давно не брился, а глаза запавшие с темными кругами под ними. Его жесткие голубые глаза сужаются и он взводит курок.

Лили испуганно отползает и начинает показывать руками так быстро, как только может:

– Мистер Рочески, мои родители ушли в магазин, они..

– Говори, куда мы с твоим отцом ездили на охоту год назад – требует Рочески не своим голосом. Этот голос низкий, хриплый, будто надсадный. Он внушительно трясет винтовкой.

Лили кивает и вновь начинает показывать знаками:

– Это был лагерь при…

– ОТВЕЧАЙ СЕЙЧАС ЖЕ! – теперь уже орет он, делает шаг назад и прицеливается – у тебя три секунды или клянусь богом, я отстрелю твою чертову башку!

Да что с ним? Он что, забыл? Лили все время, что себя помнит – немая. И мистер Рочески прекрасно это знает. Он даже как-то выучил на знаках «привет», и все показывал его на одной охоте, куда ее взяли. Как он мог забыть, что она немая?

Неужели он.. неужели он стал одним из Них?

Лили отползает назад, вытягивая руки вперед. Ей не стоило приходить. Надо было слушать родителей и сидеть дома, пока они не придут. Пить воду и ждать до последнего.

– ОТВЕЧАЙ, МАТЬ ТВОЮ! – не своим голосом орет мистер Рочески. Его руки крепче берут винтовку. Так, что напрягаются все мышцы.

Лили последний раз дергает руками, хоть уже и поняла, что мистер Рочески не помнит о ее немоте. Она просто не может ему ответить.

– Один, два.. – жестко отчеканивает Итан, и каждое слово для девочки словно удар молотка, выносящего вердикт.

Палец ее соседа надавливает на спуск.

– Три.

День 2

Я поправляю рубашку и жду, когда Майк наконец уже спустится. С его весом ему бы не помешало ходить до школы пешком, но если я скажу такое ему, то Сара сожрет меня с потрохами несмотря на то, что мы уже три года в разводе. Она считает, что категорически нельзя указывать Майку на то, что он толстый. Хотя он реально толстый и с этим надо что-то делать. Или она хочет себе вместо сына Кун-фу-Панду? Или думает, что он станет сумоистом?

– Майк – кричу я – еще две минуты и я уезжаю без тебя.

– Иду!

Впрочем, я это и так слышу. Топот по лестнице, словно стадо бизонов. Гляжу в сторону сына. Он опять надел какую-то идиотскую черную футболку, очки почти сползли с носа. Рюкзак на одном плече. Для джинс уже не нужен ремень – они и так еле застегиваются, хотя размера на 4 больше моих.

– Может, наденешь что из того, что покупал тебе я? – невзначай предлагаю.

– Па, ты не шаришь – хмурится он и сильнее растягивает на себе огромный футболку, показывая логотип – это же рок-металл!

Я вздыхаю и киваю ему на выход. Беру пиджак, ключи и следую за ним. Почему у меня не мог родиться нормальный сын? Который бы болел со мной за ред сокс, с которым можно было бы обсуждать красивых девиц или с которым хотя бы можно было бы без натяги поговорить о чем-нибудь интересном? А не о масонах, терактах, рок-металле и прочей ерунде, о которой он трещит не затыкаясь.

Наверное, я не лучший папаша, но я хотя бы этого не отрицаю. Да, я не лучший папаша, но и Майк далеко не лучший ребенок на свете. Мы друг друга стоим.

– Сегодня еще больше.. – начинает взахлеб Майк, едва мы усаживаемся в машине – прикинь, па, за ночь..

– Давай про себя – предлагаю ему я и включаю радио погромче, в надежде избавиться от этого бреда хотя бы с утра.

Но едва мы выезжаем на дорогу, как трек сменяется новостями.

– О, сделай громче! – отвлекается Майк, уже сам увеличивая громкость – послушай, здесь то же самое!

Недовольно тру переносицу. Быстрей бы неделя подошла к концу.

По радио несут то же ахинею, что Майк собирался зачитать мне со статей. Мол, вспышка насилия, необъяснимые убийства. Но если бы Майк был бы чуть внимателен – он бы обратил внимание на то, что не говорится ни количество жертв, ни количество городов, которое это «затронуло». Ничего.

Ничего существенного из фактов, на которые можно опереться. Лишь льется вода, которая вносит смуту и дает им деньги. Не удивлюсь, если по результату окажется что просто в какой-то потасовке в черном районе перестреляли друг друга, и журналисты на этом решили разжиться.

Если бы правда было хоть что-то более или менее стоящее – были бы цифры. Цифры, города, фамилии и звания тех, кто подтверждает ситуацию. А так – пустой треп, на который и я горазд.

Но у Майка опять отвисает челюсть.

– Теперь видишь? – говорит он, когда вновь заигрывает песня.

– Вижу, что мы приехали – останавливаюсь у крыльца его школы – иди давай. Удачного дня.

– Ладно – вздыхает он и с трудом вылезает из машины – пока.

– Ага.

Едва он захлопывает дверь (с такой силой, будто какой-то старый металлолом – хотя, может на таком и ездит новый муженек его мамаши), я даю по газам. Теперь и мне пора на работу.

Трек завершается и опять идут новости. Черт, на этой волне всегда так часто песни разбавлялись трепотней ведущих? В итоге выключаю радио.

Так-то лучше.

День 7

Когда пиликает мобильник, я не могу поверить своим глазам. На экране горит «Мама».

Какое-то время я просто пялюсь на экран, запуская пальцы в волосы. Быть не может! Я столько дней подряд пытался дозвониться им с отцом! Уже потерял всякую надежду. Не отвечал их ни мобильник, ни городской. Даже ближайшие соседи не отвечали, а когда я пытался дозвониться до их полицейского участка, линия всегда была занята.

Я лишь хотел, чтобы кто-нибудь съездил к ним и проверил, что все в порядке. Я бы и сам это сделал, не живи на другом побережье.

И теперь она сама мне звонила.

Облегченный выдох вырывается из моего горла с каким-то хрипом. Падаю в кресло, нажимая «ответить» и подношу телефон к уху. Тот едва не выскальзывает из потной ладони.

– Алло, мам – мой голос слегка дрожит, когда я отвечаю – боже мам, как вы меня напугали..

– Сынок, милый – отвечает она – прости, тут перебои со связью. Понятия не имею, что происходит. Ты в порядке?

– Да, мам.. – запинаюсь, но решаю все-таки не говорить – все нормально.

– Сынок, забери нас отсюда, здесь творится что-то непонятное..

– У нас тоже – вытираю лоб, по которому струится холодный пот – так везде, мам. Но я вас заберу. Правда.. черт, правда я не знаю, как это сделать. Я не могу приехать за вами. Не сейчас. Но я..

– Что-нибудь придумай! – просит она – сынок, может есть какой-то вариант из..

И тут я понимаю, что за все время разговора она ни разу не назвала меня по имени. Хотя обычно делала это довольно часто. Пытаюсь вспомнить, как я был записан у нее в телефоне. Это легко – ведь телефон у нее старый, и мы с Джереми еще сами вводили туда свои номера, пытаясь научить ее.

Мы дурачились и ввели «сын 1» и «сын 2», как по старшинству. А мама не умела тогда переименовывать, а когда научилась – это уже стало определенной изюминкой и она не стала этого делать. Мы так и остались в контактах как «сын 1» и «сын 2».

Без имен.

И сейчас она не называет моего имени.

Я вновь прохожу тыльной стороной ладони по лбу, пока она все воркует, как бы им приехать или мне их забрать. Наконец, она понимает, что я молчу:

– Сынок, ты здесь?

Опять.

Сынок.

– Мам, а где папа?

– Папа здесь, рядом – слышу шебуршание – держи.

– Да, сына? – голос отца.

Он всегда называл меня по имени.

Я сжимаю телефон еще крепче.

– Как меня зовут, пап?

Молчание.

– Сынок, не думаю, что ты выбрал подходящее время..

– Для чего? Чтобы назвать мое имя? – уточняю я – просто скажи.

– Сынок..

– Нет! Назови мое чертово имя – я прикрываю глаза и судорожно втягиваю воздух, отчаяние накрывает с головой – пап, просто назови мое имя, и уже сегодня я придумаю, как забрать вас оттуда. Выеду прямо сейчас, к вечеру, в крайней случае к ночи, буду там. Просто назови для этого мое имя.

Молчание. Шебуршание.

– Сынок, что случилось? – голос матери.