Цитаты из книг автора «Кэй Джеймисон»

он научил меня, что дорога от смерти к жизни тяжела, тяжела бесконечно. Но благодаря железной воле, божьей помощи и просветлению, которое неизбежно настанет, я ее осилю.

хотя раньше ненавидела современную архитектуру; купила современную финскую мебель, хотя всегда любила уютные и старомодные предметы. Все, что я тогда покупала, было стильным, угловатым, в холодных тонах. Наверное, это как-то успокаивало мой хаотичный ум и расстроенные чувства. Из новой квартиры был впечатляющий (и впечатляюще дорогой) вид на океан. Тратить больше денег, чем у тебя есть, или, как это сформулировано в диагностических тестах, «приступы неумеренного шопоголизма» — классический признак мании. Когда я на подъеме, я не беспокоюсь из-за денег. Они откуда-нибудь непременно возьмутся. Я имею право. Я особенная. Бог поможет. Кредитные карты — это настоящая катастрофа, а именные чеки и того хуже. К сожалению, мания всегда имеет экономические последствия. С банковскими счетами и кредитками все блага кажутся доступными. Потому я приобрела дюжину наборов против укусов змей и была уверена в важности и своевременности этой покупки. Я скупала драгоценности, элегантную и бесполезную мебель, вызывающую одежду, которая мне не шла. Приобрела трое наручных часов (причем скорее в ценовом классе «Ролекс», чем «Таймекс») с промежутком в один час. Во время одного из приступов шопоголизма в Лондоне я потратила несколько сотен фунтов на книги, которые мне приглянулись лишь своими названиями и обложками: от исследований по палеонтологии кротов до двадцати разных книг издательства Penguin (мне захотелось, чтобы они образовали на моих полках колонию). Однажды я украла из магазина блузку, потому что мне не хватило терпения дождаться своей очереди у кассы. Или, может быть, мне показалась забавной сама идея кражи, не помню. Я была в полном замешательстве. Два серьезных маниакальных эпизода обошлись мне более чем в тридцать тысяч долларов. И Бог знает, сколько я еще растратила во время менее суровых, но многочисленных приступов. Когда ты начинаешь принимать литий и жить с самой обычной человеческой скоростью, то подсчитываешь размеры ущерба. И приходит смирение: манию далеко не каждый может себе позволить. Болезнь усугубляется необходимостью оплачивать дорогие препараты, анализы и психотерапию. И если эти расходы можно, хотя бы отчасти, возместить с помощью системы здравоохранения, то маниакальный шопинг не покроет ни одна

Я очень много работала и все меньше отдыхала. Недостаток сна — это и причина, и следствие мании, но тогда я об этом даже не догадывалась. Лето часто приносило мне хорошее настроение и длинные рабочие дни. Но тем летом я вышла далеко за пределы того, что когда-либо испытывала ранее. Лето, недостаток сна, обилие работы и генетическая уязвимость завели меня куда глубже уже знакомых уровней эйфории — в пылающее безумие.

нескольких месяцев клинических исследований в больнице Мэдсли в Лондоне решила переключиться на клиническую психологию. У меня был не только профессиональный, но и личный интерес к этой науке. Моя научная работа, которая ранее включала статистические методы, биологию и экспериментальную психологию, теперь сосредоточилась на психо­фармакологии, психопатологии, клинических методах и психотерапии. Психопатология, наука о психических расстройствах, оказалась чрезвычайно интересной. Общение с пациентами требовало интеллектуальной и эмоциональной отдачи. Хотя нас и обучали ставить клинические диагнозы, я по-прежнему не видела связи между описаниями маниакально-депрессивного заболевания в учебниках и своими личными проблемами. Это было нечто противоположное обычному синдрому студента-медика, который начинает искать у себя все изучаемые заболевания. Я никогда не рассматривала свои особенности в контексте изучаемой науки. Сейчас моя тогдашняя слепота кажется просто непостижимой. Но я заметила, что мне проще вести психотических пациентов, чем многим коллегам.

Однажды мы выяснили, что оба измеряем свое настрое­ние в попытке найти причины и закономерности его скачков. Он — по десятибалльной шкале, от «прекрасно» до «ужасно», я — по шестибалльной, от –3, что означало «полное отчаяние», до 3, что значило «великолепное настроение».

Профессор, с которым я работала, изучал структуру личности, и исследование индивидуальных различий между людьми казалось мне захватывающим. Я погрузилась в работу, которая стала для меня не просто источником дохода и знаний, но и убежищем. В отличие от лекций, которые, как и любое строгое расписание, предполагают стабильное настроение и трудоспособность, исследовательская работа допускает гибкость и независимость. К сожалению, университеты не признают сезонных колебаний поведения и способностей у маниакально-депрессивных личностей. Моя зачетка пестрела незавершенными курсами и проваленными экзаменами, но качественная дипломная работа, к

Дочитав мелко исписанные листки, профессор попросил автора ответов остаться для разговора. Я была убеждена, что он, как профессиональный психолог, насквозь видит мою психотическую натуру. И была в ужасе. Подозреваю, на самом деле он увидел очень серьезного, решительного и довольно беспокойного человека. Но тогда, осознавая, насколько я не в порядке, я думала, что это очевидно и для него. Преподаватель предложил мне пройтись с ним до его кабинета. И пока я в уме рисовала себе картины принудительного лечения в психбольнице, он говорил, что за все годы работы не видел таких творческих ответов на тесты Роршаха. Ему хватило такта назвать творческим то, что иной назвал бы истеричным. Это был мой первый урок в распознавании тонкой границы между оригинальностью и ненормальностью, и я глубоко благодарна этому человеку за широту мышления, которая позволила ему увидеть в моем сочинении творческую, а не патологическую сторону. Профессор попросил меня рассказать о себе. Я сказала, что учусь на первом курсе и хочу стать врачом. Он напомнил, что, согласно правилам университета, его лекции предназначены для второго-третьего курсов. Я ответила, что курс показался мне очень интересным, а ограничение довольно произвольным. Он громко рассмеялся, и я внезапно осознала, что наконец-то кто-то оценил мою независимость. Это не мисс Кортни, и мне не нужно делать реверанс. Профессор сказал, что у него есть место лаборанта для работы по его гранту, и поинтересовался, нужна ли мне работа. Еще бы! Ведь это значило, что я могу бросить свою скучную подработку кассира в магазине одежды и наконец-то буду учиться вести исследования.

болезни и смерти, о любви и об облегчении, которое следует за горем. Это кульминация моего личного отчаяния, восторга и понимания человеческой природы. Это любимейшая из написанных мною книг, но я бы не решилась писать ее еще раз. К «Беспокойному уму» у меня другое отношение. Временами я даже жалею о том, что издала ее. Но если эта книга хотя бы на шаг приблизила нас к пониманию умственных расстройств, я рада тому, что рассказала о собственном опыте безумия.

С тех пор я написала еще несколько книг, каждая из них — о сложной и властной природе настроений. Настроений, которые делают жизнь насыщенной или коверкают, разрушают ее. «Изобилие: Страсть к жизни» я написала сразу после книги «Тьма опускается быстро». В ней говорится о неоценимой роли мощной энергии, воодушевления, которые также свойственны биполярному расстройству, для того, чтобы быть лидером, просвещать людей, развивать научное и творческое воображение. Я получала настоящее удовольствие от работы над этой книгой. После длительного погружения в тему самоубийства она была для меня как глоток свежего воздуха. И тогда, и сейчас я чувствую, что жизненные силы, которые дает повышенное настроение, — лишь краткая передышка между патологическими состояниями депрессии и тревоги. Моя последняя книга, «Ничто не будет как прежде», задумана как продолжение «Беспокойного ума». Я написала ее после смерти мужа, когда не знала, как справиться с этой потерей. Я, как и многие, тогда открыла для себя, что между горем и депрессией есть не только обескураживающие сходства, но и принципиальные различия. Книга — об этих различиях, это в своем роде элегия. Она о болезни и смерти, о любви и об облегчении, которое следует за

То, что задевало меня за живое, он часто даже не замечал. Он был спокоен, я вспыльчива; он вникал в суть вещей постепенно, в то время как я остро и мгновенно реагировала и на боль, и на удовольствие.