Полевой колокольчик
Сказка

I

На полянке, невдалеке от густого соснового леса, весною выросла целая семья полевых колокольчиков. Земля, на которой росли колокольчики, была сухая, бесплодная, наполовину с песком, травы на ней почти не было; так, кое-где, торчала метлика, а тем не менее колокольчики росли себе да росли, нежились на солнце, пили по ночам медвяную росу и любовались морем, которое расстилалось далеко внизу. В тихую, ясную погоду колокольчики видели освещенную солнцем стальную полоску воды, на ней белые крылья парусов или длинную, серую ленту пароходного дыма.

Видели также колокольчики, как над морем, из темной дали, показывались облачка, скучивались, приближались к лесу, темнели и превращались в грозовые тучи, застилавшие все небо. Тогда, откуда ни возьмись, поднимался сердитый ветер, принимался колыхать траву, трепать кусты и деревья, клубами наметать пыль на дороге. А из темной, грозовой тучи проливался ливень или сыпался град, грохотал гром, и зигзагами мелькали огненные стрелы молний.

И снова показывалось солнышко, снова становилось хорошо и тепло на полянке. Веселыми стайками проносились над нею перелетные птицы; вытянув шеи, летели треугольником гуси, и не раз, в особенности по ночам, слышали колокольчики их крикливое «га-га-га».

Прилетели птицы, стало шумно и хлопотно в лесу и на соседних полях. Начали птицы петь да гнезда вить; с утра до вечера то тут, то там слышались их голоса.

Жаворонки уже давно прилетели, и одна пара поселилась как раз на той полянке, где росли колокольчики. А вышло это так. Осенью, в распутицу, проехал через полянку мужик в лес, за песком; от колес образовалась глубокая колея, вот в этой-то колее и устроили себе жаворонки гнездо. И какие веселые были эти жаворонки! Чуть станет светать, выскочат из норки, туда-сюда посмотрят, чирикнут оба вместе, глядь, уже поднялись, крылышками трепещут и поют. И чем выше поднимаются к солнцу, тем все громче и громче поют, да так хорошо, такие серебряные трели пускают, что начни слушать, – заслушаешься!

Даже старая, толстая лягушка, которая жила с семейством лягушат тут же, подле полянки, в мутной канаве, – выползет, бывало, на сухое место, поднимет голову кверху, да и слушает, выпучив глаза.

Жил глубоко в земле старый, сердитый шмель. Вылетит он на свет Божий по своим делам, увидит, иной раз, как лягушка слушает, и спросит:

– Ты чего тут? Сидела бы в своей трясине! Ведь все равно ничего не понимаешь.

– Мало ли что! – ответит лягушка, – надоело мне наше лягушачье кваканье, хочется хорошего пения послушать.

А шмель как загудит, да все мимо да мимо лягушки начнет летать, ровно ужалить ее хочет, а сам боится близко подлететь, зная, что лягушка не только его, но и кого угодно сглотнет.

Долго выползала лягушка из канавы, да захотелось как-то цапле (и Бог ее знает, откуда она взялась!) тоже послушать, как поют жаворонки; она и прилетела однажды на полянку. Сама нескладная такая, шея и ноги длинные, нос большой, пребольшой, острый! Две ночи проночевала на полянке, стоя на одной ноге, и всех напугала, а лягушку до того, что старуха даже захворала: бросилась со всех ног в канаву, и давай вздыхать:

– Ох, детушки мои! Ох, родные, смертушка пришла! Прилетела моя исконная злодейка, меня и всех вас, детушки, поест!

И все пузыри кверху пускала.

А колокольчикам смешно! Ничто им не страшно, никого они не боятся. Все-то они между собою братья и сестры, и нет около них ни чужих, ни врагов. Подует ветерок, закивают головками колокольчики, наклонятся друг к дружке, и давай шептаться:

– Ах, братцы, как хорошо! Как весело жить на белом свете!

Поднимется буря, начнется ливень, да такой, что все животные, все птицы со страху попрячутся, кто куда: кто в нору залезет, кто на дереве к ветке прикурнет, кто к жилью норовит, – под стреху спрятаться; а колокольчики прилягут к земле, да только друг дружке улыбаются.

– Хорошо, братцы, и в ливень! Днем-то солнышком припекло, а теперь как прохладно!

Ночью, когда все живое заснет, дремлют и колокольчики, – не спят, а только дремлют. Стоят они всей семьей ровно, головки кверху поднимут, смотрят и тихо так слушают, что творится в Божьем мире.

Видят они, как из-за темных, с серебристыми каемками, облаков выплывает луна и бросает таинственный, фосфорический свет на поля, леса, на далекую полосу спокойного моря; шепчутся о чем-то между собою листья, или вдруг застрекочет спросонок, обеспокоенный соседом, кузнечик, или полевые мышки, эти вечные ночные проказницы, поднимут писк и возню; видят колокольчики, как по темному небу бесшумно и мягко промелькнет черная фигура совы; слышат, как перед самым рассветом, из далекой деревни донесется чуть слышное петушиное «ку-ка-реку», или там же, в деревне, на конюшне, заржет жеребенок; слышат и видят все это колокольчики и, радостно покачивая головами, шепчут друг дружке:

– А хорошо, братцы, весело жить на свете!..

II

Только что наступило ясное майское утро, маленький Коля вышел с мамой на прогулку. Они жили в той деревне, откуда доносилось на полянку пение петуха, в собственной даче. Коля вчера только окончил занятия в гимназии (он был в первом классе), и рад был погулять на воле. Он упросил маму идти с ним в лес, «осмотреть старые места». Все было на прежнем месте, все оставалось по-старому. Коле казалось, что лес узнал его и приветливо кивал ему верхушками деревьев, как бы говоря: «Здравствуй! Вот и ты пришел!» Маленькие белки-детеныши проворно бегали по валежнику, между толстыми стволами сосен и, при появлении Коли, останавливались, с удивлением глядя на него. Но стоило только Коле вообразить, что их можно взять в руки, стоило только ему подвинуться на шаг, как белки бросались к ближайшему дереву и проворно вскарабкивались на самую вершину.

Мама с Колей вышли из лесу на поляну. Солнце отбросило от них две длинные тени, которые медленно подвигались вперед, а полевые колокольчики, наклонившись друг к дружке, тревожно зашептались:

– Братцы, что это такое? Кто это идет сюда?

Они, как выросли, ни разу не видели людей, и фигуры Коли и его мамаши на тени казались им странными, даже уродливыми, более уродливыми, чем фигура той цапли, которая однажды ночевала на поляне.

– Ах, мама, какие красивые голубые цветочки! – воскликнул Коля, наклоняясь над колокольчиком, – посмотри, какие красивые!

Мама мельком взглянула на колокольчики и продолжала идти, но у Коли вдруг явилось желание взять хоть один колокольчик с собою.

– Погоди, мама! – закричал он, – я выкопаю один цветок и возьму с собою.

– Что ты с ним будешь делать?

– Как что? Я возьму с корнем, даже с землею, вот так! – говорил Коля, выкапывая колокольчик и завертывая корень, с приставшей к нему землею, в носовой платок, – приду домой, посажу в цветочный горшок, и он будет расти.

– Навряд он будет расти. Полевые цветы не живут в комнатах! – заметила мама.

– Отчего? – удивился Коля.

– Я не умею объяснить почему, но знаю, что не живут.

– А я сделаю опыт. Может быть, мой колокольчик не только будет жить, но сделается больше, красивее. Я буду за ним ходить, стану поливать, беречь.

Сидя в платке, колокольчик слышал эти речи и верил, что мальчик будет за ним ходить. «Может быть, я действительно сделаюсь красивее и больше? – думал он, – наконец, интересно было бы узнать, что это за цветочный горшок. Может, это что-нибудь вроде трона, и как это будет хорошо, когда я на нем стану возвышаться!»

Но эти суетные мысли вскоре заменились другими. Колокольчик чувствовал, что с каждым шагом мальчика он все более и более удалялся от родимой поляны и от сестер и братьев, которых он там оставил. Как знать, придется ли им увидеться? И что-то с ним теперь будет? С кем он будет пить медвяные росы, нежиться на солнце, шептаться? Стало колокольчику и грустно, и душно в Колином платке, захотелось ему домой, на волю, да не было то в его власти.

Мальчик принес его в гостиную, развернул платок, и колокольчик удивился никогда не виданному зрелищу. Гостиная была большая комната с паркетным полом и шестью окнами, выходившими в сад и в поле. У окон, в плетеных корзинках на высоких ножках стояли великолепные цветы, испускавшие аромат. Тут были: огненная азалия, бледно-розовая бегония и белая, с нежным голубым оттенком гортензия, и полевая чайная роза, и многие другие цветы.

А по углам комнаты стояли высокие, почти до потолка, пальмы с широкими, ярко-зелеными листьями. На каждом окне висело по клетке с канарейками, а перед одним, посередине комнаты, на высоком, обитом красной материей табурете стояла большая клетка, и в ней кувыркался и качался в кольце большой серый попугай. У другого окна находился аквариум с золотыми рыбками, которые, перегоняя друг дружку, плавали вокруг искусственной скалы из туфа.

– Здравствуйте! Здравствуйте! – закричал попка, увидя Колю, – вы здоровы? Спасибо!

И, зацепившись клювом за кольцо, подогнув под себя лапки, попугай принялся раскачиваться.

Лежавший белый кот Мурка проснулся от крика попугая, вытянул передние лапки, зевнул и повернулся на другой бок. Он не любил попки и даже боялся его. Раз как-то, когда никого не было в комнате, он попробовал броситься на попугая, но тот так больно, до крови долбанул его клювом в нос, что бедный Мурка отошел смущенный и уже не возобновлял нападения.

Покуда Коля занят был пересадкой колокольчика в цветочный горшок, в гостиную вошел большой, черный водолаз Пират. Он остановился подле Коли, долго, с укором смотрел на него и, видя, что тот занят и не обращает на него внимания, мордой подтолкнул его под руку.

– Ах, отстань! – воскликнул Коля, – видишь, я занят; чего тебе нужно?

– Как чего нужно? – взглядом вопросил Пират, – неужели тебе не совестно? Ты всегда брал меня с собою, когда отправлялся гулять, а сегодня ушел один.

Коля посмотрел на него и понял его взгляд.

– Что я не взял тебя? – спросил он. – А где ты была, противная собака? Я тебя кричал, кричал, мне, наконец, надоело.

Пират опустил голову, отошел и лег под стол. Ему стыдно было вспомнить, что, увлекшись на заднем дворе костью, которую ему бросил их окна кухни повар, он не слышал Колиного зова.

– Ну вот, так тебе будет отлично, милый цветочек! – сказал Коля, ставя на окно горшок с полевым колокольчиком. – Посмотри, какое у тебя хорошее соседство!

– Спасибо! – крикнул попугай.

Но колокольчик вовсе не чувствовал себя так хорошо, как думал мальчик. Корень цветка лежал в непривычной дерновой земле, которая была слишком влажна и жирна для него, а комнатный воздух, хотя и благоухавший запахами цветов, не мог заменить свежего воздуха полей. Кроме того, будучи простым полевым колокольчиком, он ужасно смутился, попавши в общество знатных, комнатных цветов.