Оленька

Дед Василий неделю назад похоронил Оленьку, но все забывался и заговаривался. Все ему чудилось, что она жива, что она здесь рядом. Митька сначала этого страшился, но баба Маша сказала, что сосед скучает по внучке сильно. Митька жалел деда Василия и тоже скучал по Оленьке. Все ему казалось, что он слышит ее голосок, или видит на тропинке голубое платье с белыми оборками, или чувствует сладкий яблочный запах, каким по обыкновению пахла Оленька.

Митька сидел на берегу реки и бросал камни. Мысли его были черными и тягучими, как тучи над головой. Митька зябко поежился, обнял себя за плечи. Была бы сейчас Оленька рядом, она бы быстро прогнала его тоску звонким смехом и песней, разливающейся над рекой, но Оленьки не было и в это Митька, как и дед Василий, никак не мог поверить.

А что если побежать сейчас к мосту, да броситься с него в реку? Тогда они с Оленькой сразу же увидятся, ежели есть что там по ту сторону бытия. А ежели нету? Тогда все зря? Этого никак нельзя узнать, только разве проверив и Митька, исполненный решительности, бросился к мосту. Хороший мост построили городские в девяностые годы, бетонный, с железными перекрытиями. Поражающий мощностью и величественной красотой. Митька добежал до самой середины моста и забрался на перила. Замер, пораженный буйством бурлящей воды, в которой чувствовал опасность и волнующее притяжение, вцепился двумя руками в перекрытия моста, вот, еще секунда и он сорвется вниз. Прекратится его бренное существование, сомкнется над головой бурлящий поток, смешиваясь с мыслями, надеждами и желаниями, и сейчас, стоя на перилах Митька понял, что совсем не хочет умирать. Боится у-ми-рать.

Воображение рисовало удар тела о поверхность воды. В этот момент Митька словно почувствовал, как вода захлестнула легкие и он не может дышать. Он хватал ртом воздух, грудь теснилась от боли сдерживаемых слез. Митька думал, как прибьет к берегу его худое разбитое тело и в рыжеволосом утопленнике с синим опухшим лицом опознают его и заголосит мать…

– Эй, Митька! Чаво удумал?

Митька вздрогнул. Медленно обернулся. Матрена с двумя соседками лениво шла в его сторону.

– Ты ишь это дело брось! Слазий кому говорено! Я вот матери-то расскажу!

– Да че сразу-то! – возмутился Митька, но покорно слез с перил, испытывая неимоверное облегчение, от чего ему тут же стало немного стыдно.

Митька, повесив голову, уныло поплелся домой. Мамка-то не будет бить, пожалеет, но, если баба Маша прознает… Знала бы Матрена, как больно баба Маша воспитывает ивовым прутом.

Митька в лес повернул, тут немного пройти тропкой и сразу к дому выйдет. Из кустов выскочила черная грациозная кошка и потрусила быстро-быстро, заластилась к Митькиным разбитым коленкам. Он остановился и погладил кошку по лоснящейся спинке:

– Знаешь, Муська, а ради тебя стоит жить.

Муська появилась у них в тот день, когда они с дедом Василием похоронили Оленьку. Митька спрятался на дереве, чтобы никто не видел его слез. Мать и отец решили не приставать к нему с утешениями, а дать время оплакать подругу.

Митька увидел черную кошку на верхушке соседнего дерева, она отчаянно пищала. Хотел снять ее, но мать, увидав куда он забрался, крикнула, чтоб не дурил ей голову. Семейный совет решил, что раз кошка смогла забраться так высоко, то должна уметь и слезть, но кошка, просидев на самой тонкой ветке весь день, не двинулась с места, только кричать стала еще жалобнее. Мать причитала:

– Да откуда ж ты такая взялась на мою голову!

Отец полез на дерево сам, спасать пленницу. Первым делом спасенная побежала в дом и обследовала там все углы, потом напилась молока, которое приготовила для нее заботливая мама, а потом улеглась спать на Митьку и не желала с ним расставаться до самого утра.

Рядом с маленьким теплым пушистым комочком Митька успокаивался. Муська подбадривала его, убаюкивая мурчанием разбитое горем сердце. С тех пор они часто ходили вместе.

Мать, улыбаясь, говорила:

– Ишь, неразлучная парочка, гусь да гагарочка.

Никто не знал откуда она взялась. О том, что Оленька в кошку обернулась как-то баба Маша сболтнула, мама шикнула на нее, чтоб не говорила ерунды, отец только головой покачал и как-то грустно посмотрел, но с тех пор Митька часто думал об этом. А вдруг это правда? Да и дед Василий внезапно повеселел. Все говорил про Оленьку будто она так же по-прежнему живет с ним. Баба Маша как-то по-особенному посмотрела на Митьку и сказала:

– Не разубеждай.

Митька и не собирался. Он и сам хотел верить, что она жива. Ему все казалось, что она вот-вот вынырнет из-за поворота, но из-за поворота выныривала только деловитая черная кошка. Как-то раз он крикнул ей вслед: Оля!

Муська обернулась, посмотрела на него немигающим внимательным взглядом и подошла, ткнувшись мокрым носом в раскрытую ладонь. Раньше Митька боялся оборотней. Поджарая Муськина фигурка, мелькающая в траве, не вызывала чувства опасности, скорее наоборот. Муська пропала в кустах, а Митька задумался: неужели кошка обратно в Оленьку оборачивается и к деду Василию ходит? А почему тогда к нему, к Митьке, она только в образе кошки приходит? Или думает, что он еще не готов ее увидеть? Да нет, это бред!

Взгляд зацепил в кустах что-то голубое. Митьку словно парализовало. Он не мог пошевелиться, не мог даже моргнуть, просто стоял, тараща глаза на голубой кусок ткани, лежавший на ветках, недалеко от тропинки. Пояс от платья Оленьки. Он вспомнил то самое голубое платье с приталенным корсетом и рукавами-фонариками, и пышной юбкой с белыми кружевами. Откуда он тут взялся? Ведь Митька совершенно точно помнил, что Оленьку похоронили в этом платье.

– Что постреленок застыл? Привидение в кустах увидал? – вернул его к реальности дед Василий. Митька подпрыгнул как осой ужаленный и заслонил спиной голубую ткань, так похожую на пояс Оленьки. Негоже, чтобы дед Василий увидал его. Надо спрятать его и рассмотреть, как следует, вдруг ошибся.

– Оленька тоже все привидений боится. Сегодня опять рассказывала, что сон ей плохой приснился, будто она стала белая и прозрачная… – рассказывал дед Василий, а Митька бочком-бочком поворачивался, потом схватил пояс и за пазуху запихал. Понуро шел он за дедом, разглядывая его сапоги с налипшей рыжей грязью и травинками.

Дома Митька первым делом на бабу Машу напоролся. Та бить ивовым прутом не стала, но долго распекала его за опасные игры на мосту:

– Сверзнешься в реку, домой не приходи! – орала она, выметая крошки, мелкие камешки и прочий мусор в сенях. Муське, шмыгнувшей у нее в ногах, досталось по хребтине веником, за то, что прямо по середине мусорной кучи прошлась. У себя в комнате Митька долго рылся в фотографиях, но не нашел ни одной, где Оленька была бы в том самом голубом платьице. Тогда Митька решил к деду Василию зайти. Всю ночь не мог уснуть, еле дождался утра.

Резкий запах сырости с гнилой примесью ударил в нос, как только Митька переступил порог жилища деда Василия, как будто Митька залез на старый чердак и открыл давно забытый сундук с прогнившей одеждой. Дед Василий захлопотал вокруг гостя, усадил его за стол и предложил чаю, убрав на кухню соду, соль и какие-то тряпки. Тягостно было сидеть в доме, в котором Митька провел столько счастливых моментов, играя с Оленькой в прятки и догонялки. Митька спросил:

– Нет ли у вас фотографии Оли в голубом платье с оборками?

Дед Василий задумался, беззвучно шевеля губами, глядя старческими голубыми слезящимися глазами в одну точку. Потом встал и подошел к старому трильяжу, достал из ящичка темно-зеленый фотоальбом, положил на стол перед гостем.

– Посмотри, голубчик, может есть, да я не припомню.

Митька около четверти часа рассматривал фотографии. Уголки глаз чесались и постоянно хотелось чихнуть, но Митька кое-как сдерживался. Дед Василий сновал туда-сюда, бормоча под нос всякие странности. Тяжко было смотреть на его сгорбленную осунувшуюся фигуру в грязно-белой рубахе с расстегнутым воротом и вытянувшихся синих штанах. Фотографии Митька не нашел, долго чесал рыжий затылок, соображая, и решил, что пояс этот просто кто-то из деревенских потерял, а сам он, Митька, должен смириться, что Оленьки больше нет и не откуда ей взяться на лесной тропинке. И поясу ее тоже.

На улице Митька полной грудью вдохнул чистого воздуха, словно из подземелья выбрался. Вечером отдал поясок матери, та обещала порасспрашивать соседей. И вроде успокоился на этом Митька. Но по ночам стал сниться ему один и тот же сон: Оленька из могилы руки тянет к нему и просит: «Отдай мне то, что я потеряла». Совсем измучился Митька. Мать уже и в церковь ходила, и водой его святой поила, службы разные заказывала, а все равно не было покою Митьке по ночам.

Хозяйки пояса тоже не нашлось. Никто ничего подобного в деревне не терял. Митька решил, что надобно деду Василию его показать, вдруг он вспомнит и скажет, Оленькин он или нет? Вдруг, когда Оленьку хоронили поясок ее потеряли? Митька силился вспомнить был ли на ней пояс в тот день, да не мог. Или она и правда теперь в кошку превращается? Он был готов поверить даже в это. Вопросы разрывали голову, сводили с ума и Митька мучился от каждого.

Прошла неделя с последнего посещения деда Василия, Митька немного страшился снова идти к нему, но после успокоился тем, что деду Василию сейчас одиноко и ему не помешает с кем-нибудь поговорить, да и Митьке надо развеяться. Аккуратно свернул голубой поясок и засунул в карман брюк, тщательно причесался. Возле двери соседа замер, собираясь с духом. В доме стояла тишина, в кухне горел свет и Митька решил, что сначала заглянет в окно. Вдруг дед спит? Тогда лучше его не тревожить. А ежели он, например, чай пьет, тогда Митька будет рад составить компанию, и беседа завяжется быстрее.

Митька прокрался к окну и, привстав на цыпочки, заглянул через грязное стекло в кухню. За столом спиной к окну сидела девочка, склонив голову набок, подперев ее кулачком. Ножки ее не доставали до пола. Что-то знакомое было в этой маленькой фигурке. И голубое платье с белыми оборками. Митька испугался, что это Оленька… Оленька вышла из могилы. И вот сейчас она повернет голову. Что он увидит? Мертвые стеклянные глаза? Личинки мух, выедающие плоть? Его воображение рисовало страшные картины, парализуя мышцы рук, вцепившиеся в подоконник.

В кухню вошел дед Василий, в одной руке он держал чайник с кипятком. Ласково погладил девочку по голове, пододвинул к ней чашку и налил чай. Сам уселся напротив, налил чай во вторую кружку и только хотел было отхлебнуть горячего напитка, как глаза его встретились с глазами Митьки. У Митьки от неожиданности аж нога соскользнула, и он бухнулся под окном, проклиная сам себя. Как он добежал до дома сам не помнил, спрятался под кроватью и долго трясся от страха, думая, что дед Василий обязательно придет с расспросами, выясняя зачем Митька шпионил за ним. Но в этот вечер так никто и не пришел. А Митька получил от бабки Маши ивовым прутом под зад за то, что куда-то запропастился, а она его бегала разыскивала по всей деревне.

Немного оклемавшись Митька пораскинул мозгами, что надо бы проследить за дедом Василием и уснул коротким тревожным сном. Всю неделю дед Василий вел себя обыкновенно, но иногда у него появлялась та же безмолвная таинственная девочка. Она или сидела за столом или лежала на диване, но все как-то так, что не видно было ее лица. Иногда Митьке казалось, что он вот-вот увидит ее и тогда сердце колотилось чаще и ладони потели так, что он уставал вытирать их об штаны. Митьку тревожил вопрос: кто она? Почему о ней никто не знал?

И чем больше он размышлял, тем больше вопросов появлялось в его голове: связан ли голубой пояс с таинственной девочкой? Откуда на сапогах деда Василия появилась рыжая земля? Такую он видел только в одном месте, на кладбище, но пойти туда одному страшно и в то же время необходимо. Митька раздобыл в сарае фонарь и лопату и ближайшей ночью, дождавшись, когда все домашние, наконец, затихнут после дневных забот, выбрался из дома и отправился проверять свою страшную догадку.

Добравшись до места, он трудился целый час, земля уже слежалась и поддавалась не так легко, как хотелось бы. Наконец лопата стукнула в деревянную крышку. Митька расчистил ее и, собравшись с духом, открыл. В гробу было пусто.

Сердце зайцем дернулось в груди. Митька бросил лопату и стрелой помчался через лес, не разбирая дороги. Он разбудил родителей и бабку Машу и, хоть та грозилась ивовым прутом, рассказал им все как есть.

Утром в дом деда Василия постучались деревенские следователи. Обыск длился недолго, в сарае нашли труп девочки, заботливо одетый и обутый, мумифицированный подручными средствами. Когда ее вынесли, Митька при свете дня увидел ее белое, словно мраморное безжизненное лицо с яркими перламутровыми губами, глубокие глазницы смотрели на него черными пуговицами, вшитыми вместо глаз.

Дед Василий причитал:

– Куда же вы уносите Оленьку! Оставьте ее дома, Матрена за ней присмотрит!

А бабка Маша только одно повторяла побелевшими губами:

– Совсем крыша поехала на старости лет. Вон что одиночество с людьми делает.

В доме деда Василия царила суета, опись имущества и улик. Деда Василия уводили в машину. Под ногами Митьки ластилась невесть откуда взявшаяся Муська. Жизнь продолжалась.

– Жаль, что Оленька не стала оборотнем, – проговорил Митька, прижав к громко бьющемуся, рвущемуся из груди сердцу, теплую Муську.