2

Мы уехали назад в Россию, и все вернулось на круги своя. Следующие пять лет мы прожили в бесконечном побеге, я все так же не понимала от кого и куда. Мы не были на одном месте больше полугода. Спустя несколько лет для меня уже стало обыденностью, когда меня представляли в новой школе новому классу. Имена у меня тоже были новые.

– Дети, знакомьтесь, это Капустина Лена, наша новая ученица.

Дети, знакомьтесь, это Маслова Таня. Абрамцева Оля. Трифонова Наташа. Романова Рита, да, иногда я была под своим настоящим именем. Волкова Марина. Иванова Настя. Витюхина Лиля. И так далее. У меня была куча документов с разными именами.

Училась я все хуже, между школами много пропускала. В пятом классе меня оставили на второй год, а один год я вообще в школу не ходила, так как мы семь месяцев скрывались в Бурятии.

В школе я вела себя обособленно, и всем казалась дикой, никто особо не стремился со мной общаться. По сути, я и была дикой. Единственным человеком, который всегда был готов поговорить со мной, сделать что-то вместе, придумать какое-то развлечение был Гога. Но постепенно и он отходил от меня. Они с мамой все чаще стали засиживаться на кухне по вечерам за бутылкой коньяка. Все чаще ссорились. Потом начало доходить до драк.

Когда я впервые увидела, как Гога ударил маму я глазам своим не поверила. Протрезвев, он слезно просил прощения и обещал, что это больше никогда не повторится. Но это повторилось, и продолжало повторяться. В какой-то степени я даже понимала Гогу, и не понимала, как он вообще все это терпит. Мама, что говорится, выносила ему мозг, а приложившись к бутылке делала это активнее и весь яд выливала на Гогу. Он был виноват во всех возможных грехах. Он спокойно все выслушивал, потом не выдерживал и начинал отвечать, потом мама сама начинала кидаться на него с кулаками, он отвечал.

Поначалу после скандалов, когда они еще были редкостью, я боялась что Гога уйдет. Я закрывала глаза и представляла, что передо мной сидит бог. Почему-то он представлялся мне в виде Зевса, увиденного мною в каком-то мультике. Я просила, чтобы он оставил Гогу, обещала сделать что угодно, лишь бы он остался.

Однажды Гога все же ушел. Мне было десять лет. Тогда впервые бог «отказал» мне. Я взяла платок и пошла в церковь, которая была через дорогу от нашего дома. Там я стояла и плакала у иконы совершенно неизвестного мне святого. Про себя я повторяла лишь одну фразу «Господи, пожалуйста, оставь Гогу». Ко мне подошел батюшка, он спросил почему я плачу. Не разговаривать с незнакомцами, кем бы они ни были – это неизменное правило от мамы. Я не сказала ни слова и даже перестала плакать. Тогда он спросил крещенная ли я. Я помотала головой, нет мол, и ушла. Я вышла из церкви и села на лавку под деревом.

– Хочешь, я покрещусь? – тихо вслух спросила я, глядя на купол церкви.

В этот момент зазвонили колокола. Час дня, колокола всегда звонят в это время, я знала это, но в тот момент восприняла как знак и ответ бога.

Вечером Гога пришел за остатками своих вещей. Я кинулась к нему.

– Я тебя больше не увижу? – спросила я, крепко обнимая его за шею.

От Гоги пахло табачным дымом, этот запах всегда ассоциировался у меня с ним. Тут до меня дошло, что я сейчас навсегда потеряю его. У меня внутри что-то оборвалось, бог меня бросил, Гога сейчас тоже бросит. Я вцепилась в его шею и рыдала так, как никогда в жизни. До того момента мне еще никогда не было так больно. Я думала, что я умру, если отпущу его. Гога взял меня на руки и сел со мной на диван.

– Конечно увидишь, что ты такое говоришь! Не плачь моя маленькая, не плачь, – повторял он.

Спустя какое-то время во мне не осталось слез и я ослабила хватку, на шее у Гоги остались красные следы от моих рук.

– Я хочу покреститься, но я не знаю как. Ты мне поможешь? Мама сказала, что я ерундой всякой занимаюсь, и ноги ее в церкви не будет, потому что бога нет, а я верю во всякую чушь.

– Конечно Рита. Я завтра схожу в церковь и узнаю по каким дням у них проходит крещение.

Теперь Гога очень редко называл меня дэдико, теперь он называл меня почти всегда по имени, говорил, что я уже большая девочка, и должна к этому привыкать.

Позже мне позвонила мама и сказала, что сегодня не придет домой, и чтобы я ее не ждала.

– Мама сказала, что придет завтра, а может и послезавтра. Пожалуйста, не уходи, останься сегодня ночевать здесь, – жалобно сказала я Гоге.

В моих глазах стояли слезы, видимо он боялся, что я снова расплачусь и сказал что останется. Было семь часов вечера, в Тбилиси мы с Гогой всегда ужинали в семь, если оставались одни.

– Давай поужинаем? – предложил Гога.

Я кивнула головой и открыла холодильник. В нем было пусто.

– Так Рита, ты уже большая девочка, и пора бы тебе научиться готовить. Одевайся, пойдем в магазин, а потом мы что-нибудь приготовим, хорошо? – сказал Гога, закрывая дверцу холодильника.

Он оглянулся, в кухне меня не было, вышел в коридор. Я стояла возле двери обутая и с сумкой на плече. Эту сумку мне недавно принес Гога, я же уже большая девочка, а значит у меня должна быть взрослая женская сумочка. Внутри нее было пусто, но это было не важно. Главное что была сумка, и что сегодня Гога не уйдет, и будет как раньше делать со мной что-то. В магазин – так в магазин, готовить – так готовить, мне было все равно что делать, главное, что делали мы с ним это что-то вместе.

Мы сварили харчо и сделали чанахи, также сделали хачапури, правда из готового теста, и Гога сказал, что это не то, тесто надо делать самому.

– Может ты передумаешь уходить? – спросила я осторожно.

– Ты не представляешь, как тяжело далось мне это решение. Я люблю твою маму больше всего на свете, и тебя тоже очень сильно люблю. Но я многое понял, эта жизнь не для меня. Твоя мать тянет меня на дно, я боюсь, что мы очень плохо кончим.

Я не понимала какая «эта» жизнь не для него. Разве вообще существует другая жизнь? Но спрашивать об этом не стала.

– Забери меня с собой, пожалуйста. Я не нужна маме, и так всем будет лучше.

– Я поговорю об этом с ней, – ответил Гога после некоторого молчания, – пока обещать ничего не буду.

Утром я проснулась от охов-вздохов, так я называла звуки, которые издает мама, закрываясь в комнате с каким-либо мужиком. Она никогда не стеснялась моего присутствия в квартире. Гога был первый кто просил ее вести себя потише.

– Да плевать мне на нее! Она все равно ничего не понимает, – как-то сказала мама, и Гога оставил попытки утихомирить ее.

Наверное они помирились, подумала я. Пока я была в ванной Гога ушел. Когда я зашла на кухню мама варила кофе.

– Где Гога? – чуть ли не плача спросила я маму.

– Да никуда не делся твой Гога. В церковь пошел, ерундой этой твоей заниматься, – мама повернулась и посмотрела на меня. – Только не хнычь! Что тебе вообще взбрело в голову? Зачем тебе вдруг приспичило креститься?

– Так бог хочет.

– Откуда тебе знать чего он хочет? Выдумываешь херню всякую.

– Нет. Я знаю что он есть. Я это чувствую, чувствую его присутствие.

– Зря я оставляла тебя со Светкой, забила тебе дуростью всякой голову.

– Почему ты так против? Ведь хуже мне от этого не будет.

– Не знаю. Может ты и права, хуже не будет, – уже спокойно сказала мама, – я только не понимаю, зачем тебе это нужно, откуда такая потребность в боге?

– Он мой друг. С ним же можно дружить?

Мама смотрела на меня и молчала. На ее лице была скорбь.

– Да. Дружи с богом, если хочешь. Может ты когда-нибудь простишь меня, – после некоторого молчания добавила она.

Я не стала спрашивать за что мне нужно прощать ее. Мне не хотелось с ней разговаривать по душам, потому что всегда подобные разговоры заканчивались ее слезами и обвинениями меня во всех грехах.

Вернулся Гога, он улыбался, и не разуваясь зашел на кухню.

– В субботу идем креститься! Ты довольна, девочка моя?

– Прекрати с ней сюсюкать, она уже большая, – огрызнулась мама.

– Смотри что я тебе купил, – Гога достал что-то из кармана, не обращая внимания на мамин комментарий.

Он положил передо мной золотую цепочку с крестиком, сказал, что это будет знак того, что я крещеная, что крестик надо будет беречь и охранять как символ своей веры. Я крепко обняла его за шею и поблагодарила.

– Вы с мамой помирились? Ты останешься? – тихонько шепнула я ему на ушко.

– Да, дэдико.

– Вахтанг, прекращай! – снова крикнула мама, – и не держи ее вот так!

Я висела на Гоге, обвивая его ногами за талию, а он поддерживал меня за попу.

– Она всегда для меня будет малышкой, – сказал Гога, опуская меня на пол, – но я буду стараться, я помню, она уже большая.

Тетя Света рассказывала про таинство крещения, она говорила, что в этот момент у человека появляется ангел-хранитель, и что теперь они с богом неразделимы, теперь бог всегда будет с ним. Она говорила, что если человек крестится в сознательном возрасте, то чувствует прикосновение бога. Я почувствовала прикосновение только ледяной воды, и от батюшки воняло старостью. Это единственное, что сохранилось в моей памяти о крещении. Мы были с Гогой, и он стал моим крестным отцом. Еще с нами была какая-то женщина, которую я видела в первый и последний раз в жизни, она была моей крестной матерью. Я даже не помню как ее зовут. Мама наотрез отказалась с нами идти, сказала, что у нее месячные, а с ними в церковь входить нельзя. Я выполнила свою часть уговора – покрестилась, а бог выполнил свою – оставил Гогу.

Что такое месячные я узнала через два года. Со мной был Гога, и конечно не было мамы. Мама не удосуживалась рассказывать мне о таких вещах как тонкий женский организм, а подруг, которые прошли этот момент взросления у меня конечно не было. У Гоги же и мысли не закрадывалось о том, что я могу не знать о том, что такое месячные, как они проходят и по какой причине. До этого момента я для него была маленькой шестилетней девочкой, которой он меня узнал.

Я сидела в ванне, из меня текла кровь, и я думала что умираю. Ничего страшнее со мной в жизни еще не происходило. Я отчаянно и в голос просила бога о том, чтобы это прекратилось. Сквозь дикие рыдания вперемешку со всхлипываниями было непонятно, что именно я говорю, но говорила я громко, периодически срываясь на крик. Гога стоял под дверью в ванную и просил, чтобы я открыла дверь. Я наотрез отказывалась, я думала, что если он увидит меня такую, то непременно перестанет меня любить, и от этого мне становилось еще страшнее. Минут через двадцать моя истерика перешла в тихий плач без слез и Гога снова начал просить чтобы я открыла дверь, я снова отказалась.

– Скажи хотя бы что случилось, я же очень переживаю, – просил он.

– Я умираю.

– Почему ты так решила?

– Я не могу сказать, ты меня разлюбишь.

– Дэдико, Рита, послушай, ты хоть уже и большая, но для меня всегда будешь моей малышкой, и что бы там ни случилось, я никогда тебя не разлюблю, слышишь, никогда.

Я встала из ванны, дернула щеколду и села назад. Гога тут же вошел в ванную. Слезы снова хлынули ручьями. Сейчас он скажет, что я мерзкая и отвратительная и скорее бы я сдохла в этой ванне, чтобы они с мамой смогли выбросить меня на помойку. Я закрыла глаза и приготовилась к худшему, но ничего не происходило. Я открыла глаза и посмотрела на Гогу, он стоял в растерянности, и смотрел на окровавленный подол моей юбки.

– Дэдико ты поранилась? Или… что случилось? Откуда эта кровь?

– Оттуда, – сказала я, указывая пальцем на причинное место.

Я снова закрыла глаза и приготовилась к худшему. Первый раз в жизни мне стало стыдно по интимному поводу. Никто никогда не учил меня тому, что у человека есть интимные места, и что о них не следует говорить и показывать их, потому что это неприлично. На то они и интимные места.

Лишь однажды в один из моих редких походов в церковь у меня совершенно случайно завязался разговор с одной женщиной, на ней была церковная одежда и я решила, что она служительница церкви. Она говорила о грехе и блуде, а на мне было неприлично короткое платье и без рукава. В общем, она подошла ко мне «читать нотации», но то что она говорила, не звучало как нотации. Сначала она спросила, знаю ли я что в такой одежде не принято ходить в церковь и почему. Я ответила что нет, и она предложила мне поговорить на эту тему. Она-то и рассказала мне об интимных местах и о том, что мальчики отвлекаются от мыслей о боге, глядя на эти места, а так же голые ноги и руки. Тогда я решила, что все, что во мне есть женского – грех.

Тогда мне было одиннадцать лет, и то была церковь в которой я крестилась, мы переехали на новое место и мне хотелось попрощаться с этой церковью. Прошло два года, все это время в церковь я не ходила и думать забыла о том разговоре. Единственное что засело в моей голове, так это то, что отличает меня от мужчины – грех.

Гога сел рядом с ванной, гладил меня по голове и целовал в макушку.

– Дэ, я очень люблю тебя, ты мне веришь?

Я не слышала Гогу. Я была поглощена своим несчастьем и страхом. А он все пытался выяснить что же произошло. Он спрашивал меня из какого именно отверстия кровь, но я не отвечала. Время от времени он пытался дозвониться маме, но женский голос все время отвечал, что абонент выключен, или находится вне зоны доступа сети.

– Может у тебя месячные? – уже без надежды спросил он, потому что перебрал уже кучу всяких предположений, и ни одно не подошло.

– Что? – переспросила я.

– Месячные, – повторил Гога с проблеском надежды, – ты же знаешь что это такое?

– Нет.

– И с тобой такого раньше никогда не было?

– Нет.

Гога со звуком и с облегчением вздохнул. Потом пытался объяснить, что же это такое, но на полпути понял, что и сам не вполне понимает. Сказал лишь, что все это более чем нормально и вообще происходит с каждой девушкой, и да, я теперь девушка, взрослая. Потом, в очередной раз не дозвонившись маме он позвонил Дяде Олеже.