– Мог бы, но надо в больницу, а здесь нет ни нужного оборудования, ни условий, это все же не живот заштопать, а мозг. Да и я не нейрохирург. Были бы в больнице – был бы шанс, но он наотрез отказался.

– Да, красавица моя, я лучше на кладбище чем в тюрьму, – все с тем же спокойствием сказал Егор, – я не боюсь смерти, при нашей профессии ее нельзя бояться, потому что риск умереть слишком велик. С тобой только жаль расставаться.

Егор умер через минуту после того как Олег вынул нож из его головы. Я прижала его руку к своей груди, когда он это делал, и просидела в такой позе еще два часа. Потом Олег растормошил меня, сказал, что руку надо отпустить, а то она закоченеет, и так и останется. Я отпустила.

Олег отвез меня домой, а не в общагу. Я легла на кровать и заснула. Я проспала девять дней и проснулась в больнице, потому что впала в летаргический сон. Проснувшись, я отлично себя чувствовала, но спустя некоторое время я вспомнила, что случилось с Егором. С точки зрения здоровья со мной все было хорошо, и меня выписали.

Я вернулась к своей обычной жизни, но еще сильнее замкнулась. Наташа говорила, что я стала и вовсе как робот, я и раньше не отличалась эмоциональностью, но сейчас мои эмоции сошли совсем на нет.

Я продолжала учиться, заниматься своей законной и незаконной работой, и от работы в гараже не отказалась, хотя Олег на этом настаивал. В моей жизни изменилось лишь одно, мужчин в ней больше не было.

Наташка время от времени впадала в истерики, ревела белугой и кричала, что это ее вина, ведь это она буквально заставила меня работать в гараже у отца. Я просто отвечала, что она не виновата. В очередную такую истерику она все же вывела меня на разговор.

– Наташ, угомонись уже. Я тебе сто раз уже сказала, что ты не виновата. Он месяц там пролежал, я бы все равно с ним столкнулась.

На деле же я знала, что если бы он сразу попал к Олегу, а не ко мне то скорее всего он бы не выжил. Если Олегу давали деньги на похороны, то он особо не церемонился и не трясся над больным. Это я решила, что наизнанку вывернусь, но он будет жить. Наташке только я об этом не говорила.

– Рит, а поехали в Муром, в тот монастырь, помнишь, я тебе рассказывала? Может тебе там полегчает, а? Сейчас ведь все равно каникулы.

У меня не было поводов для отказа, и я согласилась. В монастыре мне очень понравилось. Там было тихо и спокойно. А еще я поговорила там с одним батюшкой. Я рассказала ему, что умер мой любимый человек, и я теперь не знаю как мне жить дальше. Батюшка сказал мне важную вещь, он сказал, что смерть приходит всегда вовремя, и если человек должен умереть, то он непременно умрет, сколько его не спасай. Тогда я сказала ему, что считаю, что это бог меня так наказывает за мои грехи. Батюшка посмеялся надо мной, и сказал, что это во мне говорит гордыня. Бог очень любит главное свое творение – людей. Он очень любит каждого из нас, и ни при каких обстоятельствах не убьет одного человека в наказание другому.

Он сказал, что некоторые вещи просто случаются, и надо смириться с ними, и не искать в них какой-то смысл. Он много всего говорил, мы разговаривали с ним несколько часов. После этого разговора в моей голове как будто все начало становиться на места. На следующий день я сказала Наташе, что мы можем ехать домой, ей в монастыре было откровенно скучно.

Прошло еще полгода. Я ходила на занятия в институт, в нашей с Наташей комнате в общаге ремонтировала и настраивала компьютеры и прочую технику и ездила в гараж к Олегу. На этом замкнулась вся моя жизнь. Институт-общага-гараж и так по бесконечному кругу.

Однажды ко мне в гараж привезли мужика со сломанным позвоночником и обширной раной на животе, он обеими руками прижимал к животу вырванный кусок брюшной стенки диаметром сантиметров в двадцать. Благодаря сломанному позвоночнику он был от груди до пят парализован и не чувствовал боли.

– Зачем ты его привез? – спросила я у мужика, который доставил больного? – тут и так все понятно и не надо быть врачом, чтобы понимать что он и суток не проживет.

Мужик был белее мела и вероятно надеялся на чудо.

– А может все-таки попробовать? – жалобным тоном спросил он, – мне его жена яйца оторвет, это я его на дело подбил. А этот мудак так переволновался, что прихлебывал из фляжки больше чем нужно, и с крыши упал, и прямо на кованую ограду, об нее и живот распорол. Пожалуйста, сделай что-нибудь, хотя бы попытайся, а? Олежа тебя так хвалил!

– Я не люблю когда люди умирают, но я ведь тоже не волшебница.

Я подошла к пациенту, он находился в полусидячем положении. Я убрала его руки с куска вырванной брюшины и его кишки незамедлительно устремились наружу, и я сразу же вернула его руки назад. Это была простая демонстрация того насколько серьезна полученная им травма.

– Он почти труп, и уже был бы им, если бы позвоночник не сломал, умер бы уже от болевого шока. Я не Иисус – воскрешать не умею, кто бы и как меня не хвалил.

У мужика дрожал подбородок, и я видела, что он изо всех сил сдерживает слезы. От этой картины во мне вдруг вспыхнула злость, и я накинулась на мужика.

– Вот все вы так привозите их сюда, а потом стоите, сопли жуете и говорите о том, как все несправедливо вышло! Что он или в первый раз на деле, или всего-то на стреме стоял, или не долечился еще, или глупый был, а ты не доглядел. Однако на столе всегда оказываются они, а не вы! Стоите тут и страданиям своим цены не сложите, а умирают они! Ты же видел, что у него нервы шалят, зачем повел его на дело? Почему не оставил дома? Ты виноват в том, что он сейчас помрет, и не надо пытаться переложить вину на меня и выставлять меня плохим врачом. Ты виноват в этом, а не я. Как же вы достали, уроды конченные!

Я услышала стук и прервала свою тираду. Обернувшись, я увидела, что пациент мой умер пока я выливала свою боль на выжившего. Это костяшки его руки со звуком бряцнули о металлический операционный стол. За его большой палец зацепилась тонкая кишка, и увлекаемая за собой под тяжестью руки вылезла наружу. Я видела, что мужика сейчас вырвет и ногой пододвинула ему ведро, поставленное мною в гараже именно для этих целей.

Я перевела труп из полусидячего положения в горизонтальное и накрыла клеенкой пока мужика рвало, меня саму хоть и не тошнило, но и удовольствия эта картина мне не доставляла. Когда мужик оторвался от ведра я дала ему баклажку с водой.

– Ты прям как Олежа, жестокая и безэмоциональная, – сказал мужик куда-то в воздух.

– Если я буду над каждым трупом рыдать, то и сама скоро рядом с ними лягу. Работа у меня такая. Что с телом делать будешь?

– Не знаю. Я не могу его жене сказать, что он помер, она меня ментам сдаст!

– Деньги есть?

– Да, я взял на всякий случай, я не совсем дебил, понял, что он не палец сломал, а и умереть может.

– Хорошо. Оставляй деньги. Жене скажи, что когда увидел, что он дергается домой его отправил и больше не видел.

– Ты точно как Олежа, – обвиняющим тоном сказал мужик, – и мать твоя такая же, холодная и расчетливая и смерти не боится.

– Однако она жива и здорова, и на столе этом ни разу не была. А смерти мне зачем бояться? Все там будем рано или поздно. Короче, у тебя пять минут, я пошла в туалет, а ты пока решай что делать будешь, четыре утра, а у меня лекция в восемь.

Когда я вернулась, то мужика в гараже уже не было, а рядом с трупом лежал пакет с деньгами. Мне так хотелось спать, что я решила остаться в гараже. Мужику про лекции я соврала, мне просто хотелось чтобы он поскорее ушел. Я написала Олегу, чтобы утром зашел в гараж, и легла спать на диван.

Гараж был, как бы разделен на две комнаты, прямо из входной двери ты сразу попадаешь в первую из них. Там было все как во всех гаражах среднестатистического мужика, где он с компанией таких же друзей отдыхает от жены и тещи. Машины не было, было два очень приличных дивана стоящих друг напротив друга, между ними стол, по бокам два кресла. Стеллажи с инструментами и банками с огурцами-помидорами. На дальней стене висел добротный советских времен ковер, он и скрывал дверь во вторую комнату, которая служила операционной и стационаром.

Я проснулась от скрипа открывающейся входной двери, Олег намеренно ее не смазывал, чтобы никто в гараж не проскользнул незамеченным.

– Маргаритка, ты чего тут осталась? Там тяжелый? – спросил Олег, указывая пальцем в сторону второй комнаты. Он знал, что если у меня тяжелый больной, то домой я не уйду пока он не умрет или не выйдет из кризиса.

– Нет, у меня там жмурик. В три часа ночи привезли, и я решила тебя здесь дождаться. Мне оставили деньги на похороны, оформишь его в морг?

Дядя Олежа направился во вторую комнату, я пошла за ним. Он откинул клеенку и осмотрел труп.

– Хоть бы кишки назад запихнула, и рану скобами закрыла, – сказал Олег, скривив лицо.

Я просто пожала плечами, ему, мол, уже все равно. Дядя Олежа накрыл тело клеенкой, и уставился на меня.

– Какой же ты Ритка циничной стала. Ты ведь не такая, я знаю тебя. Ты хоть и не показываешь свои эмоции, но они у тебя есть, у тебя там вулкан, – Олег ткнул указательным пальцем мне в солнечное сплетение. – Ты очень добрая и всем сострадаешь, даже долбаным бомжам.

Он замолчал, потому что я молчала, мое лицо не выражало никаких эмоций. А потом продолжил.

– Смерть, это страшная вещь, и оттого что ты не хочешь этого замечать она не становится обыденностью. Я знаю, что ты переживаешь смерть Егора и что тебе тяжело, и я хочу помочь тебе. У меня есть психолог, свой, очень хороший, может сходишь к нему?

– Зачем? – спокойно спросила я.

– Нууу вы бы поговорили о смерти. Мне кажется, что ты как-то не совсем нормально ее воспринимаешь.

– А как я воспринимаю? И как по-твоему должна?

– Должна… должна страдать, все страдают. А ты как будто нет. Как будто просто отключила эмоции и живешь как робот.

– Страдать должна? Я? Человек умер, его жизнь закончилась. Он больше никогда по улице не пройдется, и солнца не увидит, не искупается в море и не наестся до отвала своих любимых креветок, запивая немецким пивом, не родит детей и не испытает счастья. Его жизнь закончилась, а не моя. Я жива и благодарна за это богу, потому что в моей жизни еще миллион раз все это будет. А в его больше нет. У него случилась трагедия – он умер, если бы мертвый мог страдать, он бы своими страданиями затмил всю боль мира, потому что лишаясь жизни, ты лишаешься вообще всего и навсегда. Так объясни мне, почему я должна страдать, когда бог подарил мне жизнь, и я могу делать в ней что угодно?

Олег смотрел на меня ошарашенными глазами.

– А ты оказывается гораздо взрослее, чем я думал, – сказал он и обнял меня очень крепко. – Рит, а съезди на море, тебе отпуск нужен, просто обстановку на недельку сменить, а я оплачу. Сгоняйте с Наташкой на Сейшелы, я настаиваю как твой работодатель.

– Сменить обстановку? С трупаков на океанские волны? – с легкой улыбкой сказала я.

– А чё? Не такая уж и плохая смена, – Олег подмигнул мне и привычным жестом откинул челку со лба.

– Уболтал, от Сейшел, да еще и на халяву я не откажусь. И Наташка кипятком обоссытся от счастья, разбаловали вы ее.

Уже в самолете по пути на Сейшелы Наташка познакомилась с группой парней и активно флиртовала с каждым из них. Первые два дня она провела в их компании, я же отказывалась и просто днями лежала на пляже.

– Рит, парни завтра едут кататься по острову на мотоциклах и зовут нас с собой.

– Ты езжай, а я позагораю.

– Поехали вместе, сколько можно валяться на пляже, здесь ведь столько интересного. И парни хорошие, очень адекватные, никто к тебе не будет приставать.

– Ты думаешь я этого боюсь? Что ко мне кто-то будет приставать?

– Я не знаю чего ты боишься. Я вообще уже ничего о тебе не знаю, ты же совсем перестала со мной общаться, да и вообще с кем бы то ни было. Я понимаю, что тебе нужно время, но ведь уже десять месяцев прошло. Я боюсь, что ты привыкнешь жить в своем коконе, да так в нем навсегда и останешься. Надо начинать выбираться, твоя-то жизнь продолжается.

Последняя фраза заставила меня задуматься, это действительно так – моя жизнь продолжается, я молода и красива, а жизнь свою отложила на потом. Только я хорошо знала то, что и молодые умирают, и вечно жить никто не будет, и этого самого «потом» может и не быть.

– Хорошо, ты права. Здесь и правда много интересного и очень красиво. Поедем вместе.

Парней было трое. На что-то большее, чем просто приятное общение с Наташей рассчитывало двое из них, и она никак не могла выбрать. Пока они боролись за то, с кем из них Наташа поедет на мотоцикле я общалась с третьим. Звали его Артем. Он был симпатичный и неплохо сложен, общительный и вообще, довольно приятный.

Когда битва за Наташку была окончена мы двинулись в путь. Сидя позади Артема и обнимая его, я очень явно ощутила, что мне просто по-животному не хватает секса. Недолго думая я решила, что надо бы мне с этим Артемом переспать, он идеальный вариант, потому что когда мы вернемся домой его я больше не увижу, а через неделю вообще забуду как он выглядит. Однако Артем не проявлял ко мне никакого интереса, как и двое его друзей.

– Я что перестала быть симпатичной? – спросила я у Наташи, когда мы сняв мокрые купальники одевались в сухую одежду.

– Нет, а с чего вдруг такие вопросы? – удивилась она.

– Да просто никто из парней не обращает на меня внимания, ладно твои поклонники, тут все понятно, но и Артем тоже. А я уже решила, что надо бы с ним переспать, потому что поняла, что секса мне просто дико не хватает. Я даже намекнула, а он ноль внимания.

– Это я виновата, я сказала им, чтобы не липли к тебе, потому что у тебя не так давно парень умер. Но я не думала, что в тебе вдруг желание проснется.

– Ааа, вот оно что. Хорошие мальчики, и ты тоже. Спасибо за заботу. Правда, спасибо, я знаю, что вы все переживаете и хотите помочь, а я не лучший пациент, потому что ничего не говорю.

Когда я прямо сказала Артему что хочу секса, и мертвый парень мне в этом не помеха он резко просветлел и изменил отношение.

Все проходит и ничто не вечно, время лучший врач. Хотя так говорить сейчас не модно, сейчас соцсети говорят, что время не лечит, а лишь притупляет боль. Это неправда, просто нынешнее поколение очень любит страдать.

Раньше страдать было некогда, народ страну после войны поднимал, и гнал вперед на всех парах в гонке с Америкой за лидерство и первенство. Сейчас никто никуда не бежит, люди могут себе позволить сказать вслух о том, что вообще не хотят работать и общественное осуждение их не коснется.

А раз есть время, то люди используют его на страдания, сейчас это самое модное занятие – страдать, от души и взахлеб. Люди очень любят страдать и наслаждаются своим страданием, они варятся в нем, тухнут и гниют, пока смердеть не начнет. И следом выставляют свое страдание напоказ, чтобы их пожалели, и потом наслаждаются этой жалостью, пьют ее, смакуют как сорокалетний коньяк.

Люди каким-то извращенным путем находят дорогу к счастью, ведь они получают удовольствие от собственных страданий. Они наказывают себя и получают удовольствие от расплаты. А потом говорят, что время не лечит, а лишь притупляет боль. Мы сами выдумываем себе грехи и наказания за них, может быть нам кажется, что бог с этим уже не справляется?

Люди самые настоящие мазохисты, мы любим себя наказывать и с удовольствием идем на плаху. Я не хотела идти на плаху, в самолете, возвращаясь домой, я поняла что хочу принимать время как лекарство которое лечит, а не как анальгетик, который лишь на время притупляет боль.

Все проходит и ничто не вечно, время лучший врач, и время лечит.