Иван

Звезда. Красавец. Баловень судьбы.

Я, честно сказать, расстроилась, когда узнала, что Треплева будет играть Кузнецов. Новый проект – это всегда волнующие перспективы. Роль Треплева – хороший материал, о нем грезят многие. На нее могли бы пригласить красивого, успешного, харизматичного интеллектуала. Не женатого. В моей личной жизни была бы открыта новая страница. Кузнецов со своей женой и двумя детьми – это не страница, это закрытая книга с дамским романом, абсолютно меня не волнующая. Я не читаю дамских романов.

Что же касается московской знаменитости, приглашенной на роль Тригорина, то это даже не книга, это талмуд на монгольском языке, понимаешь, что может быть и интересно – какому-нибудь специалисту, но ты это читать никак не собираешься.

Так что проект волнующими перспективами не блистал изначально.

Сначала была тема женатого режиссёра Андрея. Целый месяц в театре – до появления двух главных актеров – работал, что называется, эмоциональный контакт. Долгие, волнующие взгляды. Глаза – голубые озера, в которых солнце играет лучами.

Красивый. Умный. Женат уже много лет.

Его старшему сыну – пятнадцать, младшему – год и семь.

Зачем мне режиссёр Андрей? Мне режиссёр Андрей не нужен.

Но как он на меня смотрит! Сердце томится волнующими перспективами…

Появился Иван.

В первый же день опоздал на репетицию. Когда пришёл, стало ясно, что пил, гулял, не выспался. Тело перетряхивает в похмельном ознобе. Пьёт много кофе. Курить выходит одну за другой. Позже выяснилось, что это обычное утреннее состояние.

Во второй половине дня пришёл в себя. Разговорился. Заулыбался. Обаяния – море. Застревает на мне своими глазами, смотрит долго, внимательно, как будто удивляется. Просто налюбоваться на меня не может.

У меня внутренний ступор: это что? Зачем? Или мне кажется?

Я повторюсь: для меня этот дамский роман – с женой-красавицей и двумя детьми – неинтересен в принципе.

Может, он на всех так смотрит, может, у него привычка так на людей смотреть, а я тут себе воображаю, бог знает что?

Тем не менее, забирает. Хочется чаще попадаться ему на глаза. Чтобы больше на меня смотрел. Вот ведь, а!

После окончания первой репетиции решено устроить маленький банкет. В ресторан, который заявлен – из театра мне надо как-то добираться. Потом – как-то добираться из ресторана до дома. Рабочий день длился двенадцать часов. Завтра рано утром – опять в театр. Я звоню Ивану, который переодевается в гримерке, даю информацию, говорю, что есть машина, которая его отвезёт в ресторан. Он спрашивает, еду ли я. Отвечаю, что нет. После пары секунд размышлений он сообщает: тогда я тоже не поеду.

Это что? Какая связь? Я не знаю.

Но домой возвращаюсь почему-то счастливая.

На следующий день, у него в гримёрке, во время перерыва. Я, Иван и режиссер Андрей.

Иван:

– А давайте сегодня после репетиции ко мне поедем? Камин затопим, вина выпьем… У меня дома – обалденный камин… Катя, поедешь?

Режиссер Андрей:

– Но-но-но! Ты Катю не трогай.

Иван:

– Понял.

Я смеюсь. Но хочется протестовать: чего это ты тут раскомандовался? Пусть трогает…

Каждое утро, проснувшись, звоню ему: по будильнику он не просыпается, поэтому опаздывает на репетиции. Трубку тоже не берёт. Звоню раз, звоню два. Звоню уже двадцать минут. Долго-долго слушаю гудки, прижав телефон к уху, умываюсь, одеваюсь, готовлю завтрак. Неудобно собираться на работу и одновременно слушать гудки.

Начинаю злиться: какого чёрта, я не обязана это делать, пусть сам просыпается, как хочет, это его проблема, а не моя.

Неожиданно слышу его глухое «Алё!».

Я, выдыхая: «Ванечка, доброе утро. Просыпайся, пожалуйста».

Почему – Ванечка? Потому что хочется приласкать. Хочется, чтобы просыпаться ему было тепло…

Заглядываю в гримерку, зову на репетицию. Они сидят с режиссёром Андреем. Иван:

– Вот Катя заходит, а я удивляюсь: как можно с каждым разом быть всё красивее и красивее?…

То есть, идет уже откровенный флирт.

Жена снимается в Белоруссии, младший сын – с ней, старший – за городом, у родителей. Иван живет один. И будет жить один еще несколько месяцев.

Разговариваю с директором театра. Тема – Иван пьет, опаздывает на репетиции. Директор объясняет: бухает из-за жены, они разводиться собираются, он уже давно об этом говорит. Я потрясена: как разводиться?

– Да года два уже. Находятся в состоянии перманентного развода. Только это не причина, а – оправдание. Ему просто нравится бухать.

Так, ребята. Это все меняет. Собираются разводиться – это уже не дамский роман, это уже драма. А драма – жанр многогранный, интересный.

Мы много разговариваем. Он рассказывает о Китае, где был два месяца назад, о съемках в кино, о своих друзьях. Рассказывает о детстве, о сложных отношениях с отцом, о том, что хочет снять фильм про это. О том, как подростком попал в дурную компанию, все дни проводил на улице, чудом не оказался в тюрьме. Он много говорит, я много слушаю.

Я понимаю, чем больше он мне расскажет, тем ближе мы друг другу станем.

Ощущение покинутого мужчины. Мужчины, оставленного женщиной. Мужчины, на которого забили болт. Это так не вяжется с его звездным имиджем. С образом избалованного жизнью красавчика.

Я вижу, как он несчастен. Как после репетиций он не хочет возвращаться в пустую квартиру. Квартира – съемная, очень большая. Детей – нет, жены – нет, он бродит по ней один. Через месяц или два они переедут: закончился договор аренды. Часть вещей уже вывезена, остальная – упакована. Ваня ходит вечерами по огромной квартире, захламлённой коробками, и не может найти себе места. Неприкаянность свою заливает коньяком до трех ночи.

Иногда к нему приезжают друзья-актеры и устраивают попойки.

Каждое утро – не может встать. Каждое утро – похмелье. Каждое утро – проклятье. Литр кофе и пельмени на обед.

«А что такого? Пельмени – это всегда вкусно».

Хочется сварить ему геркулесовую кашу.

Отвечай за меня

Вечер. Начало сентября. Мы идем по Невскому с режиссёром Андреем. Мы выпили вина после репетиции, Оля-гримёр отмечала день рождения.

После вина нам легко и свободно, и как-то немного задиристо.

Все пустяки кажутся пустяками.

Недавно был дождь. Машины играют огнями на мокром асфальте. Он провожает меня до метро. Предлагает зайти к нему на чашку кофе: жена с детьми уехали на юг. Я отказываюсь: нет. Стоим у входа.

– Ну почему, почему? Объясни, почему? Что тебе мешает?

– Год и семь.

– Что-что?

– Год и семь. Твоему ребенку. И еще мешает твоя жена.

– Но к тебе-то сейчас какое это имеет отношение?

– Прямое.

– Какое, скажи, какое?

– Я не хочу, чтобы потом мне было плохо от того, что ты не со мной.

– А ты не влюбляйся. Тогда не будет плохо.

– Ты хочешь, чтобы я осталась к тебе равнодушной? Переспала с тобой чисто механически?

– Нет, я так не хочу.

– Не испытывая ничего, просто технически, ради галочки?

– Нет, нет.

– Тогда возьми себе проститутку. Так честнее будет.

– Нет! Я так не хочу!

– А как ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты влюбилась. Но чуть-чуть. А ты не можешь влюбиться, но не очень сильно?

– Нет. Извини. Здесь – либо влюбиться, либо не влюбляться. Одно из двух. Мы не на рынке: любовь не измеряется в граммах. Если я влюбилась, неси за меня ответственность, будь добр. Если не готов – не трогай меня.

***

– Ну почему, почему, почему я всё время должен нести за кого-то ответственность? – возопит через год один мой знакомец, рассказывая о только что начавшемся своём романе, – Ты знаешь, сколько этой ответственности я несу по жизни? Я устал, я ни за кого не хочу больше отвечать.

– Ты должен отвечать за свои поступки. Никто тебя от этой ответственности не избавит.

– Ну, за какие поступки? У нас была-то с ней пока всего одна ночь! За что я должен отвечать?

– За то, чтобы человеку, который пошёл за тобой, не было плохо.

– Да, – неожиданно соглашается он, – я должен за это отвечать. За это должен отвечать каждый.

Такое кино

– Катя, что ты будешь делать в выходной день? – спрашивает меня Иван во время перерыва.

– Спать буду. У меня за две недели образовался недосып как за целый год.

– А потом?

– Потом – не знаю.

Улыбаюсь ему.

– Приезжай ко мне, – предлагает Иван, – посидим, поболтаем. Я тебе какой-нибудь фильм хороший поставлю.

– Тогда, может, лучше сходим в кино?

– Хочешь в кино? Хорошо, давай в кино.

В выходной день я сплю до полудня. Проснувшись, жду звонка. Звонка нет. Прождав часа три, сама набираю его номер. Он не отвечает. Еще часа три жду, что он перезвонит.

Он перезванивает через четыре. Страшно извиняется: весь день спал.

Кино? Хочешь в кино? Ну, пойдём.

Я смотрю на часы: семь вечера. Пока соберусь – будет восемь. Час – в пути. Надо найти хороший фильм на девять вечера. В одиннадцать он закончится. Час – в пути. В двенадцать я дома. Завтра – на работу. Нет, в кино уже поздно.

– Приезжай ко мне, – говорит Иван, – чёрт с ним, с кино. Пожалуйста, приезжай. Я затоплю камин. Что ты пьешь? Вино? Налью тебе вина. Мы просто посидим. Мне это очень нужно.

В голове у меня сумбур. Если ехать – значит, оставаться. Просто так мы не посидим, это ясно. Если оставаться – значит, делать шаг. Делать шаг – я не готова. Я не знаю, что там дальше за этим шагом, женатым и с двумя детьми. Обрыв?

– Нет, Ванечка, я все-таки не поеду. Поздно.

– Приезжай, прошу тебя, приезжай.

Мы препираемся еще минут пять. Он уговаривает, я пытаюсь удержать равновесие. Он уговаривает. Я побеждаю. Кладу трубку. Никуда не еду.

И думаю: а почему?

Потому что боюсь.

Вспоминаю один из самых важных и ярких романов в своей жизни. С очень известным человеком. В два раза старше меня. Там тоже было страшно делать шаг. Я сделала. Пожалела об этом хоть на секунду? Нет. Потому что это был один из самых важных и ярких романов в моей жизни. Быть может, не надо бояться?

Думала-гадала, но в глубине души понимала: от меня уже тут мало что зависит.

Я в игре по самую маковку, мне уже не выпрыгнуть.

И закрутилось.

Мы ходим по театру как ни в чём не бывало. Но между нами теперь – невидимый провод, по которому бежит электричество. Когда встречаются глаза – загорается лампочка.

Ток бежит от одного к другому, и легкие разряды прорезают воздух.

Далеко не разойтись – провод не растягивается – сразу возвращаешься обратно, боишься потерять подпитку. Оборачиваешься, а там – глаза. И лампочка включается.

Были еще какие-то люди. Администраторы, техники, осветители, декораторы, гримеры, костюмеры, художники, актеры и актрисы, режиссёр Андрей, московская знаменитость. Немало было людей вокруг. Но все они уже не играли никакой роли.

– Когда возвращается Ира? – спрашиваю у Ивана.

– Через два месяца.

Значит, моему новому роману отпущено два месяца. Ну что ж, не так уж и мало.

Знаменитость

Режиссёр Андрей продолжает стрелять в меня глазами. Но выстрелы его теперь не достигают цели. Какой мне теперь режиссёр Андрей? Куда мне теперь режиссёр Андрей? Он, чувствуя охлаждение, усиливает атаку. Мне это мешает. Меня раздражает, что он все время норовит втиснуться между мной и Иваном. Отойдите, режиссёр Андрей, не видите – вы лишний?

Лишний и московская знаменитость. Он постоянно отвлекает меня от основной темы – Ивана. Требует внимания, капризничает, ругается по пустякам. Знаменитость, успокойтесь уже. Вы здесь – самый главный, вы здесь – самый талантливый. Не мешайте мне, пожалуйста, роман крутить.

Знаменитость – и вправду – талант. В совместных сценах он делает Ивана как мальчишку. Органичный как кошка, смотришь, как он играет – и чувство восторга захватывает. Легко, непринуждённо – выходит человек на сцену – и моментально становится другим. Иван долго мучается, хмурится, ходит из угла в угол, пытаясь сосредоточиться, ищет зерно. Знаменитость зерна не ищет, знаменитость – сам есть зерно.

Когда он на сцене, кажется, от него идет свет.

Биополе какое-то создается, новая энергия. Уникальный случай.

– Аня, – говорю я по телефону подружке Аньке, – я тринадцать лет работаю с актерами, дружу с ними, общаюсь, наблюдаю, хожу на спектакли… Я видела самых разных – от Машкова до Абдулова, от Хабенского до Джигарханяна. Но такого я никогда не встречала. Это самый талантливый человек из всех, кого я знаю. Я готова под этими словами подписаться. И этот талант он абсолютно видимый, ощущаемый, кажется, его можно даже потрогать…

Я подхожу к нему, когда он выходит со сцены. Я его немножко побаиваюсь, потому что знаменитость – человек непредсказуемый, настроение у него летает как качели, вверх-вниз, может и по голове ненароком вдарить.

Я побаиваюсь, и потому с трудом подбираю слова:

– Знаете… Я хотела вам сказать, что вы – супер. Честное слово. Вот смотришь, что вы делаете, и понимаешь: это просто здорово. И хочется потом подойти, и погладить вас… чтобы вам хорошо было…

Робко глажу его по рукаву театрального пальто.

– Просто погладить вот так, прикоснуться к таланту…

Улыбаюсь.

Смотрит на меня, вижу, что доволен. Это хорошо. Потому что я искренна.

Знаменитости – 50 лет. У него жена и двое детей. Что же у вас у всех по двое-то, сговорились?