Глава 4

наши дни

Самый лучший подарок в мой день рождения – долгожданный приезд любимой мамы. Мы с Ваней надули воздушные шарики разных цветов и теперь стоим дурачимся, а бабушка с тетей Олей переминаются с ноги на ногу и с нетерпением ждут, когда же слабое кряхтенье автомобиля послышится на дороге.

– Давай, напугаем их? – предлагает Ваня, скорчив рожицу. – Я подкрадусь и шарик проткну, а?

– Ага, а потом мы мой торт будем в больнице есть, да? Потому что этих дамочек туда определят после твоей шалости.

Внезапно две сестрицы забегают во двор и закрывают калитку на щеколду, а потом таращатся на нас с Ваней так, словно случайно разбили фару на машине соседа и боятся быть обнаруженными.

– Кажется, такси едет! – тихонько воскликнула тетя Оля, потирая ладошки. – Аленушка наша!

– А чего попрятались то? – смеюсь я.

– Да не знаю, Галка побежала, а я следом за ней!

Мы с Ваней выходим на улицу, размахивая над головами воздушными шарами, и с довольными улыбками наблюдаем, как черный автомобиль уже паркуется около нашего двора.

– Ма-а-амочка! – громко восклицаю я и открываю заднюю дверцу. Наша мама расплывается в несколько сконфуженной, но счастливой улыбке. – Привет, красавица наша!

– Шарики, божечки!

– Аленушка, какая ты у нас красивая! – напевает тетя Оля и обнимает маму, которая оглядывает всех уставшими с долгой дороги глазами.

Невозможно не заметить, что её внимательный и обеспокоенный взгляд совершает длительные остановки только на мне. Мама как будто уже сейчас старается убедиться, что со мной действительно все в полном порядке, что я не схожу с ума и улыбаюсь по-настоящему искренне.

Спустя двадцать минут все мы сидим за обеденным столом, едим красный борщ, что сварила тетя Оля, грызем вареную кукурузу и слушаем «полюбившуюся» мне за эти три месяца передачу «Давай, поженимся». Мы с Ваней смотрим её иногда просто для того, чтобы повеселиться, а не потому что она боже-мой как нам нравится, в отличие от наших бабулек-сестричек.

– Аленушка, ты похудела совсем! Прям ручки такие тоненькие стали.

– Так она же в зал ходит, – говорит Ваня тете Оле, что продолжает щупать мамину руку. – У нее мышцы каменные стали!

– Ой, прям уж похудела! Слушайте, только тетя Оля может сварить такой вкусный красный борщ! У меня совершенно другой получается, как бы я не старалась.

– Как и у меня, – говорю я, улыбаясь маме. – То есть, получался. Я больше ничего такого не варю.

И вряд ли буду. Вообще, я очень люблю готовить и экспериментировать на кухне, но когда не для кого это делать – какой смысл? Я уже сейчас представляю, как вернусь в Тюмень и буду жить на одном рисе, гречке и пюре, потому что заморачиваться над приготовлением какого-нибудь шедевра для себя одной не считаю нужным.

– Насмотреться на тебя не могу! – все причитает тетя Оля, поглаживая маму по руке. – Катюша наша на тебя похожа! Если бы еще такой же брюнеткой была, то один в один.

– Она когда глаза закатит, то на папу похожа! – вставляет Ваня, смеясь надо мной.

– Замолчи.

– Как будто окосевшая такая сидит и всех учить жизни собирается! – продолжает веселиться мой брат, бросив объеденный кочан кукурузы в большую ярко-красную чашку.

Мы с мамой переглядываемся: она улыбается мне, мол «да ладно тебе, не обращай внимания», а я же посылаю ей уставший взгляд и едва заметно киваю.

Мама у нас настоящая красавица. Самая добрая и терпеливая. И хотя первый пункт ставят под легкое сомнение её достаточно резкие и острые черты лица, стоит ей только улыбнуться и вся её внешняя колкость мгновенно разглаживается. Иногда я думаю, не будь она такой терпеливой, какая есть, то уже давно бы встретила мужчину, который по-настоящему носил бы её на руках. Я бы, наверное, больше и не услышала из её уст, что все они одинаковые, все они козлы, все они ходят налево и всем им всегда мало одной женщины. Пожалуй, я чересчур мечтательная и наивная особа, раз до сих пор верю в существование самых-самых. Столько лет видя перед собой гадкое предательство, я продолжаю уверять себя, что где-то в мире существуют идеальные люди, что точно пазлы скрепляются друг с другом. Невозможно соединить две части с разными углами и впадинами, как ни крути, они все равно где-то не сойдутся. Но ведь любая картинка в конечном итоге должна получиться, верно?

– Ты такая загорелая, – говорит она мне, развеяв мои мысли. – Впервые вижу тебя такой темненькой.

– Она без лифчика загорала! – вставляет Ваня, закатив глаза. – У меня шея болела лежать в одном положении, потому что поворачиваться нельзя было!

– Тебе всего пятнадцать лет, но ты все чаще напоминаешь мне старого дедка, который делает «бу-бу-бу» себе под нос.

– Мама, там люди были, а она голая лежала!

– Не голая, а топлес, умник, – подмигиваю я Ване, который этим летом открылся для меня совершенно с новой стороны.

Недели три назад старый знакомый пригласил меня на вечернюю прогулку. Он выгуливал своего огромного пса, с которым днем страшно было появляться на людях, потому что видок у этого хвостатого был не шибко дружелюбный. Я сообщила женщинам, что вернусь домой к одиннадцати, и, услышав это, Ваня начал наводить такую панику, что под конец, когда мне уже нужно было идти на встречу, из меня лезли рога и выходил красный пар.

– Катя, кто он? Ты его знаешь? А где именно вы будете гулять? Почему ты надеваешь юбку? Жарко? Нет, нисколько. Ты же у нас та еще мерзлячка, а тут вдруг жарко! Во сколько придешь? Я тебе буду писать сообщения, отвечай на них!

Да мне и в шестнадцать лет такой допрос не проводили, хотя тогда мне казалось, что я жила с самыми строгими взрослыми и проклинала весь этот мир за такую вопиющую несправедливость. А тут вдруг младший брат. Пятнадцатилетний мальчик говорит двадцатисемилетней девушке, во сколько быть дома, как одеваться и где именно гулять. Вернувшись домой и заметно успокоившись, я спросила у Вани, в чем причина его таких глубоких, но бессмысленных переживаний.

– У тебя всегда был Дима. Не могу свыкнуться, что теперь все иначе.

Я была так тронута этими словами, что прижала мелкого к себе и едва сдержала слезы. Когда Дима появился в моей жизни, Ване было шесть и ясное дело, что за столько лет мой брат даже никогда не задумывался о каких-то других парнях своей сестры, потому что их вовсе не было. Он не знает, что такое отпускать сестру на свидание с одним, а через месяц с другим парнем, поэтому то, как бурно я отреагировала на его допрос, несомненно, вынуждало меня ощущать глубокое чувство вины.

После обеда и рассказов мамы о работе и запуске новой клиники, мы все уходим в дом. Наша новоиспеченная гостья ложится на диван, бабули рядом, а мы с Ваней опускаемся на пол и играем в карты.

– Как там Мартин? – спрашивает Ваня, глядя в свою колоду.

Мама вздыхает:

– Как еще, получает от папы. По полной программе.

Мы с ней переглядываемся и обе одновременно поджимаем губы.

– Так и гадит?

– Не знаю, что с ним стало. Все ведь хорошо было. Как кастрировали, так начал сюрпризы делать. И ладно бы куда-нибудь на пол, чтобы я тихонько убрала и Сережа не видел, так ведь он на нашу постель это делает. Пометит и уйдет. На прошлой неделе лужа такая была, что матрас промок.

– Мои как? – поспешно спрашиваю я, чувствуя себя перед Ваней настоящей эгоисткой. Ребенок очень переживает и безгранично любит своего огромного и такого доброго кота, но когда тот остается один на один с нашим папой – постоянно случается какая-то напасть.

– Хорошо, – уклончиво отвечает мама, а потом спрашивает у тети Оли о её дочери, что не так давно перенесла тяжелую операцию.

– Мама? – с тревогой гляжу на нее и опускаю свою колоду карт на пол. – С моими котами все в порядке?

Пусть меня посчитают глупой кошатницей, что готова последний кусок хлеба хвостатым отдать, а сама с голоду умереть, но я все равно не перестану безгранично любить своих питомцев. Каждый из них троих особенно дорог мне. Тишу, черного и беспородного с белыми лапками, подарил мне Дима на девятнадцатилетие. Принес крошечным комочком на плече с красной ленточкой. Из всей троицы именно он видится мне самым мудрым и шибко умным котом. Спустя шесть лет у нас появился рыжий мейн-кун – сыночек Мартина и рыжей красавицы Теи, которую мы с Димой подарили маме на день рождения. Лунтик – самый ласковый и ручной, а еще невероятно жадный до еды. Распродав котят, мы с мамой решили, что для нашего счастья и спокойствия вполне достаточно одного помета, поэтому приняли решение кастрировать Мартина, чтобы этот кавалер не приставал больше к нашей милой девочке. Однако, этот шустрик успел заделать еще котят за день до операции. Так, со второго помета я уговорила Диму оставить у нас маленькую трехцветную девочку. Я знала, что количество котов в нашей семье станет огромным раздражителем для моего папы, который спал и видел только внуков, внуков, внуков, внуков. Бурная реакция последовала незамедлительно – папа звонил и писал Диме смс-сообщения, чтобы тот как можно скорее избавился от Бусинки, потому что нам, черт возьми, надо было детей заводить, а не котов. И оставляя своих питомцев у своих же родителей, я, уезжая на лето к бабушке, почувствовала странную и внезапную пустоту внутри – то чувство явно что-то значило. И сейчас, глядя на заметно поникшую маму, я больше чем уверена, что тогда оно появилось не просто так.

– Что случилось, мам? С моими все в порядке? Они дома? Почему ты молчишь?

– Сначала я хочу тебе сказать, что с каждым из них все хорошо.

– Он их раздал… Он их раздал?! – взрываюсь я и подскакиваю на ноги. – Кому?! Как?!

– Катя, мы раздали только девочек…

– Но почему?! – кричу я, не веря собственным ушам. – За что он так?! Она же моя была! Буся моя была!

– Пожалуйста, не нервничай, доченька, – говорит мама, сев на край дивана. – Ты ведь знаешь его…

– Что он за человек то такой?! Чем она помешала ему? Чем?! Как он это объяснил? Говори, мам, как он объяснил свой поступок?!

– Тебе нужно личную жизнь строить, а не с котами жить, – отвечает мама так тихо, что мне приходится вглядываться в её рот. – У Буси хороший дом, её там очень любят, поверь мне.

– Как мои коты мешают строить мне личную жизнь? Каким образом?! Я не хочу её строить сейчас, я вообще сейчас ни одного мужика видеть не хочу! Как он мог так поступить со мной?! Почему он постоянно сует свой нос туда, куда не должен?!

Я рыдаю, да так, что уже сама не слышу и не понимаю, что говорю. Выхожу на улицу, сгибаюсь пополам и смотрю на то, как капли слез остаются на светлой плитке темными пятнышками.

Она для меня никогда не была всего лишь кошкой. Я бы запирала каждую тварь в темном и холодном подвале, которая без зазрения совести мучила и избавлялась от животных. Я презираю всех, кто внушает даже глупым хомячкам свою любовь, а потом вышвыривают их на улицу, потому что те надоели. Почему же вы не избавляетесь так от своих детей, которые ломают, гадят, портят и все вокруг пачкают? Почему их вы не выставляете в коробке в холодном подъезде, а потом не подносите им молочко на блюдце? Они же все дети. Все, черт возьми, дети, которые не смогут сами о себе позаботиться!

Личная жизнь.

Внуки.

Личная жизнь.

Внуки…

«Да, у меня не вышло, папа! Не получилось заделать тебе внуков, на которых перешло бы все твое внимание, но я старалась. Нет, мы старались. Мы пытались, но ничего не выходило, уж извини, что так. Извини, что не все зависит от меня и что-то я все-таки не смогу сделать так, как хочешь ты! А ты всегда делаешь только то, что считаешь нужным! Всегда. Хочешь словом задеть – задеваешь. Хочешь свою власть продемонстрировать – демонстрируешь. А хочешь, чтобы я немедленно начала свою личную жизнь налаживать – хрен тебе. Да-да, именно так. До этой самой минуты я делала все, чтобы угодить тебе, чтобы ты гордился мной и никогда даже не посмел сказать, что я чем-то тебя разочаровала. Ты ведь папа. Ты всегда старался ради нас, так почему же я не должна делать того же для тебя? И я делала, возможно, что ты и не замечал этого, ведь у тебя всегда была еще одна жизнь, с которой ты сравнивал нас с мамой. И даже это не останавливало меня, я всегда была за тебя, потому что я твоя дочь. Мне хотелось быть маленькой рядом с тобой; даже в свои двадцать семь лет, я хочу быть маленькой и беспомощной, а не боевой и вечно остерегающейся бабой!

Я боюсь смеяться и особенно боюсь, когда смеешься ты. Потому что дальше, не сегодня так завтра, последуют слезы. Всегда ведь так: за белой полосой идет темная, за штормом обязательно следует штиль. А знаешь, как у нас в семье? Черная полоса настолько длинная, что когда подходишь к слишком короткой светлой, хочешь просто перешагнуть её, потому что даже к слабому свету очень быстро привыкаешь и очень долго и болезненно прощаешься с ним».

Будь я смелее, наверное, озвучила бы папе свои мысли. Наверное, научилась бы разговаривать с ним по душам, смогла бы раскрыть ему свои чувства. Каждое в отдельности. А их так много, что нам не хватило бы одного вечера и бутылки виски. Но я, к моему глубочайшему сожалению, стану продолжать держать оборону где-то внутри себя. Я не настолько сильна, как это может показаться со стороны.

– Доченька?

Я оглядываюсь, а потом выпрямляюсь. У мамы блестят глаза, и я ненавижу себя за то, что именно моя реакция стала тому причиной. Она обнимает меня так, словно виновата передо мной, а я опускаю руки на её голову, точно стараюсь утешить.

– Извини меня, пожалуйста. Я испортила твой день рождения.

– Ничего ты не испортила, мам. Ты приехала сегодня, а я тебя очень ждала. Самый лучший подарок.

– У Буси хороший дом, Катюш. Не переживай за нее.

– А Тея? С ней все хорошо?

– И с ней тоже все хорошо. Люди за городом живут, купили для нее большой домик. Я сделала все, что только было в моих силах.

– Я знаю это. Спасибо, мам. Я люблю тебя.

– А я очень-очень люблю тебя, доченька.

* * *

– О, боги! Ты просто шикарна, крошка! – Ира бежит навстречу ко мне и обнимает так, словно мы не виделись с ней несколько лет. – Волосы подстригла, загорелая, в юбочке короткой! Да ты просто богиня!

– Скажешь тоже, – усмехаюсь я и киваю на машину, – садись, давай! Как доехала вчера?

В салоне тихо играет Matrang. Ира, как обычно, сначала пристегивает ремень безопасности и только после этого начинает говорить. Порой мне кажется, что она со школы ни капельки не изменилась. Её всегда поражает удивительная способность Джареда Лето не стареть и оставаться одинаковым, но так-то по сути, она сама не далеко от него ушла. Все такого же хрупкого телосложения, хотя всякий раз, когда мы видимся, она утверждает, что набрала лишние кило. Не припомню, что когда-нибудь видела её темные волосы в хвостике или пучке – они всегда распущенны и блестят чистотой. Она одна из тех девушек, что даже лохматая и без макияжа может очаровать своей девичьей естественностью, хотя сама это отказывается признавать.

– Вчера ливень такой был, ужас! Мы пока с мамой добежали до машины, насквозь промокли. Еще и чемоданы за собой тащили, потому что папа с зонтиком долго разбирался и помочь нам не спешил.

– Да уж. Я всю ночь переживала, что папин вылет отменят и он никуда не улетит.

– Он в Крыму уже?

– Угу, – протягиваю я и выезжаю на дорогу. Сегодня ранним утром я отвезла его в аэропорт и с облегчением выдохнула. – Я заказала роллы и купила наше любимое шампанское!

– О-о-о! Это то, которое я приносила несколько вечеров подряд, когда вы с Димой разводились?

– Оно самое, детка, – подмигиваю я, мельком припомнив те долгие вечера со слезами, шампанским и разговорами о моей провалившейся в бездонную яму семейной жизни. – Ну, а ты то как отдохнула? К бабушке ведь ездили с мамой, да?

Ира рассказывает о своем двухнедельном отпуске в Альметьевске, пока мы движемся в вечернем потоке автомобилей. На самом деле, я очень скучала по этим нашим разговорам, что строились по принципу «сначала обсуждение последних новостей, а потом вернемся к прошлому и посмакуем детали еще раз». И к тому моменту, когда мы поднялись в квартиру, первая часть была уже благополучно выполнена.

– Располагайся, а я сейчас, – говорю подруге, а сама на пару минут скрываюсь в ванной комнате. Вернувшись в гостиную, я обнаруживаю Иру у телевизора. Она смеется, наблюдая за неуклюжими попытками героев моего любимого сериала «Друзья» унести огромный диван вверх по лестнице. – Клевая серия!

– Да они все клевые.

– Ты садись, я сейчас бутылку открою. Ужин должны подвести с минуту на минуту.

– А я так проголодалась! Знаешь, я последнее время так много ем, может я беременна?

Ну вот, началось.

– Постоянно жрать хочу, особенно по ночам. У меня уже бока свисают, скоро джинсы треснут!

С пробкой от бутылки я разделываюсь достаточно быстро – опыт как-никак. Вообще, на любом девчачьем сборище, где бы я не была, функцию откупоривания и разливания постоянно перекладывают на меня. Как будто у меня на лице написано, что я не смогу отказать в такой обычной просьбе и стану безоговорочно обслуживать каждую девчонку, как вежливый паренек. И самое обидное, что когда в моем бокале заканчивается игристое, никто не додумывается хотя бы разок поухаживать за мной, тихонько наполнив фужер. Не знаю, может эта моя дурацкая самостоятельность идет впереди меня и дает всем понять, что я все могу и хочу делать сама?

Нам привозят ужин. Пока я вскрываю упаковку апельсинового сока, Ира расставляет пластиковые контейнеры с едой на столе.

– Я тут на днях Гришу нашего видела, – говорит она, осторожно вскрывая баночки с соевым соусом. – Весь в татуировках!

– Ляпочкин? – уточняю я, имея в виду нашего одноклассника, над которым всю школьную жизнь смеялись все, кому не лень. А точнее – над его походкой «пружинки».

– Он самый. Ты заходила на его страницу в «ВК»? Видела фотки?

– Я её восстановила всего несколько дней назад.

– А, ну да…

– И что это за пауза такая? – усмехаюсь я и ставлю стаканы с соком на стол. – Я пережила это, слава богу. В какой-то момент поняла, что не могу каждый день по миллиону раз заходить на страницу Димы и проводить сканирование.

– Кому лайки поставил, кого добавил…