Я вздрагиваю, горбясь на своём пеньке всё сильнее, будто старуха тут вовсе не Нэмике. Интуитивное желание сжаться в комок и отвратительная, пробирающая до костей уязвимость для внешнего мира. Как лежать с распоротым животом и ждать смерти без шансов на спасение. Уже когда пару дней назад начали неметь пальцы на ногах, я поняла, что надежды нет.
– Нэмике… а вы можете мне с этим помочь? – глухо прошу я, стыдясь поднять на неё взгляд и увидеть истинно женский укор. – Вы же знаете, что мне его не выносить. Я мертва, а он – нет. Вторую седьмицу я практически ничего не ем, и он так не сможет… – на миг срываюсь, глаза отвратительно печёт, и я жмурюсь, чтобы выдавить из них мутную пелену. – Пока он не умер внутри меня, я должна от него избавиться сама. Так будет лучше.
– Теперь девочка просит средство, за которым к Нэмике приходят уличные кхорры и пустоголовые крестьянки? – откровенно насмехается она, извлекая из карманов балахона маленький обрывок желтоватого пергамента.
Но это не то, что я думаю – довольно шустро размяв в кулаке несколько сухих листьев с пояса, она ссыпает труху в бумагу, сворачивает трубочкой и подносит к костру, зажигая на кончике пламя. С интересом слежу за ней, пока она смачно затягивается дымом, и в лачуге разносится приятный мятный запах, хорошо избавляющий от тошноты. Молчу, потому что самой не хочется признаваться в том, как низко я пала. Но это куда милосерднее медленной смерти в гнилой мёртвой утробе отцеубийцы.
– Если бы Нэмике была матерью девочки… ох, если бы только! – неожиданно зло цокает она языком, вновь прикладываясь к самокрутке. – То Нэмике бы сейчас ударила девочку палкой по спине, так больно ударила бы! Малышка Эббет любила нерождённую девочку настолько, что отдала ей свою жизнь, не задумываясь! А девочка теперь готова убить то истинное чудо, что в ней зародилось вопреки всем заветам природы, даже не попытавшись его сохранить! О, как бы была разочарована малышка Эббет…
– Вы не понимаете – я не могу любить… это. Его отец меня предал, использовал как оружие, заставил умертвить собственного…
– А как легко девочка перекладывает вину на чужие плечи! Вот, зачем девочка пришла сегодня через ночь и опасности леса – чтобы Нэмике ей сказала: «да, девочка хорошая, девочку просто околдовали, сама она не виновата ни в чём»? – Нэмике ехидно ухмыляется и решительно размахивает самокруткой. – Так вот нет, девочка. За свои поступки надо отвечать. Девочка сама дала согласие на брак, сама порезала руки перед ликом Сантарры, сама возлегла с магом и сама взяла меч, убивший короля. А теперь сама даст жизнь созданию, что внутри неё. Девочка должна понимать, как важен этот ребёнок. Он – то, к чему стремилась малышка Эббет. Союзу магов и людей.
– И я теперь должна сдохнуть, но родить существо, которое ненавижу? – вырывается у меня шипение, заставляющее Нэмике вновь крепко затянуться травянистым зелёным дымом.
– Девочка ненавидит не его. Он ни в чём не виноват. И он очень сильно хочет жить, Нэмике слышит, как бьётся его слабое крохотное сердце, и как оно просит у матери тепла.
– Бред! Да ему ещё и трёх седьмиц нет, какое там сердце…
– Слабое, очень слабое. Ему нужна помощь… Нэмике попробует помочь. – Она зажимает самокрутку губами и поднимается, тяжело подползая к полкам с банками. – Нэмике не обещает… Девочке нужно кушать, хорошо кушать и много греться. Ага, вот, по три капле в день. Это его укрепит, но ему нужна та магия, что дала эту жизнь, родная. Кровь от крови, – с этими словами она возвращается ко мне и буквально вталкивает в сопротивляющуюся ладонь пузырёк с зеленоватой жидкостью неожиданно сильными пальцами-прутиками.
– Я не буду это принимать. Я больше не позволю магии…
– Девочка сама носит магию. Дышит магией и вдобавок хранит магию под сердцем. Так что пусть девочка уже повзрослеет и подумает о ком-то кроме себя. – Голубые глаза вспыхивают приказным всполохом, и Нэмике тяжело опускается на пень.
Я вздыхаю, сдерживая желание расколотить снадобье ко всем болотным духам, растоптать его каблуком. Но почему-то есть стойкое чувство – тогда Нэмике и впрямь огреет меня клюкой. Что говорит с королевой ей, судя по всему, глубоко плевать. Ладно, выброшу после, в лесу. Больше никакой магии ни в моём теле, ни на нём, ни рядом с ним. Хватит.
– Спасибо, – сдержанно поблагодарив, убираю пузырёк в карман и вытягиваю из ботфорта нож. Мораль мне не нужна, пусть и от наставницы мамы, а Эд уже продрог ждать.
Ответы я получила, правда, не те, на какие рассчитывала. То, что Анвар не врал о свойствах магии, ещё не значит, что в остальных его словах была хоть толика правды. В тех радужных обещаниях – о новом мире, о свободном будущем, о… семье. Знал ли он, что умертвит короля моими руками, когда рассказывал, какой видит нашу семью? Когда давал клятву перед ликом Сантарры, что не предаст и не оставит. Когда заверял собственной жизнью, что мой отец не умрёт…
Что ж, харуново отродье, теперь твоя жизнь ничего не стоит. Ты сам оценил свою честь не дороже болотной грязи.
Я вытягиваю тонкую прядку из безупречного пучка на голове и отрезаю даже с некой долей злости, легко жертвуя уговоренную плату. Отдав волосы Нэмике, вижу, как бережно она сворачивает их в кольцо, моментально отбросив самокрутку в костёр.
– У девочки больше нет вопросов к Нэмике? – уточняет она, укладывая прядь в тут же оторванный от подола кусочек ткани.
– Только один. Может быть, вы знаете, кто пытался отравить меня до рождения? – спрашиваю я без особых надежд и оказываюсь права.
– Ах, если бы Нэмике знала, – вздохнув, она безоружно разводит руками. – Малышка Эббет грешила на невесту короля, которую он отверг, когда встретил истинную любовь. То была некая графиня из горных краёв Грании, по слухам, там же сгинувшая. Но она точно не могла быть магом, потому что исправно ходила в храм Сантарры, а отрава была магической.
– Хорошо. В любом случае, благодарю вас за честность. И если… вам что-то понадобится…
– Старой Нэмике уже ничего не понадобится. Единственное, о чём очень просит Нэмике девочку – не убивать это дитя, – предельно серьёзно хмурится она, и в скрипучем тоне чудится отголосок отческого наставления.
Когда я поднимаюсь на ноги, Нэмике смотрит на мой живот с такой нежностью, что становится неловко. Я категорически не позволяю себе воспринимать это ребёнком, скорее – засунутым в меня без спроса, пожирающим жалкие крупицы тепла паразитом. Частью того, из-за кого ненавижу себя. Пусть выходит так, что Анвар не принуждал с помощью магии и не опаивал, у него и силой убеждения это неплохо получилось. Всего и надо было: согреть вечно одинокую и забитую бременем долга девочку, услышать желания души и тела, показать заботу. Заполучить столь слепое доверие… Но королева целой страны не может быть слепа.
– Я подумаю над всем, что вы сказали. Доброй ночи, Нэмике, – сдержанно кивнув напоследок, разворачиваюсь к выходу, так и оставив на земле мешочек обленов.
– Да благословят тебя духи, девочка. Длинная впереди дорога.
Я не снимаю чёрных нарядов. В глухих платьях ещё и гораздо теплее, чего в середине лета желать странно – для кого угодно, кроме меня. Если бы могла себе позволить новый ворох шепотков за спиной – будто бы уже существующих мало! – вовсе бы не убирала с плеч мантии из снежного барса, в которую кутаюсь ночами со стуком зубов. С каждым рассветом всё трудней начать шевелиться, всё больнее передвигать ногами, а тренировки у конюшен больше не подобают статусу. Да и откровенно страшно совершать резкие движения в моём шатком положении, о котором пока говорит лишь постоянная тошнота, но к ней придворным не привыкать. А вот к тому, как у меня всё сильнее выпирают кости и заостряются черты исхудавшего и посеревшего лица, не могу привыкнуть даже я сама.
Это последний день для принятия решения, зависящего исключительно от меня. Если бы не моя острая потребность разобраться во всём досконально – костёр на площади разожгли бы ещё до похорон. И посоветоваться не с кем. Все преторы давно высказали мнение, что убийца короля, даже если бы он был человеком, подлежит казни. Уже то, что магу дадут слово, превращает ситуацию в абсурд. Весь завтрашний суд таков и есть, а мне просто нужно, наконец, вынести общий вердикт устами Итана Данга – безмерно довольного, что прознавший о нём лишнее граф окажется в его власти.
Визит к Нэмике не помог определиться, а лишь всё усложнил. Я и без её наставлений понимаю, что не смогу стать матерью в одиночку. Мёртвые не способны порождать жизнь, а дарить её плоду предательства не желаю вовсе. И казнив Анвара, я казню сразу двоих. Вот только решиться на это всё тяжелей с каждым ледяным и бессмысленным рассветом.
За неспособность подписать приказ на сожжение презираю себя до нового комка тошноты в горле. Пока иду по озарённым утренним светом коридорам, гордо держа прямо спину и лопатками чувствуя взгляды придворных на новенькой сапфировой короне, пока расшаркиваюсь со случайно встреченными людьми, изображаю интерес к присланным из Сотселии поздравительным грамотам и назначаю очередной внеплановый совет преторов – пока всё это мелькает снаружи, внутри барабанами стучит единственная мысль.
Жизнь или смерть?
Уже выйдя во двор в надежде вдохнуть глоток цветочного запаха, практически нос к носу сталкиваюсь с Нэтлианом и вежливо улыбаюсь на его официальное приветствие:
– Доброе утро, Ваше Величество, – бодро рапортует он, сияя золотом эполетов в свете солнца и приглаживая седые усы, свисающие ниже подбородка.
– Доброе, уважаемый ленегат. Вы-то мне и нужны. Что слышно от герцога Иглейского? – я чуть приглушаю голос, проходя вперёд, и негласно повелевая ему следовать за мной в сад. Продолжают тащиться позади два стража в серых кителях, так и не прознавших о моих ночных похождениях.
– Дела… неважные, увы. – Нэтлиан строго на них оглядывается и чуть заметным кивком заставляет задержаться, а сам сопровождает мою прогулку, чётко чеканя шаги. – В чёрном гарнизоне неспокойно. Людям неважно, что их лорд оказался магом – он всё ещё их лорд. И мне стоит… передать вам это. Сокол из Манчтурии прибыл чуть заря, и я посмел вскрыть послание, но на самом деле шёл показать это вам.
Он протягивает свёрнутый трубкой пергамент с надломленной печатью, на которой легко различить герб из птицы с ножами-перьями. Богиня, этого я и боялась. Если Анвар не врал о своей семье, то герцог сделает всё, что в его силах… А сил у него достаточно. Дрогнувшими пальцами развернув бумагу, вчитываюсь в ровные и по-мужски лаконичные строки.
«Ваше Величество, королева Виола Артонская. Законный управитель земель Манчтурии, герцог Иглейский, требует немедленной выдачи графа Эгертона и его свиты. Если в отношении графа будет применена смертная казнь, либо в случае его дальнейшего заключения в темнице и причинения любого рода увечий Манчтурия подписывает акт о независимости и выходе из состава Афлена, а также направляет войска на столицу».
Кхорры раздери! Вот же… хам, как и его сынок! В таком тоне писать королеве, ставить дерзкие ультиматумы… Но возмущение клокочет в горле даже не из-за этого. А из-за того, что веками процветавшая страна развалится на куски и вспыхнет огнём войны, а виноват будет – ха! – один паршивый выродок Харуна.
Да много чести!
– Ваше Величество, куда вы? – только и успевает бросить мне вслед Нэтлиан, когда я бросаюсь вперёд, преисполненная решимости.
– Не ходить за мной! Это приказ! – сама от себя не ожидаю столь резкого тона в отношении стражей, нерешительно замирающих посреди аллейки.
Гулко ухает в ушах пульс, застилает глаза пелена злости. Сминая край письма герцога, лечу, не разбирая дороги. Уверена, что ноги приведут сами. Вдоль лабиринта кустов гортензий, к одиноко стоящей в угловой части замковых пристроек башенке, охраняемой пуще всех других. Одного разъярённого вида и взгляда хватает, чтобы стражи с недоумением посторонились и пропустили меня под свод затхлых стен. Спускаюсь по витой лестнице, грозя поскользнуться на крутых влажных ступенях, крошащихся от времени и поросших мхом. Грязное, глухое место, знающее только страдания. Заслуженную кару.
Белые пряди выбиваются из идеального пучка, тело сжимается от напряжения. Не сбавляя шаг, мчусь по подвалам темниц, пока не нахожу единственную запертую камеру в конце коридора. Останавливаюсь у ржавой решётки, тяжело дыша.
После яркого солнца смотреть сквозь тусклую тьму, слабо освящённую парой факелов, удаётся с трудом. Но я вижу спину с безошибочно узнаваемым разворотом плеч, короткую стрижку и железную цепь под потолком, тянущуюся к мужской шее и кольцом замыкающуюся на ней подобно ошейнику на бешеном псе.
Вдох. Плесневелая вонь. На миг прикрываю глаза, чтобы собраться с силами и сделать то, на что не решалась столько дней.
– Здравствуй, Виола, – не оборачиваясь, нараспев тянет он тем же самым тоном, каким звал меня в постели; акцентом, тянущим в моём имени букву «о»; бархатом, в котором звенит стекло боли.
– Здравствуй, Анвар, – отвечаю ему с ледяным безразличием. Благо, льда теперь во мне с избытком.
О проекте
О подписке