3. Магия

Цокот копыт по мощёной улице приятно отдает в живот. Мне десять, и я уже уверенно держусь в седле, наслаждаясь прогулкой по Велории и видом кирпичных домов плотной рядовой застройки, покрытых плетьми жёлтых и алых роз. Даже пара стражников за спиной не могут омрачить солнечного дня. С шумной ярмарки, куда мы и направляемся, доносятся запахи печёных яблок и свежего хлеба. И тут сверху, с балкона, летит вниз нечто неясное, закутанное в тёмную ткань, и безвольным мешком падает передо мной. Жуткий, пробирающий до дрожи хруст…

– Ваше Высочество! – вскрикивают стражи, тут же выхватив мечи и направляя своих лошадей вперёд, закрывая меня собой, но полностью лишить обзора не могут, а опасности и нет. Только изломанное женское тело на брусчатке, от которого не могу отвести глаз, в немом потрясении смотря на собирающуюся под размозженным черепом багряно-чёрную лужу.

– Белинда! Ох, нет! – Из дома напротив выбегает сухонькая старушка и бросается к телу, убирает с застывшего лица покойницы спутанные рыжие волосы.

Я всё ещё не могу шелохнуться, а из-за спин стражников плохо видно, но яркий цвет прядей вбивается в память так же, как удушливый запах смерти. Страшно и холодно. Мне всегда холодно.

– Пошли вон, стервятники! – вопит старуха, вскинув голову в отчаянном бешенстве и замахнувшись на беспокойно заржавших лошадей. – Убирайтесь, пока не пришла толпа и не забила вас камнями за это!

– Леди, при всём уважении – несчастная покончила с собой, – огрызается тот страж, что стоит ближе ко мне.

– После того, как ваши кхорровы жрецы сожгли её сына, сведя Белинду с ума. Прочь!

– Ваше Высочество, нам правда лучше уйти…

Открываю глаза, чувствуя ломоту в каждой кости. Это привычное ощущение, но сегодня к нему добавляются саднящие содранной кожей запястья и головная боль от неожиданно чёткой картины из детства. Прекрасно помню ту рыжеволосую леди, она давно стала визитёром моих кошмаров, и вчерашние слова Анвара вновь привели покойницу в мои сны.

Не спеша позвать Маису, рассеянно поднимаюсь с кровати и накидываю толстый халат, но мне всё равно холодно и вдобавок больно шевелиться. Будто слышу скрип собственных заледеневших внутренностей. Это всё ночь без зажжённого камина: кажется, что и без того бледные руки готовы покрыться инеем, а застоявшиеся мышцы сводит, будто сжатые тисками. Впервые мой недуг находит определение, но слова «не-живая» принять попросту страшно. Вздохнув, засовываю ступни в меховые тапки и бреду на балкон, к занимающемуся на небе рассвету. Я пытаюсь не думать о вдохновлённо горящих глазах безумного графа – сожри его болотные духи – но это тёмное лицо не собирается покидать сознания. Анвар плотно там обжился и уже расстилает ковёр для уюта. Неприятно ноет царапина у ключицы от серебряного когтя.

Медные перила окутаны плетьми благоухающих благородных голубых роз. Нежный запах и свежесть летнего утра выветривают воспоминания о металлическом привкусе крови из дурного сна. Закутавшись в халат, подхожу ближе к краю балкона и в смятении смотрю на край поднимающегося из-за гор солнца, рассеивающего туман над Велорией. Я люблю столицу, эти ровные кирпичные дома с синей черепицей, стены крепости с вкраплениями лазурита и площадь для гуляний. Гордость севера: рудники, обеспечивающие железом и драгоценными металлами весь континент, и бескрайние таёжные леса, богатые зверьём. С высоты башни королевского дворца, вопреки канонам построенного не в центре, а на окраине, город как на ладони, и, несмотря на ранний час, уже видно начинающуюся суету нового дня, муравьями снующий народ. Открывающий ворота рынок, пёстрые одежды торговцев, прибывших из-за самого Багряного моря, золочёный шпиль храма Сантарры…

Нервно сглатываю, снова ощущая волну холода, прошедшую дуновением воздуха по щиколоткам и крадущуюся вдоль тела болезненными иглами. Жрецы в своих белых рясах теперь кажутся палачами. В скольких смертях они виновны? Сколько людей защищали своих детей от их рук и погибли? Мне нельзя считать. Нельзя об этом думать в непозволительном ключе. В десять лет учителя рассказали мне историю – не только Афлена, но и Сотселии, и заморской Тиберии, и других далёких стран – историю бесконечной войны и тирании. Когда-то миром правили маги, сделав из простых людей рабов своих прихотей, а из священных династий, детей Сантарры – марионеток на троне. Но со временем магов стало рождаться всё меньше, пока их количество не позволило людям сбросить оковы и построить новое общество. Не допустить, чтобы зараза вновь поглотила оба континента и острова между ними – вот, в чём главное предназначение жрецов. Всегда верила в эту правду до сегодняшней ночи.

Выходит, я дышу только потому, что моя мать – та самая вредоносная язва…

Чувствую себя предателем, паразитом в сердцевине самого зрелого на вид плода. Тошно до комка в горле, и я хватаюсь за перила, не замечая, что сжимаю их вместе с плетью розы. Шипы впиваются в ладони, и хочется причинить себе ещё больше боли, доказать, что я не рождалась мёртвой, и что Анвар просто полоумный лжец. Меня убеждали, что чудо моего выживания – милость Сантарры, а не её злобного братца. Но горькая правда в том, что по одной капле моей крови маг увидел больше, чем видела даже постоянно находящаяся рядом Маиса, чем все слуги и родной отец. Что мне попросту нельзя возлежать на подушках подобно сёстрам, ведь без тренировки тело будет продолжать ныть, как сейчас. Чтобы жить без боли, кровь приходится разгонять. Как заявил Анвар, её двигает только отданная мне магия мамы. Пристрастия к растительной еде и постоянный холод – сущие мелочи. А вот то, что вчера я впервые испытала настоящий, искренний зов плоти – большая проблема, а далеко не радость. Теперь граф знает все мои слабости, и для этого не понадобилась брачная ночь. Самое безопасное в таком случае будет сейчас же одеться, найти белосвятейшество кассиопия и сдать ему паршивца с потрохами, пока я сама не стала куклой колдуна. Отрывая ладони от перил, с сомнением смотрю на голубые точки, куда воткнулись шипы.

«Думай, Виола, думай».

Вот только в Манчтурии убийство их любимого наследника воспримут поводом к объявлению войны. И тогда можно забыть о том, чтобы уладить конфликт без меча. Сложно, как же сложно… Отчаянно хочется с кем-то поговорить откровенно, но это слишком большая роскошь для кронпринцессы. Отцу нельзя знать о произошедшем, сёстры глупы как пробки, да и доверия отпрыскам Глиенны никакого. Лорд Белларский, старый учитель? В мудрости своей посоветует подстроить тихую и якобы случайную смерть Анвара, но вряд ли в это поверит герцог Иглейский, а то и сам встанет на сторону бунтовщиков – неизбежная гражданская война. Выговориться Маисе тоже плохой вариант: ещё принимая её на службу я обещала ей безопасность от своего фаворитизма. Мы намеренно подчеркиваем наши положения в разговорах, пусть и питаем друг к другу дружеские чувства. Стоит хоть кому-то при дворе подумать, что дочка мелкого барона имеет влияние на кронпринцессу – и ей конец. Остаётся только один человек в моём окружении, с кем можно не бояться говорить прямо. Пусть не вдаваясь в подробности, в которых ему всё равно не разобраться, но отдохнуть в обществе Эда кажется удачной мыслью. Заодно и разомнусь.

Не теряя времени, я возвращаюсь в комнату и после быстрого утреннего туалета и завтрака собираюсь на задний двор. Помогая мне облачиться во всё те же привычные ботфорты, кожаные штаны и лёгкую мятно-зелёную блузу, Маиса бросает на меня вопросительные взгляды, но я упорно молчу. Ей же лучше, если она ничего не будет знать. И всё же есть тот, в ком никто и никогда не заподозрит моего друга. Едва вырвавшись из плена каменных сводов дворца, уже ощущаю, как становится легче дышать. За конюшнями расстилается просторный луг, поросший горечавкой и васильками, а там и дальние ворота, через которые обычно в резиденцию короля везут обозы с поставками. Да, когда-то далёкие предки построили себе дом именно так, чтобы обеспечить представителям династии пути отхода в случае нападения: правда, таких серьёзных войн Афлен не знал со времён Тритийского переворота, того самого, который вернул власть в руки людей.

Ещё на подходе к загону вижу, как Эдсель выгоняет пастись лошадей, среди которых возвышается и гордая Шитка.

– Доброго утра, ваше вашество, – широко и кривозубо улыбается он. Такое приветствие означает, что кроме нас тут никого нет, и затопленный солнцем луг свободен не только для разминки, но и для разговора без чужих ушей. Чудесно.

– Привет, Эд, – щурясь от ярких лучей, киваю я ему. С нетерпением подбегаю к Шитке и поглаживаю её ровную белую гриву, так похожую на мои собственные волосы, сейчас заплетённые в косу. Подруга встречает одобрительным пыхтением, а когда я выуживаю из кармана кусочек оставшегося с завтрака сахара, она собирает его с ладони тёплыми губами. – Моя красавица…

– Ты что-то сегодня с первыми петухами бежишь, не терпится подубасить столбы? – шлепком по крупу отправив последнего коня пастись, Эд прикрывает ворота загона. Его разношенные до неприличия сапоги гулко хлопают по песку.

– Да, знаешь, есть повод выпустить пар. Отец снова пихает меня замуж, и сам не понимает, за кого.

Я морщусь, поймав озорной взгляд карих глаз. Для кого бестолковый конюх и простолюдин, а мне Эд давно вроде худосочного младшего брата, которого никто не смог бы заподозрить в дурном. Кому в здравом уме придёт мысль, что кронпринцесса дружит с парнем, от которого постоянно несёт сеном и навозом?

Он звонко хохочет, пока Шитка скачет к другим лошадям, чтобы пощипать траву. Сплюнув через плечо, Эд достаёт из кармана грязных штанов бандану и подвязывает торчащие в полном хаосе пшеничные кудри. Я одобрительно хмыкаю: похоже, он готов немного размяться. Вытаскиваю из кармана жилета и натягиваю перчатки, а затем первая подхватываю один из прислонённых к забору деревянных шестов.

– Слышал-слышал, ваше вашество. Уже готовлюсь отведать свадебного пирога! – Эд наклоняется, зачерпнув горсть песка из-под сапог, растирает его в ладонях и ловит брошенный ему второй шест.

– Не дождёшься!

Первый же мой пробный замах он легко парирует. Перестук встречающегося дерева тарабанит в уши с каждым новым ударом. Мы ускоряемся, кружа возле забора, и я чувствую, как с каждым замахом онемевшее тело наполняется теплом. В корпус – мимо, пригнуться от попытки дать мне шестом в затылок, выпад в ноги, перекат, пачкаясь в песке. Эд ловко уклоняется и игриво шлёпает краем шеста по моей ягодице, намекая на слабое место в обороне.

– Не отставляй зад, цыплёнок! – Широкая, наглая ухмылка быстро стирается, когда я упираю шест в песок и, держась за опору, выполняю подсечку. На этот раз успешно.

– Не развевай рот!

Довольная манёвром и кряхтением рухнувшего Эда, вновь вскидываю шест, но добить противника не выходит – палки снова сталкиваются. Ловлю искры в карих глазах и сама едва сдерживаю улыбку: вот теперь я жива. Когда гудят от напряжения руки, а запущенная кровь пульсирует в виске.

И тут резкий, неожиданный свист разрезает воздух. В мой шест с треском влетает стрела, выбивая его из ладоней, и по пальцам уходит болезненная вибрация. Успеваю лишь глухо охнуть от потрясения.

– Кхорры раздери! – вскрикивает Эд, а на его лицо сыплется деревянная труха.

Отпрянув, вскидываю голову, ищу невидимого врага. Руки дрожат. А через луг на вороном коне приближается всадник, от одного вида которого я замираю в боевой стойке с полусогнутыми коленями. Анвар уверенно держится в седле с аристократично ровной спиной, демонстрирующий гордый разворот плеч под небрежной чёрной рубахой, а в свете солнца тёмная кожа лица отливает топлёным шоколадом.

– Хороший бой, Ваше Высочество, – криво усмехается он, преодолев разделявшее нас расстояние. Убирает за спину лук и окидывает меня насмешливым взглядом. – Только если бы это было поле битвы, вы были бы уже мертвы. Стрела бы давно пронзила голову.