– Ты больше не избранница Сына Бога и не можешь приказывать кому-либо, – продолжала она. – И не носишь под сердцем ребенка, а значит, Мать не удостоила тебя благословением. Ты должна вымолить у Нее прощение.

Подождите-ка…

Я оглянулась на Эйдера, но жрец стоял, поджав и без того узкие губы.

Эй, я собиралась спасать Нуатл! Думала, моих слов будет достаточно, чтобы прослыть Пифией, Кассандрой, оракулом, провидицей, да кем угодно! А по итогу?… Служить Матери, вымаливать благословение – это, вообще, что значит?

Из дома показалась сморщенная старуха, увешанная ожерельями из мелких, видимо, птичьих косточек. Таша оглянулась на нее. Та покачала головой и снова исчезла в проеме.

Когда Таша снова повернулась к нам, ее голосом можно было резать камни. Обращалась она, конечно же, только к Эйдеру.

– Не смей больше приводить ее ко мне. Я никогда не пойду против традиций Солнечного острова. Уведи ее туда, где ей самое место.

Эйдер кивнул.

Черт возьми, огненный маг, так нельзя! Мы так не договаривались, Мироздание! Я закусила губу, когда проклятия уже готовы были сорваться с моих уст. Хватит с тебя проклятий, Майя, хватит. Криками, проклятиями и ругательствами такую, как Таша, не сломить. А огненный жрец – моя единственная надежда. Не стоит забывать об этом.

Кажется, настал черед испробовать нечто иное, кроме моего обычного девиза: «Сопротивление и отвага!»

Эйдер Олар посмотрел на меня и кивнул, уходим, мол. Кажется, он тоже удивился моей сдержанности. Таша уже вернулась в хижину, оттуда доносилось тихое пение и перестук костей. Интересно, кем была эта женщина и кем приходилась Таше?

Эйдер не направлялся обратно к берегу океана. Свернул на другую тропинку, виляющую среди мохнатых насаждений. Пора узнать, где мне самое место, по мнению Таши. Поля закончились, и мы вышли на еще одну поляну. На приличном расстоянии друг от друга стояли такие же плетеные хижины, только были они раза в два меньше и ниже, чем Ташина. Если бы я не увидела дом Таши раньше, ни за что бы не признала в этих перевернутых корзинах дома.

Те самые встреченные нами по пути сборщицы стручков в грязной одежде складывали вязанки хвороста в центре поляны. На одинаковом расстоянии от домов для лилипутов было возведено кострище. Там лежала обнаженная женщина, должно быть, та самая, которую они тащили на руках: похоже, спасти ее не удалось.

Заметив Эйдера Олара, женщины опустили глаза долу.

Самая старшая, очевидно, главная среди них, указала на неразожженный костер и обратилась к жрецу:

– Это будет честь для нас. И для нашей погибшей сестры.

На негнущихся ногах я последовала за Эйдером Оларом. Женщина лежала, подтянув колени к подбородку. На голом теле не было никаких видимых ран или повреждений, почему же она умерла?

Женщины держались вместе, с противоположной от нас с Эйдером стороны. На всех была одинаковая безобразная одежда, а руки обмотаны кожаными лентами.

Эйдер обратился к огню за помощью. Стихия ответила тут же.

Старшая обошла пламя и протянула мне грязную робу.

– Надень это и служи Матери, – сказала она.

Я отшатнулась от одежды. Оглянулась на огненного мага.

– Ты будешь жить здесь, – сказал он. – Таковы традиции.

Эйдер не был согласен с этим, я видела это по сжатым в тонкую линию губам, по суровому взгляду исподлобья, но он только добавил тише:

– Главное – не дотрагивайся до стручков, Айя.

Я приняла из рук Старшей одежду мертвой девушки.

* * *

Смирение и труд. С этих слов начиналось мое утро.

За час до рассвета Безмолвные сестры собирались в центре у разожженного костра и пели тягучую, как мёд, песню, приветствуя рождение солнца.

Почти всегда я была в одиночестве, хотя и не одна. Нас было два десятка таких женщин, «пустых» кувшинов, семян, зовите как угодно. Мы не заслужили благословения Богини Матери и не имели права касаться детей, которыми она наградила более удачливых, чем мы. А наши хижины располагались на другой стороне острова, подальше от детского смеха, в тишине, прерываемой лишь молитвами и плачем. Считалось, если у женщины нет детей, то и радоваться ей нечему.

Мне не в чем было себя винить. Я сознательно делала то, что делала, но моя уверенность в том, что рожать было необязательно, проходила теперь серьёзную проверку на прочность.

Я сильно уставала. Первое время буквально валилась с ног и мгновенно засыпала в своем шалаше для лилипутов на сухих листьях и траве, брошенных на голую землю. Такой теперь была моя постель.

Да, условия здесь сильно отличались от того, к чему я успела привыкнуть в Нуатле. Для меня было само собой разумеющимся, что в доме стояла кровать с меховым постельным бельем и матрасом-тюфяком. На острове ничего этого не было.

Даже округлые дома, сплетенные из лозы, были полной противоположностью угловатым домам-пирамидам Нуатла. Сужающиеся кверху пирамиды олицетворяли пламя огня, а грубостью формы и материала – мужское начало.

Женщина же была существом округлым, нежным и мягким. Острые углы были символом мужества, поэтому ни домов-пирамид, ни прямых дорог на острове было не найти. Издали дома напоминали черепашьи панцири – каждый разного размера, в зависимости от количества проживающих. Женщины строили их собственными руками. А тропинки, которые они прокладывали, извивались, как змеи.

Эти различия наводили на определенные мысли, и далеко не радужные. Остров находился буквально через пролив от Нуатла, но по развитию отставал на целое столетие. В каких условиях жили племена Тигра вдали от берегов Нуатла, оставалось только догадываться.

Женщины на острове были поделены на касты. Самое тяжелое положение было у бездетных. Самое привилегированное – у родивших нескольких детей. Такие женщины не раз побывали на Ритуале Матери и после оказались в постелях Сыновей Бога.

(Не думать, в чьих именно постелях. Не думать!)

Кроме бывших избранниц, на острове жили и обычные беременные женщины. Раньше остров был своего рода самым престижным роддомом с наиболее опытными акушерками, где женщина могла восстановиться, прежде чем вернуться в Нуатл. Но после того, как в Нуатл нагрянули Львы, к острову стали причаливать долбленки с беглянками и их детьми: они надеялись не только разрешиться от бремени, но и обрести здесь защиту.

Однако защитников на острове не было.

Когда Анкхарат говорил, что на острове есть мужчины, как и в Сердце Мира есть другие женщины, в объятиях которых можно познать удовольствие, он явно не знал, что представляют собой эти мужчины. Из них не вышло бы сколотить отряд в духе трехсот спартанцев. Будь эти мужчины действительно уроженцами прославленной Спарты, то именно их первым делом и сбросили бы с обрыва.

Особняком на острове жили хрупкие болезненные мальчики, разного возраста, которые были не нужны своему племени в Нуатле. Кто-то родился с увечьями, кто-то получил их позже. Иногда вместе со слабым ребенком на остров ссылали и его мать. Ей вменялось в обязаннось молить Богиню дать ей силы, чтобы родить еще одного, уже здорового ребенка.

Здесь жили пожилые люди обоих полов, чудом дожившие до такого почтенного возраста в первобытных условиях. На острове им была уготована роль нянек. В Нуатле, где считались только со здоровыми и молодыми, никто не церемонился с теми, кто не мог приносить пользу племени.

В самом отдаленном уголке острова узкой группкой жили истощенные и измученные люди, сломленные психологически и морально – изгнанные рабы. Они по-прежнему боялись каждой тени и даже когда узнали, что Нуатл пал, в любой лодке с беженцами им мерещились хозяева, прибывшие, чтобы покарать их.

Единственными, кто мог дать хоть какой-то отпор нападавшим, были изгнанные из Храма жрецы Бога Огня и, конечно, Шейззакс.

Черный великан вообще оказался самым внушительным мужчиной на острове. И стало понятно, почему бывшая жрица Эйкинэ шипела на каждую, кто осмеливался задержать взгляд на ее мужчине дольше обычного.

О, да! Как и я, эта женщина хорошо понимала, что такое ревность!

Шейззакс прибыл на остров по приказу Анкхарата. Сын Бога приказал ему это в самый последний миг, в ночь накануне гонок, хотя изначально они договаривались о том, что беглый раб из бойцовских ям встанет на сторону Анкхарата в ночь Церемонии. Но, как оказалось, Асгейрр тоже приходил к Шейззаксу и именно поэтому Анкхарат изменил свои планы. Асгейрр приказал Шейззаксу убить меня в то время, пока Анкхарат будет коротать дни внутри Храма. Асгейрр никак не ожидал, что Анкхарат отошлет меня от себя.

Сам Анкхарат или нашел себе новых союзников, или остался вообще без них. Пока никто не знал правды.

А Шейззаксу отныне было поручено охранять меня.

От чего защищать меня на острове, Шейззакс не знал. К тому же, по правилам ему было запрещено навещать меня. Делать это мог только Эйдер Олар, как жрец Огненного Бога.

Эйдер Олар каждый день говорил с Ташей. Она запретила приводить меня, но не могла запретить приходить ему.

Таша по-прежнему не собиралась покидать остров. Она считала, что нет идеи глупее, чем убежать с острова накануне зимы, без продовольствия и в гущу войны. И ради чего? Наутл был землей Сыновей Бога, а их она ненавидела всем своим сердцем. Такую чистую ненависть еще стоило поискать, наверное, даже Асгейрр ненавидел людей из племени краста меньше, чем Таша ненавидела Десятерых Сыновей Бога.

Тот факт, что почти все они могли быть мертвы к этому часу, для нее ничего не значил.

Я больше не ревновала к Таше. У нее были темные волосы, верно? А значит, она никак не могла быть одной из избранниц Сыновей Бога. Ведь на марафон невест брали только блондинок.

В первое нашествие на Нуатл Львы так и не добрались до острова и до Закатных гор. Возможно, Таша надеялась, что события повторятся. Остров не обладал богатствами. Львам нечего было искать здесь.

Еще на острове жили женщины из Домов Наслаждений. Это были больные, измученные постоянными родами или выкидышами бледные тени, опасающиеся любых мужчин, даже беззубых стариков. Все они в скором времени нашли убежище под крылом Эйкинэ. Именно женщины из Домов Наслаждений и приносили вести с берегов Нуатла. Они тоже бежали на остров, поскольку опасались, что Львы, как и в первое свое пришествие, вырежут почти всех обитательниц Домов Наслаждений, приняв их за жен Сыновей Бога, или угонят в рабство в Пустыню.

Женщин из Домов Наслаждений, как правило, не принимали в ряды Безмолвных сестер, ведь редко кто из ни разу не рожал. Пусть они и оставляли своих детей на ступенях Храмов Огня или Воды, согласно традициям, хуже было вообще не родить, чем бросить.

* * *

Со словами: «Прекрасное далеко, я начинаю путь» вместе с другими сестрами я шла на поля, засеянные мохнатыми стручками. Они напоминали дохлых пушистых гусениц, которым уже ни за что не стать бабочками. Внутри оказались темные круглые бобы, из которых и пеклись те самые твердые лепешки – первобытный хлеб, что ели в Нуатле. Полученная из бобов мука ценилась так же высоко, как орихалк.

Но для начала эти бобы нужно было достать, а покрывавшие их белые волоски были ядовитыми. Даже случайное прикосновение могло привести к сильнейшему отравлению, а серьезная ошибка вела прямиком к смерти.

Та умершая девушка коснулась голой рукой растения – и жить ей оставалось считанные минуты.

Это был тяжелый и опасный труд от рассвета до заката. Трудотерапией мы вымаливали у Матери благословение, но считалось, что даже такая опасная работа никогда не сравнится с зачатием, вынашиванием и самими родами, а значит, родившие женщины всегда будут на ступень выше нас.

Я не понимала, как такие вещи вообще можно было сравнивать, но помалкивала. Смирение и труд, Майя. Как могла, я день за днем уничтожала в себе Розу Люксембург.

Размерами бобы напоминали мелкий черный изюм. Их растирали в каменной ступке, а после кашицу вымачивали в воде. Выливали настой только один раз, из последующих варили густые отвары, добавляя сушеные цветы, листья или ягоды. Это было питательным чаем, «жидким хлебом» для больных или пожилых людей, которые не могли разжевать каменные лепешки.

Даже мне это удавалось с трудом. О пушистом мякише не приходилось и мечтать. Еще не изобрели ни дрожжей, ни закваски, и первобытные люди готовили, как могли. Растертую и отваренную кашицу отжимали и хорошо просушивали – так мука хранилась примерно неделю, в течение которой из нее и пекли хлебные лепешки.

Каждое утро брали часть сушеной кашицы, снова смешивали с водой. Разводили костер, обложив его плоскими, как сковороды, камнями, на которые выливали тесто, размазывая его каменными лопаточками. Почти блины, только получались они черствыми, как прошлогодние сухари. Иногда лепешки получались черные с одной стороны и сырые с другой, но только у неопытных поваров, а к хлебопечению не допускали абы кого. Слишком тяжело давался сбор ресурсов.

На отдельном поле росла древнейшая прародительница кукурузы – низкие раскидистые кусты с тонкими темно-красными початками. Кукуруза требовала большего внимания, чем стручки, была капризнее, чаще болела и страдала от набегов насекомых и лесных зверей. Стручки же были надежно защищены смертельно опасным коконом, и звери и насекомые держались от них подальше.

Да и вкус этой кукурузы оставлял желать лучшего. Ее нужно было чрезвычайно долго отваривать, и все равно зерна оставались невероятно твердыми и безвкусными.

У женщин все шло в дело – даже опасные стручки аккуратно высушивались и использовали для растопки. По мере того, как стручок высыхал, яд выветривался и переставал действовать. Но просушить нужно было действительно хорошо.

Еще мы собирали ягоды, травы, цветы, коренья и фрукты, мало похожие на своих дальних родственников. Лес многим одаривал остров. Женщины не сеяли и не выращивали фрукты или овощи, только хлебные бобы из стручков. Кукуруза, как я поняла, росла сама.

Океан и река тоже давали пропитание.

Самые маленькие дети собирали вдоль берегов раковины, моллюсков и водоросли. Те, что были повзрослее, строили заводи, плели из лиан сети и ловили рыбу, крабов и раков. Их панцири заменяли всему острову чашки, тарелки и даже "кастрюли" – емкости, в которых отваривали пищу.

Дети постарше носили воду, собирали дрова, охотились на мелких и неопасных птиц и зверьков. Фауна острова была мелкой и не такой кровожадной, как в землях краста, где я очутилась впервые. Всякие гигантские крокодилы, мамонты или огромные медведи Нуатла давно были истреблены. Впрочем, и на заледеневшем материке, где общество развивалось медленнее, а глобальные перемены только маячили на горизонте, они доживали свои последние деньки.

Медленно, но уверенно надвигалась зима. С берегов Нуатла по-прежнему приходили только долблёнки с беженцами и их детьми.

Ни одного солдата. И никаких вестей о Сыновьях Бога.