ГЛАВА 1

Из дневника Андрея

Для хорошего работника офис – это храм. Когда он входит в него сквозь стеклянные раздвижные двери, когда створки бесшумно, как в сказках или фильмах ужасов закрываются за его спиной, он выбрасывает из головы все мирские мысли, переводит свой юником в режим «корпоратив», и весь отдаётся служению местному культу производства резиновых уточек для купания и разноцветных презервативов с запахами экзотических фруктов. Он аж светится от своего рвения помочь уточкам разлететься по всему миру, а презервативам, – которые, если вдохнуть в них немного воздуха, сами становятся похожи на диковинные плоды, полные семян, – прорасти повсеместно, как сорной траве.

Это высокая задача, ещё бы, его корпорация – первая в мире и возьми мы наугад три уточки из тех, что сейчас плавают в ваннах, две из них будут иметь клеймо «Танит Групп». Да, он весь светится, как прихожанин в Пасхальную ночь, светится от того, что его, хоть он и ни дня не постился, пустили в это святилище тропических презервативов. Он робко улыбается начальнику, встретив его в коридоре и, зайдя в свой рабочий кабинет, освещает его неподдельным энтузиазмом. Утром он просыпается и торопится выйти из дому, а Дня Корпорации ждет с таким же детским нетерпением, с каким ждал когда-то свой День рождения…

Я не знаю, смог ли бы я так яростно полюбить свою работу, но у меня есть изъян, который помешал мне даже попробовать. Казалось бы, это очень мелкий, очень незначительный и даже не сразу заметный изъян. Но на самом деле он громадный, и что бы измерить его глубину, нужно раскидать лопатой не один день, месяц или год.

Мне было десять лет, и я жил вдвоём с отцом в большой трехкомнатной квартире, почти без мебели, с не распакованными после переезда коробками.

Чем дальше, тем всё больше наша квартира стала напоминать руины древнего города посреди джунглей. Коробки, как серые плиты, из которых когда-то были построены здания, затягивались пылью и хламом. Они зарастали старой одеждой, электронными книгами, листками с названиями каких-то неведомых файлов; пустыми чашками, с окаменевшими чаинками на дне; сломанными компьютерными мышками и отвертками, с помощью которых собирались поковыряться в мышиных внутренностях; микросхемами, колонками, процессорами, материнскими платами… Здесь можно было найти всё, что угодно: мой засушенный одуванчик, банку горбуши, просроченную бутылку с соусом и настоящие заросли проводов.

Мой отец был php-программистом в транснациональной компании, и когда из Владивостока его перевели в Москву, родители продали нашу приморскую квартиру, прибавили все свои сбережения и купили просторную трехкомнатную в столице. Мечта!

Отец был первоклассным специалистом, но в повседневном быту он был человеком непростительно безалаберным. К тому же он привык, что в доме есть мать и она спасает комнаты от неизбежного мгновенного зарастания.

Но мама осталась во Владивостоке, где она должна была завершить строительство китайского микрорайона, состоящего из пяти небоскребов. Мы ждали её с недели на неделю, но её приезд почему-то откладывался. Мы с папой, сидя на кухне и, запивая пиццу, он – бутылочным пивом, а я – колой, мечтали о том, как мама приедет и устроит тут свой фирменный ремонт. Как от её нежно-розовых обоев и зеленоватых легких занавесок в спальнях станет светло, как под её руководством мы распакуем и расставим на столиках и тумбочках винтажные светильники с абажурами, как в воскресенье она приготовит для нас жаркое в горшочках, а потом мы все вместе пойдем в кино… И мы, наконец, – сколько мы вздыхали о ней в маленькой Владивостокской квартире! – сможем завести большую лохматую собаку, может быть колли, а может быть шотландского сеттера.

Но мама всё не ехала, и только всё чаще спрашивала папу, не может ли он как-нибудь отпросить меня из школы и привезти к ней на время, а то она адски по мне соскучилась.

Повзрослев, я понял, что ей не хотелось приезжать вовсе. Видимо, пожив без угрозы быть поглощенной папиными джунглями, она расслабилась и уже не хотела снова брать мачете и идти вырубать папину безалаберность. А, может быть, у неё просто появился другой мужчина. Так или иначе, я был единственным камнем преткновения. И её план, видимо, состоял в том, чтобы потихоньку переманить меня и оставить отца одного в новой квартире заполненной коробками со старыми вещами. Но тогда, в десять лет, я был уверен, что нас ждет счастливая и безмятежная жизнь вчетвером – в моём воображении к нам уже давно присоединилась собака.

А вот отец, видимо, в какой-то момент заподозрил неладное, потому что наши кухонные разговоры о будущем сошли на нет. Зато по ночам он теперь подолгу сидел за монитором, сочиняя маме длинные письма. Не знаю, о чем была их переписка, но с ним начали происходить странные перемены. Однажды в субботу он встал ни свет ни заря и помыл всю грязную посуду, стопки которой высились на кухне, как мамины китайские небоскребы. Когда я, зевая, вышел из своей комнаты, я увидел отца в мамином розовом фартуке в белый горошек, – одним стенам известно, как ему удалось вытащить его из-под древних руин, – он стоял у плиты и тефлоновой лопаткой переворачивал румяный… блин! Всё это выглядело настолько невероятным, что я забыл сказать «доброе утро». Рядом с высокой фигурой отца, плита выглядела какой-то низкой, а половник и сковорода, которые в маминых руках казались большими, в папиных смотрелись несерьезно, как будто он решил поиграть в дочки-матери и вытащил их из кукольного набора.

На столе стоял ноутбук и по открытому кулинарному видео-блогу можно было догадаться, как папа освоил науку блиноделия. В этот день мы ходили в зоопарк, а потом в дизайн-бюро, где выбирали розовые обои в мелкий цветочек и светло-зеленые занавески. А на следующий – варили суп и делали уборку. Вечером папа как бы невзначай спросил меня, не хочу ли я позвонить маме, чтобы рассказать, как мы провели выходные…

В тот самый день, когда рабочие закончили ремонт, отец вернулся с работы сияющий. Он объявил мне, что звонил маме, и она прилетит в следующие выходные, то есть всего через девять дней! Я побежал в свою комнату и в настенном электронном календаре пометил этот день розовым. А отец, необычно возбужденный, метался по квартире, хватаясь то за одно, то за другое дело и на тумбочках, стульях и диванах оседали лампочки, шурупы, отвертки, журналы, провода…

Накануне розового дня я не смог уснуть. Я старался изо всех сил, потому что не хотел заснуть после обеда и украсть эти часы у нашего с мамой первого дня. Утром папа велел мне сходить в кондитерскую за круасанами, а сам уехал в аэропорт. Увидев из окна, у которого я стоял уже второй час, как к подъезду подъезжает наша машина, я уже хотел бежать к лифту. Но открылась дверца, и из неё вышел мой отец. Только он один.

Этот изъян, о котором я говорил, эта особенность появилась у меня именно тогда. Когда выяснилось, что мама хотела сделать нам сюрприз и специально назвала отцу более поздний рейс. Она планировала сесть в такси и позвонить в дверь как раз тогда, когда мы только проснемся, чтобы ехать её встречать. Но по дороге из аэропорта, такси подрезал «броневик» очень влиятельного чиновника…

Я долго-долго не мог произнести «мама умерла». Мне на язык наступала немота, такая вяжущая, как мякоть неспелой хурмы, она сводила челюсти, и я не мог открыть рот. Я научился говорить эти два слова только года три спустя. Но ещё долго я произносил их как во сне, словно для того, чтобы мне не парализовало челюсть, нужно было затуманить мозг.

А вот и изъян. С того самого розового дня до сегодняшнего момента я ещё ни разу не улыбнулся. Мой звонкий детский смех также оказался очень хрупким. Мама говорила, что у меня внутри лампочка. Когда я улыбаюсь, она загорается, а когда мрачнею – гаснет. И когда я бывал не в настроении, она начинала меня щекотать, а потом щелкала воображаемым выключателем. Я, конечно, смеялся. Возможно, в розовый день эта лампочка непоправимо перегорела или выключатель сломался. Когда я приходил на собеседования, менеджеры по персоналу, эти привратники храмов, один за другим признавали меня профнепригодным. «Спасибо за проявленный интерес, мы вам обязательно перезвоним». И это несмотря на мой диплом кибернетика.

Их логика была проста – своим внешним видом я сею пессимизм, мрачность и депрессняк, поэтому для компании я вреден. А, изучив моё личное дело, за годы школьной и университетской учебы заметно опузатевшееся, они признавали меня подозрительным и неблагонадежным. Дело в том, что во всех моих характеристиках, начиная с десятилетнего возраста, была запись о том, что я скрытный и замкнутый. Мрачный, скрытный, замкнутый, с детской травмой, которая наверняка повредила психику – разве это хороший работник? И мне всюду отказывали. Меня никуда не хотели брать. В сущности, мне ничего другого не оставалось, кроме как стать тем, кем я стал.

***

…Всё началось в год белой свиньи. Мой гороскоп предсказывал, что белая свинья принесет мне большие хлопоты, которые, правда, закончатся моей женитьбой. Значилось также, что невеста будет особой крайне оригинальной и встречусь я с ней в рабочее время… Не мудрено, в нерабочее-то я почти не вылезаю из дома… Теперь я с подозрением всматривался в каждую встречную женщину – уж не та ли это, на которой я должен буду жениться? Когда мой начальник, который раньше обходился своими силами, неожиданно нанял секретаршу, у меня началась паника. Это была кичливая, помешанная на своем (правда довольно стройном) теле, брюнетка. Первым делом она поставила на свой рабочий стол зеркало, чтобы иметь возможность любоваться собственным лицом каждое свободное мгновение. Она частенько что-то роняла и наклонялась поднимать, манерно произнося при этом нечто вроде «ах, я такая рассеянная!». Но я был уверен, что у неё под столом установлено ещё одно зеркало и она постоянно лезет туда, чтобы поглазеть в него на свои ноги. С ужасом я представлял себе, что уже женился на этой сумасшедшей. Стены, потолок и даже пол нашей квартиры покрылись зеркалами. Мы выбросили мою любимую керамическую посуду и купили зеркальные тарелки. Когда мы ложимся спать, моя жена не выключает свет и не накрывается одеялом – говорит, что хорошо засыпает, только когда глядит на своё отражение на потолке… Она не помнит, как я выгляжу, потому что бросает на меня беглые взгляды только если я мелькаю в зеркале рядом с ней самой, то есть в самых исключительных случаях… В общем, кошмар.

Но вскоре произошло событие, которое отвлекло меня от нелепых мыслей о секретарше. Исследовательская группа Копенгагенского Университета сделала сенсационное заявление. После многолетних исследований им удалось разработать технологию дешевого и экологически безопасного альтернативного топлива. «Больше не нужно подсчитывать, на сколько лет нам хватит нефти, – хвастливо заявили они. – Теперь от нефти можно отказаться вовсе!». В ответ на это заявление цены на акции нефтяных компаний поползли вниз. Шокированные страны ОПЕК, пытаясь хоть как-то спасти своё положение, попытались играть на понижение. В результате нефтяные компании подешевели ещё больше. Цены на нефть упали до 15 долларов за баррель. В России началась паника. Выглядело так, словно влиятельнейшие страны договорились и действительно началась энергетическая революция, что это продуманный, давно запланированный ход – начало конца нефтяного века. Разразился кризис, который в прессе так и окрестили – «нефтяной».

«Во всем виноваты датчане!» – вопили новостные заголовки. Российское телевидение успокаивало, что нефтяной кризис – явление временное. Одно дело – научные разработки, а другое – массовое производство. Альтернативное топливо создают уже многие десятилетия, но ещё до сих пор ничего путного не придумали. Ничего такого, что полностью заменило бы нефть. Скоро выяснится, что новая технология тоже полна изъянов и жизнь вернется на круги своя. «Лучшее, что породила Дания – это сказки Андерсена. Думаем, что в результатах их последнего исследования тоже много сказочного».

В феврале группа малоумных московских подростков, которым ежедневно вдалбливали, что именно из-за датчан в магазинах подорожало пиво, устроили Русалочью Ночь. С криками «Нам не нужны ваши долбанные сказки!» они забросали датское посольство в Москве отрезанными рыбьими хвостами… Московская полиция, которая с собачьей чуткостью охотилась за всяческими демонстрантами и бунтарями, (так что, казалось, выйди даже пятилетние карапузы с горшками в руках протестовать против жестокости своей воспитательницы Марьи Ивановны, у них тут же конфискуют горшки, заломают руки и повезут в участок), сделала вид, что русалкофобов не заметила. То есть заметила, но догнать не смогла. Подростков тут же поглотили непроницаемые ночные переулки. Кто знает, может быть там, в ночных переулках, их ждали красные башмачки и Снежная королева, решившие отомстить беглецам за Андерсена…

В борьбу за всемирное торжество нового энергоресурса включились экологи всех развитых стран. Предприятия всего мира готовились к реорганизации и техническому переоснащению. Всё происходящее только подтверждало версию о том, что «кризис» заранее спланирован.

«Конечно, чтобы повсеместно перейти на новый энергоресурс, нужны время и немалые финансовые вложения. Но рано или поздно это всё равно придётся сделать. И, поскольку мы понимаем, как важно заботиться об экологии нашей планеты, мы не намерены тянуть» – примерно такие заявления делали представители европейских и американских компаний.

Я наблюдал за происходящим через тонкую поверхность экрана телевизора и через винтажные очки, которые обычно надевал, когда читал газеты. Если бы я хоть на мгновение задумался, я бы понял, что нефтяной крах однажды отразится и на моей жизни, но пока что лично мне зарплату не урезали, мне казалось, что кризис, это что-то эфемерное, существующее в другой реальности. Но вскоре произошло несколько событий, которые, отчасти, сделали меня его участником.

В конце февраля выбросился из окна менеджер одной из топливных компаний. Сначала на это самоубийство никто не обратил особого внимания. Но когда в следующую неделю погибло ещё пять человек, это стало напоминать эпидемию. Говорят, что депрессия заразна. Если у мужа начинается затяжная депрессия, то через некоторое время она неминуемо передастся жене. С этим ничего не сделаешь. У каждого психиатра есть свой психиатр. Время от времени он проверяет, не заразился ли его коллега безумием от одного из пациентов.