Глава 12
Видеозапись

Сейчас

Эдриан, Имоджен и старший детектив-инспектор Фрейзер вошли в техническую лабораторию и обнаружили Гэри Танни: тот мрачно уставился в экран ноутбука.

– Что-нибудь нашел?

– Оказалось, Рейд создала облачное хранилище, куда автоматически отправлялись все записи. Достать было непросто: пришлось преодолеть несколько степеней защиты. И все-таки справился.

– Всегда знала, что ты – волшебник. – Имоджен нежно погладила Гэри по растрепанным волосам.

– Итак?.. Не томи! – нетерпеливо поторопил Эдриан.

– Один из парней, которые к ней приходили, оказался тайным агентом. Они явно не просто друзья. Бриджит включила музыку, а он полез с поцелуями. Но она решительно оттолкнула.

– И все? Нам известно, кто это?

– Я отправил запрос насчет его имени. Разрушить прикрытие нельзя, так что, скорее всего, даже не удастся допросить, – пояснил Фрейзер.

– Что за дерьмо!

– Как, по-твоему, Сэм знал об этом парне?

– Возможно, – кивнул Танни и включил другую запись. – Во всяком случае, что-то его явно не устраивало.

Все четверо увидели, как Сэм ворвался в комнату, в прямом смысле вытащил Бриджит из постели и грубо прижал к стене. Танни остановил запись и многозначительно посмотрел на коллег.

– Вот это да! – пораженно выдохнула Имоджен.

– Должен предупредить, что дальше будет еще хуже.

– Покажи, – потребовал Эдриан.

Танни отменил паузу, и все увидели, как Сэм Браун нещадно бьет Бриджит Рейд по лицу и животу. От зрелища жестокой расправы у Эдриана закружилась голова. Сцена послужила страшным напоминанием: первое впечатление о человеке оказывается самым верным. В начале знакомства Сэм Браун доверия не вызвал, однако Майлз постарался подавить смутные подозрения, заставил себя отнестись терпимо, так как испытывал чувство вины за то, что до этого сказал Имоджен. Сцена напомнила детство: те ужасные минуты, когда на его глазах разгоряченный каким-то зельем отец безжалостно лупил маму.

– Возможно, именно Сэм заставил удалить эти кадры.

– Думаю, предположение обоснованное, – согласился Танни.

– Больше расправа не повторяется?

– К сожалению, повторяется – правда, не так сурово, как в этот раз. Сохранилось еще несколько подобных сцен.

– Может быть, Бриджит знала, что может что-то произойти, и собирала свидетельства? – почти про себя пробормотал Эдриан.

– Чертовски смелый ход, детектив, – заметил Фрейзер.

– Чего не придумаешь от отчаянья!

– Работа под прикрытием чрезвычайно ограничивает свободу действий. Сомневаюсь, что Рейд могла как-то исправить положение. Скорее всего, о задании знали лишь несколько человек.

– Что, если Бриджит просто убежала? Надо поговорить с этим подсадным парнем: он выглядит ее добрым приятелем.

– Работаю над этим, – извиняющимся тоном пробормотал Фрейзер.

– А что делать с Сэмом?

– Что обычно делают с человеком, подозреваемым в преступлении? Задерживают. – Фрейзер пожал плечами.

– А Викерза отпускаем?

– Давайте дождемся заключения криминалистов насчет лодки. Погода снова меняется, так что они спешат закончить осмотр, пока не пошел дождь. Выясните, на какой машине ездит Сэм, а я постараюсь узнать, на чем гоняет тот парень. – Фрейзер на миг умолк. – Наверное, можно не предупреждать, и все-таки: если начнут приставать журналисты, не говорите ни слова. Об этой записи знают только те, кто сейчас сидит в этой комнате. Пусть так и будет.

– Выключи, – не выдержав, попросил Эдриан. Видео все еще продолжалось: теперь Бриджит сидела у стены и плакала, а Сэм ее утешал. Тревожная фамильярность сцены приковывала внимание и страшно нервировала.

Глава 13
Мальчик в одиночестве

В возрасте четырнадцати лет

Папа очень расстроен. Никогда не видел его в таком тяжелом состоянии. Даже не думал, что это возможно. Мама уже несколько дней в больнице; когда выйдет, неизвестно. На прошлой неделе я вернулся из школы и нашел ее в кухне, на полу. Сказали, что случился инсульт. Лицо выглядело странным; еще более странным, чем обычно: распухшим и в то же время застывшим. Как будто мама долго сидела перед огнем и начала плавиться, но ее успели вовремя оттащить.

Каждый день ездим в больницу, а пока я в школе, папа ездит один. Школа совсем меня не интересует, готов вообще туда не ходить. Не чувствую, что чему-то учусь, и никто из учителей не проявляет ко мне ни капли уважения. Один вообще разговаривает так, как будто я последний подонок. Не знаю, в чем его хренова проблема, но однажды он за это ответит.

Мне нравится одна девочка. Ее зовут Клэр Гастингс. Одна из тех, кто пользуется успехом, но самая скромная среди них. Не бегает с подвернутой на поясе юбкой, как полная дура. Иногда, когда никто не видит, Клэр со мной разговаривает. По-моему, я тоже ей нравлюсь, но она никогда не выдаст себя подругам. Еще не совсем проникла в узкий круг избранных, а если вдруг кто-то увидит ее со мной, все сорвется. Мне нравится наша тайная дружба, но в то же время бесит, что Клэр ее стыдится. Другие одноклассницы на меня даже не смотрят. Я – невидимка. Не состою в команде по регби, не отношусь к числу тех светловолосых голубоглазых парней, которые бегают за девчонками, готовые в любой момент взорваться. А те дразнят их своими кофточками на размер меньше, чем нужно. Пуговицы на груди едва выдерживают натяжение. Уродины.

По пятницам папа берет меня в клуб. Теперь я стал высоким и чувствую себя увереннее, а поначалу стеснялся. В тринадцать лет здорово вырос и сейчас уже почти добрался до шести футов. Девушки ко мне привыкли, а мне они нравятся больше, чем девочки в школе. Суетятся вокруг и, как правило, слушаются. В школе я никто, а в клубе – важная персона. Не паршивый иностранец, которого все считают второсортным гражданином. Да, я родился в этой стране, но что толку?

Наконец врачи назначили день, когда отпустят маму домой. Папа держится немножко лучше, стал почти таким же, как прежде. Обычное его состояние не обещает ничего хорошего, но, по крайней мере, можно предвидеть поведение, а не мириться с внезапными вспышками бешенства. Знаю, он чувствует себя виновным в мамином инсульте; должно быть, думает, что это из-за побоев. Но в последнее время даже не бил ее так часто и сильно – по сравнению с тем, что было раньше. Если бы причиной болезни действительно стали побои, то все случилось бы давным-давно.

Удивительно, что папа любит маму. Ни о какой верности даже думать не приходится. Собственными глазами видел его с кучей разных женщин. Раньше не знал, что он с ними делает, но теперь, когда сам этим занимаюсь, все понимаю. Секс – странная штука. Что-то вроде игры. На некоторое время притворяешься, что любишь кого-то, а потом, когда все заканчивается, снова становишься чужим и равнодушным. Девушки, с которыми я встречался до сих пор, во время секса становились совсем другими людьми. Девушки из клуба, конечно. Думаю, все девочки в школе хотят показать, что уже делали это, но точно знаю, что врут. Считают себя драгоценным призом для парней. Честно говоря, не понимаю, из-за чего весь шум. Девочки из школы совсем не похожи на папиных девушек. Те почти все подсели на «дерьмо», как папа его называет. Говорит, что это помогает держать их под контролем.

Папа считает, что надо подготовиться к маминому возвращению: даже привез домой несколько своих наркоманок. Очень неприятно. Мне не нравится, что они трогают мамины вещи. Папа заставил их все мыть и убирать, хотя они вряд ли умеют наводить порядок. Потом, когда они ушли, сказал, что надо сделать маме сюрприз. Мы сели в машину, но мне хотелось остаться и заново вымыть весь дом после шлюх.

Папа провез меня через весь город в ту его часть, где я еще ни разу не бывал. Остановил машину под деревом и внимательно осмотрел улицу. Было очень тихо. Какие-то звуки, конечно, доносились, однако, даже несмотря на это, в воздухе ощущалось зловещее напряжение. Слышались детские голоса и далекая музыка, но все равно стояла тишина. Было тепло, чуть дальше по улице человек мыл машину. Я попытался понять, зачем мы сюда приехали. И вдруг увидел ее. Посмотрел внимательно; возникло такое ощущение, словно кто-то ударил кулаком в живот. Девочка могла бы оказаться моей сестрой, если бы та не умерла. Но вот она: преспокойно играет с ведерком перед домом, в песочнице. Папа велел подойти и заговорить; попросить помочь найти потерявшуюся собаку и подманить к машине. Так вот он, подарок маме: маленькая девочка. Вместо дочки.

Я не мог отказать папе, хотя точно знал, что поступаю плохо. Странно очутиться в таком положении. Когда был маленьким, мама постоянно предупреждала, чтобы не отходил от дома, а не то кто-нибудь заберет меня себе, и я больше никогда не увижу родных. Иногда я специально уходил подальше, чтобы люди забрали меня у ненормальных родителей в другую семью. Но так никому и не понадобился.

Я подошел к девочке. Дверь ее дома оставалась открытой, и я заглянул внутрь; убедился, что рядом никого нет. Где-то работало радио: должно быть, наверху. Сказал малышке, что потерял собаку, и попросил помочь. Ей не хотелось уходить со двора, но я показал фотографию своей любимой собаки – той самой, которую папа утопил в ванне в качестве моего очередного наказания. Мы вместе пошли по улице, заглядывая под машины и повторяя имя – только я не стал называть настоящее имя своей собаки: вдруг кто-нибудь услышит? Наконец подошли к нашей машине, и мне стало совсем плохо. Неужели никто ничего не заметил? Посмотрел на дом девочки, но там по-прежнему никого не было видно. Обманчивое спокойствие солнечного дня. Можно подумать, что плохие парни бродят только темными ненастными ночами. Папа ждал возле машины. Как только мы подошли, схватил девочку и завернул в одеяло. Я посмотрел по сторонам: никто не обратил на нас внимания. Он сунул малышку в багажник, и мы уехали.

Дома положили ее в спальню сестры, внизу, и закрыли дверь. На щеках остались следы слез, но в багажнике она, должно быть, уснула. Я попытался представить, сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь заметит, что малышка пропала. Хотел остаться в комнате и посмотреть, как она спит, но папа сказал, что есть срочное дело.

И мы поехали в тот дом, где живет Минди. Минди по-прежнему там, а вот Марго давно не видно. Никто о ней не вспоминает, а я уже знаю, что вопросов лучше не задавать. В последнее время Минди изменилась. Совсем не похожа на себя: щеки ввалились, лицо покрылось струпьями. Глаза стали светлыми, подернулись белой пеленой, а в постели она иногда совсем отключается. Наверное, придется взять другую девушку, потому что с этой стало совсем скучно. У Минди теперь новая соседка. Ее зовут Карла; по-английски совсем не говорит. Не знаю, откуда Карла приехала, но она вовсе не такая хорошенькая, как Минди, – даже при том, что сейчас Минди выглядит ужасно. Карла постоянно плачет, и отцу это очень не нравится. Однажды он захотел, чтобы я научил ее уму-разуму. Сказал, что мне необходимо управлять девушками, потому что когда-нибудь придется управлять всем бизнесом. Велел сделать какой-то укол в вену, и для этого пришлось туго перевязать руку, чтобы вена вспухла и стало видно, куда колоть. Я справился, но иглы мне определенно не нравятся. Когда бизнес перейдет ко мне, вряд ли стану ими пользоваться. Придумаю что-нибудь другое.

После укола Карла успокоилась, перестала плакать и уставилась в пространство. Минди с надеждой смотрела на моего отца, но он ей ничего не дал, а вместо этого стащил с дивана и повел наверх. А я остался сидеть рядом с Карлой. Время от времени она обращала на меня внимание, но я ее совсем не интересовал, а потому просто продолжал наблюдать. Обычно люди не любят, когда на них смотрят, – но это мое любимое занятие.

Девочка прожила у нас уже несколько дней. Папа объяснил, что родители отдали ее нам, и мы будем хорошо за ней ухаживать. Сказал, что плохие люди хотели ее обидеть, и поэтому родители попросили на время приютить дочку. Теперь мы все должны сделать вид, что она – моя сестра, чтобы плохие люди ничего не узнали. Даже перед моей мамой придется притвориться.

Украденная малышка живет в комнате сестры, и это страшно меня раздражает, потому что иногда нестерпимо хочется к ней зайти. Она много плачет, но, кажется, верит, что мы действительно те, за кого себя выдаем. Наверное, все девочки много плачут. Отец уверяет, что она скоро забудет своих родителей. О пропаже ребенка передавали в местных новостях, но никто ничего не видел. Абсолютно ничего. На фонарных столбах расклеены ее фотографии; газеты сходят с ума. Я постоянно жду, когда в дверь постучат, но пока ничего не произошло. О том, что девочка у нас, знаем только мы с папой. Мама еще не может нормально говорить, а подруг у нее нет, так что никто не навещает. К нам вообще никто не приходит, пока отец не заставит.

Стучу в дверь и вхожу в комнату новой сестры. Рассказываю о школе и о том, как мне нравится Клэр Гастингс. Она спрашивает, хорошенькая ли Клэр. Еще спрашивает, почему моя мама весь день смотрит телевизор. Отвечаю, что она плохо себя чувствует и не может ничего делать. Спрашивает и о папе. Пока она его почти не знает, видела только пару раз. В основном общается со мной. Я приношу сестре еду и молочный коктейль, на карманные деньги покупаю сладости, а недавно подарил куклу – новую, красивую. Каждый вечер читаю сказки, пока не уснет. Иногда приходится читать несколько часов подряд, но мне нравится с ней сидеть. Приятно, что снова можно с кем-то поговорить, а эту комнату я всегда любил больше всех остальных. Здесь тихо; она в стороне от основной части дома. Думаю, новой сестре у нас понравится. Знаю, как ее рассмешить. Со мной она не плачет. Хорошо снова чувствовать себя старшим братом.

Школьный семестр почти закончился. Наконец-то можно будет не встречаться с одноклассниками. Я не понимаю их, а они не понимают меня. Иногда спрашиваю себя, есть ли люди, настолько далекие от остального мира, как я, – как будто посторонний заглядывает в замочную скважину. Интересно, все остальные тоже играют в эту игру? Подражают другим, чтобы никто не догадался, о чем они думают и мечтают на самом деле?

Во время ланча сижу один в классе, потому что снова не сделал домашнее задание. Не вижу смысла в глупых уроках. Клэр Гастингс входит, чтобы что-то взять из сумки, улыбается и оглядывается: хочет убедиться, что вокруг никого нет. Подходит и устраивается на краешке моей парты. Ненавижу ее за это, но в то же время радуюсь, что хочет со мной поговорить. Она нервно ломает пальцы и даже помогает с домашним заданием, которое я до сих пор не закончил. А потом говорит, что можно улизнуть через пожарный выход; учителя вернутся не очень скоро. Пожарный выход ведет на задворки, где ребята собираются, чтобы покурить и выпить сидра. Сегодня там никого нет, хотя сейчас июнь, – потому что того и гляди пойдет дождь. Клэр спрашивает, не хочу ли сыграть в «слабо». Конечно, соглашаюсь.

Она нервничает, и мне нравится смотреть, как она нервничает, поэтому просто стою спиной к стене и лицом к зеленой изгороди, которая тянется вдоль всего здания. Она прикасается пальцем к моей шее и ведет его вниз. Начинает нервничать еще больше, потому что я даже не вздрагиваю, а неподвижно смотрю в глаза, пока пальцы движутся по моему телу. Кажется, думает, что раз в школе веду себя тихо, значит, холодный или что-то в этом роде. Маленький испуганный девственник. Но я не такой. Приятно, когда девушка прикасается, потому что ей хочется, а не по приказу отца. Пальцы уже добрались до живота. На лице Клэр появляется странное выражение: как будто она не хочет этого делать, но все-таки делает. Продолжаю стоять неподвижно и смотреть в упор.

Она сосредоточенно сжимает губы и, не глядя вниз, пытается расстегнуть ремень на брюках. Чувствую, что тоже становлюсь серьезнее, потому что хочу понять, как далеко она намерена зайти. Я-то точно не сдамся. Вижу, как Клэр переводит дух, облизывает губы и принимается за ширинку. Обычно в этой игре участвуют несколько стоящих в ряд вдоль стены мальчиков и несколько девочек, которые их дразнят. Конечно, меня ни разу не звали. Она взглядом умоляет остановить испытание, но я молчу и продолжаю стоять как столб. Клэр расстегивает пуговицу и молнию. Брюки повисают на бедрах. Она громко кашляет и резко стаскивает с меня штаны, а вместе с ними и трусы. Тихо, едва слышно извиняется и отступает в сторону. И в этот момент появляются они.