Встретившись в очередной раз с Патимат, которая была также не равнодушна к красивому молодому человеку, он уговорил ее уехать с ним. Бежали они вечером, когда все уснули, ночью перешли Терек, который уже на глазах наливался мощью. Утро встретило туманом, брызгами разбушевавшейся реки. Водная преграда создала непроходимую преграду для возможной погони. Беглецы двигались медленно, далеко обходя казачьи станицы. Хотя война и революция выкосили мужское население селений, все равно горцу можно было ожидать пулю в спину. Миновали Шелковскую, дальше пошли менее обжитые места, камыши все чаще поднимали свои кисточки, скрывая с головой всадника в седле, все чаще приходилось идти по щиколотку в воде. Попадались и мелкие речушки, тогда приходилось долго искать брод. Встречались стада диких свиней, разрывающих землю в поисках сладких молодых корешков камыша – пикулей, они неохотно уступали дорогу путникам. Тогда Ахмед доставал из кобуры обрез винтовки и был настороже: хозяин стада, обычно крупный секач, мог и напасть, защищая свой гарем. Собаки глухо рычали, закрывая своими телами человека. Но обходилось – видимо, у них еще не настал брачный период. Попадались и деревни староверов – они никого не признавали, их дворы встречали свирепым лаем собак и наглухо закрытыми воротами. В обед, когда солнце поднялось в зенит, Ахмед завел лошадь в густые заросли и, найдя полянку, снял с лошади невесту, ослабил подпругу, подвесил на морду торбу с зерном, потом расстелил на траве бурку, достал из переметных сум коврики для молитвы и вместе с Патимат обратился к Аллаху, прося милости за свой поступок. Быстро пообедав сушеным мясом и сыром, через полчаса вновь двинулись в путь. К вечеру заросли камыша сгустились до того, что по тропе мог пройти только один человек, под ногами также чавкала вода. Сапоги давно уже промокли и весили по пуду каждый. Горец надеялся найти хоть какую-нибудь прогалину для отдыха. Наконец он остановил свой маленький караван, достал острый кинжал, начал вырубать вокруг камыш, складывая его в центр, вскоре образовался мощный настил. Ахмед снял Патимат с лошади, расседлал уставшее животное, снял потник и расстелил его поверх камышового настила, женщина тем временем разложила нехитрую еду на расстеленном белом полотенце.

– Я вижу, ты огорчена тем, что пришлось вот так покинуть семью. Поверь, что мне тоже горько – мы нарушили волю отцов, и в этом нет нам прощения, одно утешает – мы вместе, – грустно произнес молодой человек.

После этих слов глаза Патимат налились слезами. Горец, утешая, обнял ее за плечи, женщина доверчиво прижалась к его груди.

– Ничего, здесь глухие места, равнины, полные непуганой дичи, а реки кишат рыбой. Найдем подходящее место, построим хату, кошару, родишь мне двоих сыновей, тогда, может, родители и простят нас.

Рискуя тем, что его увидят с другого берега, Азагоев решил развести костер на вырубленной поляне – необходимо было немного обсушиться. Нарубив еще камыша, он развел небольшой огонь, снял сапоги, отжал носки, повесил рядом с костром, потом они с Патимат поужинали. Тем временем ночь вступила в свои права – небо высветилось миллиардами звезд, взошедшая полная луна отбрасывала причудливые тени.

Девушка легла на потник, укрылась буркой, в темноте влажно, призывно блестели её глаза. Горец лег рядом, и тела слились в любовных ласках. Но первая брачная ночь была прервана приходом незваных гостей – первой поднялась собака по кличке Вайнах, повела обрубками ушей, шерсть на загривке вздыбилась, из горла вырвался глухой рык, потом поднялась вторая – Каз. Услышав предупреждение, Ахмед выскочил и стал поспешно одеваться. Патимат встревоженно села, прикрываясь буркой. В ночи вначале раздался жалобный плач ребенка, потом смех, следом как будто кто-то захлопал в ладоши, причем звуки раздавались с разных сторон.

– Кто это? – со страхом спросила женщина.

– Не бойся, я с тобой, – успокоил горец, заряжая кремневое ружье. – Шакалы нас не тронут, боятся, а овцу утащить собаки не дадут.

Забытый костер слабо светился в темноте, он бросил в него охапку камыша, но потухший огонь не желал разгораться – только дымил. Среди камыша показалась пара светящихся точек – глаза, потом еще. Собаки разделились – одна встала сзади стада, другая спереди. Горец нажал на курок – хлесткий выстрел и сноп огня из ствола разорвали ночь. В той стороне послышался скулеж, потом возня, на время все стихло, потом шакалы вновь начали свой концерт. Наконец огонь взял свое – пламя взметнулось ввысь, но камыш прогорел быстро – пришлось опять его рубить. Вновь зарядив ружье, Азагоев положил жену спать, сам же решил охранять ее сон. Пришлось еще два раза стрелять, под конец он заснул, опершись о ружье, проснулся от того, что собаки сцепились с шакалами – комок шерсти катался рядом со стадом, еще одна тень метнулась к баранам. Горец вновь выстрелил, зверь заскулил, подпрыгнул и свалился замертво в воду. Между тем собака одолела своего противника, разорвала живот и стала поедать еще теплое мясо, вторым убитым из ружья животным занялась другая собака – они были приучены добывать себе еду сами.

Шакалы ушли, когда небо начало сереть. Тогда Ахмед, положив заряженное ружье, залез под бурку, и молодые люди вновь любили друг друга. Проснулись они, когда солнце уже почти встало в зенит, быстро свернули лагерь, и вновь потянулась под ногами мокрая звериная тропа. После обеда, совершив намаз, вышли к развилке – глубокая речка убегала от основного широко разлившегося русла реки Терек, поднявшийся ветерок уже приносил запахи близкого моря. М. Ю. Лермонтов писал о реке в свое время:

 
Терк воет, дик и злобен,
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен,
Слезы брызгами летят.
Но, по степи разбегаясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию шумит.
 

Так как встретившаяся речка была глубокой, пришлось идти по ее берегу. Мелкие птахи порхали вокруг – ловили мошек, затевали любовные игры, в вышине парили чайки. Вот сначала с тропы исчезла вода, потом поредел камыш, и наконец путники вышли на равнину, поросшую лоховником и местным кустарником – гребенчуком. Из-под ног прыскали зайцы, кричали фазаны, пробегала лиса, но сытые собаки не обращали на живность внимания. Справа текла мутная речка, на поверхности которой то и дело всплескивалась рыба, слева то и дело встречались зеркала озер, кишащие водоплавающей птицей, но встречалась и мертвая вода с берегом, белым от соли. К одному из таких водоемов и вышли наши путники. К берегу вела двухколейная дорога, трава, продавленная колесами телег, – рядом жили люди. Осторожно пошли по ней, и вскоре вдали поднялись деревья, послышался лай собак, мычание коров, потянуло дымом печей. Вечерело, и Ахмед, выбрав широкую поляну, решил здесь остановиться на ночлег, а завтра выяснить, что за село впереди. Местность располагала к тому, чтобы здесь остановиться надолго.

– Хорошее место. Тебе нравится здесь? – спросил горец.

– Да, травы много, рядом речка, много дичи, но у нас красивее – горы лесистые, ручьи, – грустно ответила женщина.

– Придется жить здесь. Завтра схожу в село, узнаю, кто здесь живет, потом поохочусь, если все будет хорошо, будем строить здесь кошару, – решил Азагоев.

Стали разбивать лагерь: разгрузили и расседлали лошадь, заготовили дров для костра, развели огонь, над ним подвесили котелок, предварительно наполнив его водой из речки, кинули туда соленого мяса, крупы, и вскоре над поляной разнесся запах вкусной похлебки. Изголодавшиеся овцы принялись щипать только что вылезшую из земли темно-зеленую траву, собаки по очереди сбегали на охоту, прибежали с мордами, вымазанными яичным желтком. Поужинав и поблагодарив молитвой Аллаха, путники легли отдыхать, на этот раз шакалы кричали далеко, видимо, сказывалась близость жилья.

Их сон прервал резкий звук близкого выстрела. Солнце уже поднялось над горизонтом, и день вовсю разгорался. Азагоев быстро оделся, взял винтовку, зарядил ее и бросился на звук. Трава была покрыта росой. Вскоре вновь начались камыши, но на небольшой прогалине блеснула вода большого озера, здесь была привязан серый жеребец за уздечку к кусту гребенчука. Увидев незнакомого человека, он громко заржал. Подойдя ближе к воде, горец увидел узкую длинную лодку, на ней охотника, который до этого собирал убитую им дичь, но, услышав лошадь, быстро зарядил одноствольное ружье, настороженно всматривался в берег. Ахмед вышел на открытое пространство, направил на мужчину обрез винтовки. – Эй, виходи! – на плохом русском крикнул он.

Мужчина положил в лодку ружье, взял оттуда длинный шест и, отталкиваясь им от дна, поплыл к берегу, но, не доплыв метров пять, уткнул нос лодки в камыш, положил шест и вновь взял ружье, направив его на горца.

– Ты кто? – спросил Ахмед.

– А ты кто? – в свою очередь спросил мужчина.

– Я спиросил первый, – опуская винтовку, возразил горец.

– Кравцов Александр, живу я здесь. А ты, я вижу, с гор, чеченец?

– Нохча, с гора, Ахмед Азагоев. Твой казак?

– Нет, я рыбак, охотник, в селе все рыбаки, правда, есть и казаки – от власти бежали, у них красные казаки всех мужчин вырубили, – рассказывал мужчина. На вид ему было лет двадцать, одет тепло – по-зимнему: старая шапка-ушанка, короткий тулуп, теплые ватные брюки, кожаные сапоги, подпоясан патронташем со вставленными желтыми патронами. Азагоев удивленно спросил:

– Казак казака стрелял?

– Что ты хотел, гражданская война, коммунисты натравили, брат на брата пошел, – ответил охотник.

– Как можно брат брата биль? – покачал головой горец.

– Коммунисты, – ответил Александр. – Ладно, подожди, мне надо убитых уток собрать, а то утонут.

Охотник вновь положил на дно ружье, взял шест и поплыл на середину озера. Здесь уже дичь опять садилась на гладь озера. Утки летали прямо над головой, цапли, раскинув огромные крылья, падали в воду, застывали, стоя на одной ноге и высматривая в воде мелкую рыбешку, в камышах слышалась активная возня – там птица устраивала гнезда, готовясь вывести потомство. Селезни красовались перед утками, распрямляя блестящие зеленым крылья, солнце бриллиантами играло на мокрых тушках.

Кравцов быстро собрал убоину, плавающую на поверхности воды, разогнал лодку и с силой загнал ее на берег, выпрыгнув на землю, достал из лодки мешок, быстро стал кидать туда дичь. С одного выстрела он убил около пятнадцати уток.

– Дай утка, – попросил горец.

– А почто сам не настреляешь? – спросил Александр. – Хотя из винтовки особо не настреляешь.

– Моя есть ружье – лодка нет.

– Лодку возьмёшь, когда я охотиться не буду, завтра воскресенье, мы все отдыхаем, можешь охотиться, – разрешил охотник, протягивая горцу двух уток.

– Хорошо, – согласился он, взяв подарок за ноги. – Как зовут село, кто хозяин? Моя здесь хочет жизнь.

– Село называется Бирюзяк, над нами хозяина нет, все решают старики, сейчас я сделаю еще выстрела четыре, загружу лошадь и поеду домой, если хочешь, езжай со мной, – предложил охотник.

Развернувшись, Азагоев пошел назад к месту своей стоянки. Сзади вновь раздался звук выстрела. Сквозь кустарник он вскоре увидел своих овец, все так же щиплющих траву. Собаки же, учуяв человека, вначале вскинулись, но, увидев хозяина, весело замахали хвостами. Патимат сидела на свернутой бурке, вязала спицами из шерстяной пряжи носки, счастливо улыбнулась мужу. Положив уток у ее ног, Ахмед сказал:

– Свари их, пока я съезжу в село, там живут рыбаки.

– Хорошо, – согласилась женщина, отложила носки и принялась щипать дичь.

Горец еще нарубил дров для костра, сходил на речку, принес воды, оседлал лошадь, взял с собой кинжал и пистолет, оставил заряженное ружьё и винтовку жене, он знал, что, если надо, она сможет воспользоваться оружием. Прыгнув в седло, махнув рукой, поехал вновь к озеру. Между тем оттуда опять послышался выстрел. Жеребец, увидев лошадь, весело заржал, двинулся было навстречу, но привязанная уздечка не пустила. На берегу уже стоял полный завязанный мешок в пятнах крови, второй лежал пустым, но вот охотник пристал к берегу, подмигнув, весело сложил в него птицу. Вновь сев в лодку, поплыл на озеро, оттуда вскоре раздался выстрел. Проделав свою работу, наполнив мешки, погрузив их на коня, отвязав его, запрыгнул в седло, махнул Азагоеву следовать за ним.

Пока ехали по тропе между густым кустарником, жеребец Александра все пытался оглянуться на идущую следом кобылу, недовольно фыркал на понукания седока, когда выехали на широкою дорогу, ведущую от села к соленому озеру, поехали рядом, конь начал всячески оказывать внимание соседке – то ласково заржет, красиво выгибая шею, то пытается немного прикусить ее. Кравцову постоянно приходилось сдерживать его, а кобыла, видимо, была не против ухаживаний, не отстранялась, ласково косила влажным глазом.

– Надо встретить их, – хлопнул по шее свою лошадь Ахмед.

– Ты хочешь сказать, их нужно свести? – уточнил охотник.

– Да, – подтвердил горец.

– Тогда первый жеребенок мой.

– Нэт, – возмутился Азагоев, – он с мамой будет год, кормить, поить надо, смотреть за шакал, чтобы не съел.

– Но ведь жеребец мой, без него не будет потомства.

– А моя кобыла, – вновь возразил горец.

– Хорошо, рано ещё делить неубитого медведя, потом бросим монету, но нужно свести как можно быстрей, – согласился Кравцов, – если дальше не поедешь.

– Разве здесь ходит медведь?

– Нет, это пословица такая.

– А что дальше?

– Дальше сплошной солончак, а потом море, Крайновка, там власть, милиция.

– Нэт, дальше нэ поеду, надо овец чик-чик, помочь?

– А много?

– Два по десять, – показал Ахмед на пальцах.

– Двадцать штук не много, на день работы, отчего не помочь, – согласился охотник. – Шерсть всем нужна, поменяешь потом на муку, рыбу. Завтра еду в Крайновку, привезу что надо.

– Когда поедешь, твоя деньга дам, товар принесешь?

– Почему не купить? Всем товар беру, кто просит.

Немного помолчали, потом Азагоев вновь спросил:

– Старик нэ будет против?

– Земли у нас скудные – дно моря, в основном солончаки, сено для коров далеко косим, но овец пасти старики разрешат – шерсть-то нужна, да и шкуры. Вот только волков много зимой лютует.

– На волк винтовка. А казак ворует?

– Я сказал, казаков у нас нет, никто не ворует, хаты не запираем.

Между тем местность понизилась и путникам открылся вид на село: ровные квадраты огороженных плетнями дворов расположились на берегу широкой реки, которая когда-то была границей между казачьими станицами и горцами, белые крытые камышом хаты весело блестят округлыми глазами окон, аккуратные хозяйственные постройки, хлева для свиней, скота, зеленеющие молодой листвой сады, виноградники. В огородах копаются бабы, мужчины возле речки чинят вентеря – снасть для ловли рыбы, по улице носится стайка мальчишек, гоняясь друг за другом.

– Вот и мое село, – показал рукой Александр.

– А много мужчин? – спросил Ахмед.

– Ты хочешь спросить, сколько дворов?

– Да.

– Двадцать пять хозяйств. К морю двадцать километров, но и в Кардонке хватает рыбы: и судак, и осетр, сом, в сети попадается даже белуга, вобла идет на нерест.

– Мечеть где?

– О, о мечети здесь даже и не слышали, может, в Кизляре есть. Да и людей твоей веры здесь нет, горцы здесь не живут.

Всадники достигли первого двора – здесь ещё деревья не поднялись, да и отростки винограда были совсем маленькие.

– Вот и мой двор, – показав на хату, Кравцов крикнул: – Даша, я скоро буду, готовь обед! Вон старики сидят, как всегда, под деревом, греются на первом солнышке, а мне надо добычу раздать, ведь ружье здесь только у меня, – пояснил он Азагоеву.

Под тем же деревом сидели старики, одеты они были так же, как и год назад. Подъехав к ним, горец спешился, а Александр сказал прямо из седла:

– Здравствуйте, дедушка, к вам человек, хочет здесь жить, – и поехал дальше.

Старики с любопытством смотрели на непривычно одетого, похожего на жителя гор мужчину.

– Ну, здравствуй, – приветствовал самый старый – дед Матвей. – Кто таков, откуда к нам?

Почтение к старикам с молоком матери было впитано горцем, и поэтому он, протянув руку, поздоровался с каждым.

– Салам алейкум, Ахмед Азагоев, хотел тут овца пасти моя с гор, – ответил Ахмед.

– Вижу, что с гор, там что, пастбищ не осталось?

– Гора хорошо, много дерева, трава, холодный чистый вода.

– Так что ж ты не сидел в своих горах? – спросил самый маленький и самый младший.

На этот вопрос Азагоев решил было промолчать, но вновь заговорил дед Матвей:

– Ты бы промолчал, Прошка, когда старшие говорят. Я знал тебя, когда ты ещё на горшок ходил. А ты, Ахмед, не смотри на этого болтуна, здесь все свои, и если хочешь жить в селе, то должен все о себе рассказать. И поверь: все, что ты здесь расскажешь, дальше села никуда не уйдет.

На эти слова Прошка отвернулся и обиженно засопел. Подошел Александр, раздав убитую дичь и поставив жеребца дома в стойло.

– У нас все беглые: кто от царя, кто от суда, а кто и от советской власти, – между тем продолжил дед Матвей.

– Моя невеста украл, – признался горец.

– Сам-то кто по нации?

– Нохча.

– Значит, чеченец. Мы хоть в глухом селе, но обычаи ваши знаем: если тебя найдут родственники женщины, то и нам не поздоровится.

– Моя пасть овец там большое озеро, – успокаивал горец.

– Он хочет поселиться у Бешеного озера, – пояснил Кравцов.

– Хорошо, живи, только если овец будет немного, – разрешил дед Мирон.

– Десять по два, – обрадовался Азагоев. – Ещё хата, кошара, сад, лодка, деньга есть.

– Насчет строительства – поможем, только жердей сухих из акации нет, в понедельник мужики нарубят – через месяц высохнут. Камыш мы косим зимой по льду, если сам сумеешь накосить, поставим тебе хату и кошару, денег не надо – мы всегда помогаем друг другу, но и ты не откажи, когда попросим помочь. Рыбу мы ловим вентерями, редко ставим сети. Кстати, у Александра есть лишние вентеря, он даст тебе на первое время, научит пользоваться. Соль берем на озере.

На этом, как понял Азагоев, разговор был окончен. Вежливо попрощавшись, ведя лошадь в поводу, мужчины направились ко двору Кравцова.

– Можешь привязать ее к забору, – сказал охотник, снимая с колышка веревочную петлю, которая держала ворота закрытыми. На хозяйственном дворе Александр вошел в один из сараев и вынес оттуда два вентеря – несколько кругов, затянутых сеткой и пропитанных черной смолой.

– Пусть они пока постоят здесь у стены, а мы пойдем на речку, посмотришь, как ими пользоваться, – с этими словами хозяин повел гостя через молодой сад и виноградник к Кардонке.

Здесь прямо над водой на деревянных сваях были забиты мостки, метрах в четырех от них виднелись круги вентерей, у самого деревянного настила из воды торчали колья, ещё две палки были воткнуты дальше видневшейся снасти для ловли рыбы. Берега мутной речки поросли камышом, в котором суетились мелкие пташки, желтая змея на противоположном берегу, свернувшись в клубок, грелась на солнце.

– Для того чтобы их установить, необходимо сначала войти в воду не глубже первого большого кольца снасти, втыкаешь первый кол, потом растягиваешь вентерь на всю длину, но так чтобы узкий конец можно было легко вытащить из воды, втыкаешь второй кол, – пояснял охотник. – В вентере на каждом кольце есть узкие отверстия: рыба заходит в снасть, а назад выйти не может – мозгов не хватает развернуться и уйти в узкое горло.

С этими словами Кравцов выдернул один из кольев, поднял его и перекинул на другую сторону мостка. Палка оказалась привязанной к концу снасти, который и поднялся поверх воды. В его последнем кармане плескалось несколько рыбин, среди них два крупных сазана и небольшой, килограммов на пять, осетр. Александр развязал горловину вентеря, ловко выловил за жабры крупную рыбу, покидал ее на берег, а попавшуюся мелочь – несколько судачков, сомика, пару подлещиков – выпустил в воду, потом снова завязал вентерь и, опустив его в воду, закрепил при помощи кола.

– Утром проверял – сейчас зашло еще мало рыбы, проверяем два раза в день, иначе рыба может порвать снасть, еще досаждает ондатра – грызет снасть и ест рыбу, – пояснял хозяин. – Бери осетра – и пойдём.

Змея, испуганная шумом, скользнула в воду и поплыла прочь, оставляя быстро исчезающий след.

– Змея не кусает? – спросил горец.