4. Самоупреки

Самоупреки бессмысленны. Они не решают проблему.

Они только копируют ее из реальности в ваши мысли.

И там она вырастает до такой величины, какой никогда не достигла бы в реальности.

Йошка Брайтнер. Замедление на полосе обгона – курс осознанности для руководителей

Вертолет не стал приземляться на альпийском лугу перед хижиной Альпийского союза^[8], а завис над верхней станцией канатной дороги. Очевидно, туда были спущены спасательная люлька и горный спасатель. У меня появилось нехорошее чувство, что это может иметь отношение к нескольким шатким ящикам из-под напитков и ненадлежаще запертым воротам. Когда мы прибыли в долину, я спросил в кассе, изобразив чисто туристический интерес, что за спасательная операция проводится там наверху. Мужчина, как и все сотрудники горной канатной дороги, работал также добровольным горным спасателем и слышал обо всем по радио.

– Очень скверное дело. Официант свалился с террасы.

Вот. Ведь. Черт. Пожалуй, с моей шалостью вышел явный перебор. Меня обдало ледяным холодом.

– С ним… все плохо?

– Без понятия. По крайней мере, сам он не может выбраться оттуда. Ребята за ним полезли.

Значит, как минимум сломанная нога. Проклятье. Я не хотел этого. Мелкая пакость была бы в самый раз. Но это, пожалуй, слишком, и я уже бесконечно жалел о содеянном. Поскольку я действительно не хотел, чтобы со мной обращались как с ребенком – ни моя жена, ни я сам, – мне пришлось по-взрослому взглянуть фактам в лицо: я устроил большую пакость. Хотя от моих самоупреков Нильсу не легче. А от моей жалости к себе и подавно.

– Бедняга, – пробормотал себе под нос билетер.

Катарина, которой, в отличие от меня, не было дела до официанта, хотела уже идти дальше, но что-то заставило меня разузнать побольше.

– Вы знакомы с этим официантом?

– Нет, но мой брат знаком. Он управляет тем приютом. Этот официант, он такой городской человек, с севера. Хотел добровольно пройти здесь какую-то экопрактику в гастрономической сфере. Понятия не имею, что это такое. Но теперь-то уж всё.

– А как он упал в ущелье? – все же поинтересовалась Катарина.

– Видимо, решил в свой перерыв присесть на ящик с бутылками и каким-то образом свалился в долину. Наверно, забыл закрыть оградительную решетку.

Сотрудник горной дороги должен был продавать билеты следующим туристам, которые уже ожидали у кассы. Несчастные случаи в горах были для него обыденностью.

Мы покинули станцию канатной дороги и двинулись к автомобилю.

– Бедный официант. А ты еще так по-ребячески раздражался из-за него, – тихо добавила Катарина, подлив масла в огонь.

У меня не было никаких веских аргументов, чтобы отразить этот упрек. Я был с ним согласен. К счастью, о сáмой ребяческой части этой истории – моей мстительной шалости – Катарина совершенно ничего не знала. Так что я лишь промямлил что-то ей в ответ. Но это не улучшило дела.

– Да… наверно… Но он тоже вел себя как идиот. Я имею в виду – ну кто проходит экопракти… – Договорить мне не удалось.

– Я заметила в этом месте только одного человека, который вел себя как идиот. И это ты. Я сыта по горло твоими постоянными перепадами настроения. Ты должен пообещать мне здесь и сейчас, что займешься этим.

– Как ты себе это представляешь?

– Тренинг по осознанности все-таки оказался эффективен. Так что сегодня же вечером ты позвонишь этому господину Брайтнеру и назначишь встречу, чтобы поработать над собой еще…

– А если нет?

– А если нет, отпуск на этом и закончится.

– И тогда я вам позвонил, – закончил я свой рассказ господину Брайтнеру.

– А что с официантом? – поинтересовался господин Брайтнер.

– Перелом ноги.

Что было не совсем ложью. Нога тоже была сломана.

И еще шея.

Как я узнал тем же вечером из интернета, после звонка господину Брайтнеру.

К счастью, Эмили и Катарина к этому времени уже легли спать. Последняя – в очках для сна и берушах. Ни одна из них не стала свидетелем моего морального краха.

Такого я не хотел. Шесть месяцев назад я убил четырех человек. Намеренно. Осознанно. Чтобы защитить свою семью и себя. Это не доставило мне радости, но связанный с этим стресс я отлично устранил с помощью осознанности. Я больше не хотел насилия в своей жизни. И тем не менее молодой человек расстался с жизнью по причине того, что я завелся из-за пустяков. Что-то там наверху подтолкнуло меня, вообще-то, к несвойственному мне поведению. И побудило совершить шалость, которая переросла в нечто большее. Нильс был мертв. Это факт. Он ужасен. И нет пути назад. Мне нужно было как-то справиться с этим.

Когда я, парализованный, бледный, холодный, дрожащий, сел на диван в наших апартаментах и уставился на сообщение местной газеты в интернете, выбраться из этого кошмарного состояния мне опять помогла осознанность. А конкретно – молитва о спокойствии.

В полной тишине я просил дать мне сил, чтобы изменить вещи, которые я мог изменить. Спокойствия принять вещи, которые я не мог изменить. И мудрости отличить одно от другого.

То, что Нильс мертв, я не мог изменить. Значит, тут мне нужна была не сила, а только спокойствие. Достичь которого было довольно трудно. Как я, включив в себе мудрость, распознал.

Но если посмотреть осознанно, мои самоупреки ничего не меняли.

Нильсу не станет лучше, если мне из-за него станет плохо. И как бы ни облегчила исповедь мою душу в краткосрочной перспективе, это облегчение катастрофически ухудшило бы мою жизнь в долгосрочной перспективе. Моя осознанно сбалансированная двойная жизнь быстро и с треском рухнула бы в долину, как Нильс, если бы я добровольно сдался властям.

Только я сам мог обвинять себя. Никто меня не видел. Мы не оставили никаких цифровых следов в этом доисторическом приюте. Катарина расплачивалась наличными. Даже билеты на фуникулер я покупал за наличные. Цена по гостевой карте в любом случае была приемлемой.

О том, что я, несмотря на это, был замечен свидетелями на террасе, запечатлен камерой слежения на горной канатной дороге и идентифицирован через файл данных гостевой карты, мне довелось узнать лишь недели спустя.

Эмоционально я отреагировал на всю эту ситуацию как раньше: слишком остро. В прошлом ничего нельзя было изменить, я мог лишь иначе вести себя в будущем. Я мог поработать над тем, чтобы в будущем не слушать чей-то внутренний голос, который велел мне поставить штабелем ящики из-под напитков к самому обрыву и разблокировать оградительные ворота.

Именно ради этого я сейчас сидел у господина Брайтнера.

– Перелом ноги, – деловито и без упрека заметил господин Брайтнер. – Как вы себя чувствуете при этом?

В конце концов, он был моим тренером по осознанности. А не ортопедом Нильса. Я на минуту задумался, как ответить на этот вопрос.

– Мне жаль, что это случилось. Я не хотел, чтобы так было. Я чувствую себя виноватым, но не могу изменить происшедшего.

Моей первоочередной задачей было удержать господина Брайтнера от дальнейших расспросов о здоровье официанта.

– Моя жена, вообще-то, не в курсе, что я открыл эти предохранительные ворота. Но она уже только из-за той ссоры решила, что мне, наверно, следует еще немного поработать над собой.

– Однако вы позвонили мне не только потому, что так хотела ваша жена? – Йошка Брайтнер смотрел на меня так, будто я обменял свой пенис на носовое кольцо, за которое безвольно позволил таскать себя по манежу моего брака.

– Нет, я…

– Тогда повторю свой самый первый вопрос: почему вы мне позвонили?

Я задумался. Ненадолго. Ведь причина мне была уже ясна.

– Потому что мне совершенно непонятна причина, по которой я так эмоционально реагировал в приюте. Потому что мне плохо от этого. Потому что другим плохо от этого. Потому что я хочу знать, почему, все видя и понимая, я совершаю такое, из-за чего потом чувствую себя виноватым. Вот поэтому я здесь.

Вообще говоря, мой рассказ господину Брайтнеру о травме официанта уже был гораздо большей откровенностью, чем я планировал. Но чтобы анализировать мое поведение, такая откровенность, наверно, была необходима. О чем я не рассказал, так это о своем обоснованном страхе, что очередной срыв привлечет излишнее внимание к тому, как я балансирую на канате своей двойной жизни. Мой страх перед будущим и без того уже был достаточно велик.

5. Картинки детства

Образы детства у вас в голове немного похожи на детские рисунки. Они, как правило, насыщены фантазией, но имеют мало общего с реальностью.

Йошка Брайтнер. Внутренний желанный ребенок

Пока я рассказывал, Йошка Брайтнер выпил свой чай. Похоже, его гораздо меньше, чем мою жену, шокировало то, что я перевозбудился из-за какого-то официанта, который не сразу меня обслужил. Он вновь наполнил свою чашку. Мою – нет.

– Если я прямо сейчас не наполню вашу чашку до краев, некий внутренний голос тоже скажет вам, что вы должны сорваться? – спросил он без какой-либо иронии.

– Простите? Нет! С какой стати? Я ведь здесь не ради чаепития.

– Видите – именно в этом и дело. Ради чего вы были в приюте?

– Я же сказал. Я хотел передать моей дочери одно красивое детское воспоминание. А идиот-официант этому помешал.

– Вот как раз в этом я не так уж уверен, – выразил свое сомнение господин Брайтнер.

– Что вы имеете в виду?

– Вы же адвокат по уголовным делам. Вы знаете, что истинное высказывание всегда богато подробностями. Выдуманное высказывание декларативно. Истина – дело тонкое.

– Я что, в суде?

– Нет. Именно поэтому я не хочу, чтобы вы вынесли себе ошибочный приговор. Я склоняюсь к следующему: вы очень декларативно описываете свои детские воспоминания о желанной еде. «Дымящийся», «ледяная», «отполированная до блеска». Так может сказать каждый, кто хоть раз видел кайзершмаррн, бутылку альмдудлера или ландъегер. Вы помните упражнение по осознанности с яблоком?

Я кивнул. Полгода назад мы вместе ели яблоко и при этом сознательно воспринимали его всеми органами чувств. После этого я мог не только декларативно описать, как выглядит ярко-красное яблоко, но и очень детализированно рассказать, как тихо хрустит кожура при срезании, как пахнет выделяющийся из свежей фруктовой мякоти сок, как ощущается прохладный кусочек во рту, какими звуками сопровождается жевание яблока и какой вкус чувствуется на языке.

– Если бы у вас и в самом деле имелось собственное, истинное воспоминание о кайзершмаррне, вы описали бы, как он восхитительно пахнет растопленным маслом, сладкой сахарной пудрой и свежим яблочным муссом. Как сильно вы желали ощутить во рту его пышность – когда прижимаешь его языком к нёбу и он опадает сам по себе, как подушка. Вы бы запомнили ощущение, как лопается кожица изюма, вызывая настоящий вкусовой взрыв. Вы бы упомянули, как приятное тепло опускается через пищевод в желудок.

Я почувствовал голод, и у меня испортилось настроение.

– Послушайте, не могли бы вы просто показать мне какое-нибудь упражнение, чтобы я справился со следующим срывом, прежде чем травмирую еще кого-нибудь?

– Я с удовольствием научил бы вас, как полностью избежать любых срывов в будущем. Но для этого нам с вами понадобится еще одна, последняя информация.

– И какая же? – с вызовом спросил я.

– Сколько раз на самом деле вы с вашими родителями ели в горах кайзершмаррн?

Теперь я на самом деле занервничал:

– Мне жаль, но у меня на самом деле нет желания мысленно путешествовать в мое детство.

Господин Брайтнер не утратил своей мягкости:

– Здесь не потребуется длинное путешествие. Если только вы перестанете обороняться. Давайте посмотрим короткое слайд-шоу вашего отпуска. Закройте глаза. Я назову три понятия. Вы просто смотрите, какие картины воспоминаний спроецирует память на экран ваших век. Согласны?

Я хотел побыстрее закончить с этой работой над собой. Так что я согласился. И закрыл глаза.

– Так уж и быть.

– Родители. Отпуск. Альпы.

Первый слайд воспоминаний сразу же встал в ячейку диамагазина. Маленький светловолосый мальчик в кожаных штанишках^[9]