– Нет, клянусь священными грибными кольцами, – печально покачала головой Приска, когда Карлман приоткрыл дверь в комнату, надеясь проскользнуть внутрь проворно, как мышь. – Нет, к сожалению, не могу рассказать вам ничего нового, почтенный Пфиффер. Незадолго до того, как мы отправились в Воронью деревню, мой Килиан снова заходил к Кремплингам, стучал в ворота. Дверь ему никто не открыл, как и ожидалось. Как представлю, что кто-то из моих малюток сгинул в Черных камышах, в этих жутких топях, где бродят призраки, так у меня темнеет в глазах! Подумать только, ведь после стольких несчастий не осталось даже могилки, чтобы поплакать над ней и засадить ее примулами и калужницами. Вместо этого – страшная черная яма в тумане, полная ила и грязи, и там-то похоронен твой ребенок! Ох, черные гнилушки, на их месте я бы тоже никого не пожелала видеть, а лучше снова и снова отправлялась бы на поиски Блоди. Пока не останется ни сил, ни надежды… – вздохнула Приска, с трудом подавив рыдания.

– А кто-нибудь в деревне верит, что мальчик еще жив и его можно найти? – раздался слабый голос от дальней стены.

Это заговорила Бедда, отдыхавшая на массивной кровати перед одним из высоких окон, под теплыми одеялами. Она приподнялась, опираясь на подушки, подложенные под спину, – хрупкая фигурка на широком ложе с роскошным вышитым балдахином, который защитил бы ее от света полуденного солнца, вздумай тот пробиться сквозь вечную пелену облаков.

Карлман, чьего появления Бедда пока не заметила, с тоской посмотрел на нее. Возвращаясь к матери или дяде, он всегда опасался, что их состояние ухудшилось с тех пор, как он ушел, даже если отлучался совсем ненадолго. Молодому квенделю было трудно смириться с тем, что его мать так медленно поправляется после ужасного нападения в саду Гортензии, несмотря на все лекарства, которыми потчевал ее старик Пфиффер.

В то самое утро, когда рухнула старая деревенская липа в Зеленом Логе и Бульриха вызволили, достав изнутри ствола, Одилий привез Бедду к себе домой. В ее родной Звездчатке никто не смог бы позаботиться о ней так, как он, и потому больную поместили в спальню на втором этаже его необычного дома в Зеленом Логе. Карлман поселился в соседней комнате.

Долгими вечерами, когда Бедда наконец погружалась в беспокойную дрему, а Карлман, измученный тревогой за мать, не мог уснуть до полуночи, Одилий звал молодого квенделя посидеть у камина и принимался рассказывать о событиях далекой старины. Понять, правда то или вымысел, Карлману было не по силам.

Старик Пфиффер был хорошим рассказчиком и без труда перемещался сквозь века и через неведомые края, чьи обитатели принадлежали к народам, о которых Карлман прежде знал лишь понаслышке. Под спокойный голос Одилия маленький мир Холмогорья начинал расширяться, становился древним, как серые камни, и многослойным, а вскоре рассказчик выходил за знакомые пределы, направляясь в земли, где, как он уверял затаившего дыхание слушателя, повсюду лежали забытые владения, когда-то известные и квенделям.

Карлман проникался к старику Пфифферу все большим уважением, насыщаясь знаниями, первые капли которых он успел впитать во время поисков Бульриха.

К тому же Одилий преданно ухаживал за дядей Карлмана, поддерживая незаменимую Гортензию, которая первое время почти не отходила от несчастного соседа. Бульрих, казалось, оставался во власти кошмара, который не отпускал его, да и все квендели не могли отделаться от ужасов той ночи.

Бульриха и Бедды словно коснулось нечто, не убившее их, но лишившее жизненных сил. Бедда жаловалась на боль и холод, у нее немела рука там, где остались следы когтей. Но гораздо хуже была слабость, которая появлялась после малейших усилий и на долгие часы приковывала ее к постели.

Бульрих же настолько переменился, что все, прежде знавшие его, искренне встревожились. Несмотря на то что старый картограф всегда относился к своим общительным друзьям и соседям с дружелюбной сдержанностью и предпочитал держаться особняком, после возвращения из Сумрачного леса и других неведомых обиталищ тьмы он будто бы полностью отгородился от мира и его обитателей.

После того как пропавшего путешественника спасли из пещер под липой, Одилий Пфиффер без устали отпаивал его снадобьями и нашептывал таинственные заклятия, и только спустя три дня Бульрих наконец очнулся от глубокого обморока, но почти ничего не вспомнил. Он лишь кивком подтвердил, что действительно отправился в Сумрачный лес. С тех пор он оставался замкнутым и отвечал односложно, изредка благодаря за еду и заботу странным равнодушным голосом, и целыми днями лишь тупо смотрел перед собой.

– Должно быть, он пережил что-то ужасное, – пыталась объяснить это состояние Гортензия. – Настолько ужасное, что его бедный, полный тревог разум не позволяет памяти вернуться.

Одилий с сомнением принял это утверждение, однако мысли о возможной потере памяти его угнетали, хоть старик не подавал виду и старательно ухаживал за Бульрихом, не донимая его вопросами. Время шло, но бедняга не стал более разговорчивым, а из того немногого, чем он сумел поделиться, составить картину произошедшего было невозможно. Бульрих лишь время от времени произносил бессвязные слова и повторял: «Глаза! Глаза во тьме!» Это было мучительно и страшно. Всех, кто его слышал в такие мгновения, неизменно охватывал ледяной озноб.

– Клянусь черными мухоморами той ночи, – вздохнул Биттерлинг, – можно не сомневаться, что Бульрих встретил кого-то в этом злополучном лесу и встреча прошла не в дружеской обстановке. Если бы он столкнулся с волком, то вряд ли бы выжил. Но что еще за «глаза во тьме» сверкали в ту ночь и так напугали беднягу? Вряд ли то была обычная сова, а если не волк, то, возможно, один из тех зловещих странников, которые застряли в темноте. Откуда нам знать, что за жуткие глаза у тех созданий?! Нам повезло, мы были слишком далеко, чтобы разглядеть.

Бывали дни, когда Карлману и Звентибольду, которые ухаживали за Бульрихом вместе со стариком Пфиффером и Гортензией, даже казалось, что Шаттенбарт их не узнает, несмотря на постоянные визиты. В такие вечера картограф, бледный и отстраненный, сидел в любимом кресле у камина и думал лишь об одном: как бы согреться у огня.

Печально преображенная беседка в саду Гортензии огорчала не только хозяйку. Всякий раз, когда Карлман сворачивал на боковую тропинку и шел вдоль ограды сада, его взгляд падал на коричневатые гибкие ветви, некогда столь драгоценные, и в нем поднимался страх: что, если его мать и дядю ждет та же участь? Что, если им суждено увянуть навсегда, как розам, от прикосновения безымянного зла, что сулит неминуемую смерть?

– Быть может, нам и правда не стоит пока отказываться от поисков малыша, – сказала Бедда, не дожидаясь ответа на свой вопрос о Блоди и жизни в Звездчатке. Она села поудобнее, и все в комнате заметили, как дрогнуло от этого усилия ее правое плечо. – Вспомните, вы нашли Бульриха, когда уже и не ожидали увидеть, там, где и представить себе не могли. Он был совсем беспомощным и умер бы там, под землей, если бы его не обнаружили. Хульда рассказала мне, что Пирмин, когда еще выходил с фермы, все твердил о каком-то жутком существе, с которым ушел Блоди. Фендель Эйхаз и Пирмин видели, как мальчик уходит, так уверял его отец со слезами на глазах и говорил, что отчаянно пытался догнать сына, но, как ни старался, не смог. Его будто приковало к месту злыми чарами, пока Блоди уходил с неведомым спутником, исчезая вдали.

– Да, знаешь, дорогая Бедда, поначалу мы никак не могли взять в толк, о чем он говорит, ведь Пирмин Кремплинг утверждал, что видел чужой край, куда этот изверг увел его бедного мальчика, – сказала Приска, поворачиваясь к старому Пфифферу. – Сумрачный лес лежит сразу за Черными камышами, и это очень дурное место. Говорят, что из ужасного болота поднимаются отвратительные испарения и дурманящий запах гнили, которые туманят рассудок. Мой Килиан пять раз ходил на поиски малыша Блоди, пока сам чуть не сгинул. Они зашли далеко, так он рассказывал, пожалуй, слишком далеко. Но не нашли ничего, кроме тумана, а когда мгла над водой рассеивалась, вдали темнела лишь неумолимая черная стена леса. Никаких следов неизвестного края или бесплодных пустошей, которые видел Пирмин Кремплинг, по его словам, не было.

– Но мы видели эту пустошь! – воскликнул Карлман и выскочил из тени возле двери.

Приска вздрогнула от неожиданности. Комната была большой, и оказалось, что появление Карлмана заметили только старик Пфиффер и его кот Райцкер, который развалился на подоконнике. Молодой квендель подошел к кровати и склонился над матерью.

– Мальчик мой, наконец-то ты вернулся! – Бедда обняла его, и ее бледное лицо осветилось улыбкой радости. – Где ты был? Я и не слышала, как ты встал утром. Проснулся с первыми петухами, наверное? Должно быть, за этими стенами творится что-то очень интересное, раз ты с тех пор ни разу не поднялся к нам.

– Да, так и есть, – смущенно пробормотал Карлман и подумал, не рассказать ли все-таки маме об утренней прогулке – ведь он терпеть не мог обманывать. Потом вспомнил о Приске Эрдштерн, которой необходимо было ответить. Да, он просто обязан был сказать ей правду.

– Послушай, пожалуйста, мама, – начал он, – дело в том, что я верю каждому слову мистера Кремплинга, потому что все мы, кто ходил в Сумрачный лес на поиски дяди Бульриха, видели пустошь своими глазами. Земля там безлюдная и пустая, но не заброшенная…

– Ты прав, – согласилась Бедда с сыном. – Я тоже чуть не попала туда, потому что чудище, которое напало на меня, пришло оттуда. Из пустоши, сомнений нет. Я видела вереск у своих ног, хотя вроде бы стояла на каменном полу, в беседке Гортензии. Потом он вцепился в меня и потащил к себе, клянусь лесными духами! В то мгновение за свинцовым туманом я вдруг увидела высокий горный хребет, грозный и черный. Я бы даже злейшему врагу не пожелала оказаться в этом месте, не то что бедному беззащитному ребенку.

Она с тихим стоном опустилась на подушки.

Глаза Приски округлились. Она и не предполагала, что кто-то мог не только поверить в безумную болтовню Пирмина, но и подтвердить существование бесплодной пустоши.

– Клянусь всеми холмами, – прошептала она, искренне содрогаясь, и оглянулась на старика Пфиффера, который отошел к окну и стоял там, поглаживая кота. Приска заметила, что Одилий задумчиво смотрит на нее, и смутилась еще сильнее. – Пирмин говорил так бессвязно, как же можно было ему верить? – пробормотала она. – Мой Килиан сказал, что бедняга будто бы отведал мухомора. В то ужасное утро вся Звездчатка отправилась на берега Сверлянки… Нас позвала девочка, Афра, она прибежала на деревенскую площадь и стала кричать, умоляя о помощи. Бедняжка до безумия испугалась за младшего брата.

Пирмина, Фиделию и другого их сына, Флорина, мы нашли у реки на лугу, рядом с землянкой Фенделя. Я прибежала не первой, но тоже слышала, как Фиделия отчаянно звала своего пропавшего мальчика и умоляла всех идти с ней на болото, прямо в ту же минуту. Когда никто не сдвинулся с места и она вознамерилась уйти сама, Пирмин крепко обнял ее, а потом зарыдал, между всхлипами выкрикивая что-то о пустоши за болотом, куда ушел Блоди с другим мальчиком. Никто не понимал, о чем он. Все решили, что Блоди мог уйти только с чокнутым отшельником, кто же еще бродит по болотам? И это несчастье, горе и для Блоди, и для его родителей, потому что они позволили этому случиться, – добавила она почти вызывающе после короткого колебания, словно не желая скрывать того, что думали об этой истории в Звездчатке.

Старик Пфиффер отошел от окна и вернулся на середину комнаты.

– Вполне очевидно, что самым сильным нашим врагом станет невежество, если мы немедленно не примем меры, – произнес он. На его лице читались гнев и тревога. – Именно поэтому и было созвано общее собрание. Все должны узнать, что скрывается за лесом и болотом. Приска, ты не поверила Пирмину, и я ничуть не удивлен. Слишком невероятно звучат его слова для тех, кто не знает о границах, скрытых туманом, которые истончаются в дни приближающейся тьмы. Будем надеяться, что к нам прислушаются.

Приска кивнула и указала на сверток, который принесла для Бедды. Вид у дамы Эрдштерн был растерянный и не особенно счастливый – похоже, ее мучила какая-то мысль.

– Мне пора возвращаться к Килиану и остальным, – нерешительно начала Приска. – Елки-поганки, поверьте, не все в Звездчатке приняли за истину злые сплетни, даже если никто и не сказал слова против, а это, к сожалению, тоже правда – такие уж мы есть. Фенделя Эйхаза и так все сторонились, а теперь, похоже, шарахаются и от Кремплингов, словно отшельник передал им это проклятие. Я ведь так ждала этого собрания, но теперь мне страшно – тени, нависшие над нашей деревней, напомнили о себе.

С этими словами Приска вышла, оставив после себя мертвую тишину.

– Боюсь, дальше будет только хуже, дорогие мои добрые квендели, – печально произнес старик Пфиффер, словно разговаривая сам с собой. Он перевел взгляд с Бедды на Карлмана, который так и стоял у большой кровати. – Дай матери отдохнуть, время еще есть.

Бедда слабо улыбнулась, но бледность, разлившаяся по ее лицу, недвусмысленно сообщала об усталости. Она через силу погрозила пальцем.

– Вы уж разбудите меня вовремя, если я не проснусь сама, и, пожалуйста, попросите Гортензию зайти – она поможет мне собраться. Не хочу предстать перед большим собранием замарашкой, хоть мне и кажется, что вы бы не стали возражать, мой дорогой Одилий.

Не дожидаясь, что скажет в ответ старик Пфиффер, она обессиленно опустилась на подушки и закрыла глаза. О сыне, стоявшем рядом, она, казалось, забыла.

Карлман осторожно сжал руку матери и понял, что она заснула. В последнее время Бедда часто проваливалась в сон, будто падая в обморок, – таким внезапным и глубоким он казался, и это пугало. Карлман тихонько отступил от кровати.

– Я загляну к Бульриху, – объявил он, стараясь говорить уверенно, чтобы Одилий не заметил его тревоги.

– Конечно, мой мальчик, – сочувственно согласился тот, поскольку от его внимания не ускользнуло печальное выражение лица молодого квенделя. – Позволь мне тебя предупредить: я недавно навещал твоего дядю. Бедолага он, и не поймешь, спит или бодрствует сегодня. В любом случае ты его не потревожишь. Однако, если ему не станет лучше, сегодня нам придется обойтись без него.

Ответа Одилий не услышал. Племянник Бульриха не стал дожидаться окончания пространной речи, и дверь с тихим щелчком захлопнулась.