– Милая, ну почему ты такая неуклюжая? Сколько можно? В красный чемодан нужно положить хрупкие вещи, а в белый – одежду! – вскрикивает мама, когда я пытаюсь закрыть чемодан.
– Какая разница?
– Что значит какая? Мы можем перепутать их и отправить в ресторан твое шмотье! Думаешь, гостям нужно его видеть?
О, нет! Избавьте меня от этого счастья. В этом случае я солидарна с мамой и не желаю больше спорить. Что ж, труды последнего часа летят к чертям, придется перекладывать вещи. Черт!
Эта свадьба когда-нибудь сведет меня с ума. То нужно помочь маме с выбором аксессуаров, то подобрать платье для подружек невесты, то магическим способом избавить от своего присутствия, чтобы не мешалась. В последнее время мы все отдаляемся и отдаляемся друг от друга, и чем больше времени мы проводим здесь, в этом чересчур светлом доме, тем более чужой я себя ощущаю. Меня не ждут, не спрашивают, как прошел день, не интересуются табелем успеваемости, как раньше.
Я сваливаю все на подготовку. Свадьба через неделю, сегодня мы должны улететь на Мальдивы всей семьей на частном самолете. Остается собрать вещи, закончить с приглашениями и дождаться, когда Даня отыграет последний матч сезона перед каникулами. Родители спланировали все заранее, я договорилась с деканом о двухнедельном «окне», пообещав, что быстро догоню группу. Странно, что он согласился без тени сомнения, но у меня складывается ощущение, что с ним заранее побеседовала мама.
– Марта, Эльза! Вы здесь? – кричит у дверей моей комнаты Григорий Викторович, но его статную фигуру я не вижу.
– Да, Гришенька! – выкрикивает мама, и мужчина проходит к нам, в гардеробную, где я аккуратно вытаскиваю из одного чемодана коробки с хрусталем и перекладываю в другой. Строгий взгляд окидывает нас с мамой. Точнее, маму, меня лишь мельком оглядывают, не обращая почти никакого внимания. – Я бьюсь над неуклюжестью своего ребенка! В кого я ее родила…
– Успокойся, дорогая. У нас полно времени. – Мужчина обнимает со спины мою миниатюрную маму и оставляет целомудренный поцелуй на ее макушке. Впервые я вижу их такими домашними, спокойными, впервые замечаю проявление ласки со стороны Григория Дмитриевича. Обычно он очень сдержан.
Или они так же милуются за завтраком в столовой без меня?
– Ага, полно. Самолет готовят?
– Да. Игорь уже проверяет джет.
– Отлично! Это будут лучшие дни в моей жизни.
Это буду самые худшие дни в моей жизни…
Много солнца, много белого песка, много крема с защитой не менее пятидесяти и постоянное ношение солнцезащитных очков. Головная боль всех альбиносов. Я хотела сказать маме, что такой климат повлияет на меня не очень хорошо, но не хотела расстраивать ее. Она так ждала свадьбу, планировала все до мелочей самостоятельно, без помощниц, я не могу лишить ее этой радости.
Я как-нибудь переживу эти дни в закрытом помещении…
Крем на месте, две пары очков тоже, длинные туники и платья в пол, в которых не будет жарко, но которые спасут меня от палящего солнца, лежат на своих местах. Хрупкие коробки переместила в другой чемодан, теперь можно ехать. Матч у Дани скоро должен закончиться, его привезут сразу в аэропорт.
– Эльза, ты готова? – строго спрашивает мама.
– Да. Сейчас только вещи спущу.
– Ага… – и покидает комнату. Я думала, она или Григорий Викторович помогут спустить два чемодана, полтора из которых не мои, но приходится справляться самой: остальные заняты родительским багажом.
В машину мы рассаживаемся быстро, прислуга погружает чемоданы, но я не успеваю залезть в салон, потому что…
– Да! – рявкает неподалеку от меня Григорий Викторович, когда ему звонят на мобильный. – Что значит в больнице? Какая, к черту, больница? У меня самолет через час!
Внимательно вслушиваюсь в разговор, стоя перед открытой задней дверцей. Сердце замирает в ожидании последующего ответа мужчины и окончательно готово остановиться, когда он произносит, глядя на меня:
– Эльза, ты поедешь в больницу с Анатолием.
– Что? – удивленно смотрю на хмурое лицо будущего отчима.
– Даниил в больнице. Тебе нужно его проведать.
Эм… почему я? Мы не кровные родственники, не родные люди и даже не друзья. Один серьезный разговор пару недель назад ничего не изменил в наших отношениях. Если мы прекратили ссориться и мысленно ненавидеть друг друга, это не значит, что я буду лететь к своему «братику» на всех парах.
– Почему я? Думаю, ему хочется увидеть своего…
– Эльза, ты слышала, что тебе сказали? – встревает мама, из ее глаз на меня смотрит заостренная сталь. – Садись к Анатолию и езжай в больницу! Нас ждет самолет! Мы не можем отменить рейс!
Вы можете позвонить пилоту и сказать, что не полетите…
– Когда выйдете из больницы, позвони нам, мы пришлем за вами самолет.
С этими словами родители садятся в загруженную машину и отъезжают. Мы остаемся во дворе с Анатолием, который глядит на меня сочувствующе, будто понимает, что я ощущаю сейчас. Я не смотрю вслед уезжающей машине родителей, не пытаюсь анализировать такой расклад событий. Мне остается только подчиниться и поехать в больницу через московские пробки.
Как ни странно, волнение не охватывает меня по пути, слезы обиды не скатываются по щекам, а грудь не сдавливает прессом. Ведь в этом есть и нечто положительное: я проведу на солнце на один день меньше.
– Здравствуйте, – здороваюсь с медсестрой из регистратуры частной клиники, куда меня привез Анатолий. – К вам сегодня поступил Даниил Богатов. Он…
– А, наш футболист? Он на операции, вам лучше подождать.
– На какой операции? – спрашиваю, недоуменно уставившись на девушку, которая очень неохотно отрывается от телефона и глядит на меня сквозь наращенные ресницы.
– У Богатова сложный перелом ноги. Осколков много. Вы что, трансляцию не смотрели? Там повтор показывали раз десять.
– Я…
– Ой, ясно. Операция сложная, закончится нескоро, к пациенту можно будет зайти только завтра. Езжайте домой и выспитесь. С ним все будет хорошо.
Зато со мной все будет плохо…
Никогда не думал, что смогу так сильно напиться. До головной боли, до ломоты в костях, до тошноты. Не представляю, как я мог опуститься до этого! У меня завтра матч, нужно быть собранным и трезвым, а я…
Едва открываю глаза, преодолевая непомерную тяжесть век, и понимаю, что нахожусь не в своей комнате с темным зеркальным потолком. Справа от меня не светит солнце, окна балкона не открыты настежь, как я люблю. Белый цвет помещения ослепляет, а пикающие приборы заставляют напрячь слух. Я в больнице? Что я здесь делаю? Вряд ли напился до беспамятства.
Воспоминания важного матча отдельными картинками мелькают в голове. Вот мы выбегаем на поле, знакомимся с соперниками, затем окидываем фанатов взглядом, а на пятнадцатой минуте кто-то отнимает у меня мяч, сильно ударив по ноге. Единственное, что я помню, это дикая боль, от которой появляются огненные пятна перед глазами.
После меня поглотила темнота, из которой, казалось, я никогда не выйду…
– Милый, ты проснулся? – чересчур громко спрашивает знакомый женский голос. Пытаюсь сфокусироваться на темном пятне надо мной, получается не сразу. Первыми появляются четкие полные губы, затем обеспокоенные глаза.
– И тебе привет, Мариш, – растягиваю губы в улыбке, насколько позволяют силы. – Что со мной произошло?
– Тебя сильно ударили по ноге, сделали сложную операцию.
– Операцию? – удивленно смотрю на девушку.
Марина ничего не говорит, просто кивает головой и переводит испуганный взгляд на правую ногу. Перевожу глаза туда же и…
Кажется, я попал.
На ноге стоит какая-то железная штука. Она охватывает голень, а в кожу воткнуты какие-то иглы. Черт возьми, что со мной произошло?
– Это просто п-перелом, дорогой, – произносит Марина, чуть заикаясь.
Не могу ничего сказать в ответ. Слова застревают в горле, слабость не позволяет четко сформулировать мысль. Не позволяет осознать реальность происходящего. Если перелом настолько серьезен, что на меня надели какую-то штуку вместо гипса, то мне придется бросить футбол на полгода как минимум! Черт!
Кому я сделал больно, что судьба наказывает меня так жестоко?
– Ты все выдержишь, я верю в тебя.
– Ага.
– Я позову доктора, милый. Мне пора уходить, – она разворачивается ко мне спиной, только сейчас замечаю небольшую дорожную сумку в ее руках.
– Куда?
– У меня самолет через два часа. Я улетаю в Милан на шопинг.
– На шопинг?
– Ну да. Я не могу его отменить! Прости, дорогой. Я приеду через две недели и привезу тебе много красивых футболок. Вот увидишь, они тебе понравятся. – Девушка подходит ко мне, оставляет поцелуй на лбу и покидает палату. Говорят, в лоб целуют покойников, именно им я ощущаю себя сейчас.
Мертвецом, которому суждено лежать всю жизнь…
После ухода Марины я ощущаю лишь пустоту. Даже аромат ее духов выветривается вслед за хозяйкой, остается только запах медикаментов. Он проникает внутрь меня, окончательно пробуждает своей резкостью и моей ненавистью к лекарствам. Я ненавижу больницы, ненавижу места, где тебе сообщают о неполноценности и тыкают этим в лицо.
– Доброе утро, Даниил, – в палату заходит женщина в маске и белом халате, в руках у неё планшет. – Как себя чувствуете?
– Прекрасно!
– Жаль. Сегодня я испорчу вам настроение, – улыбается женщина сквозь маску.
– Я пару месяцев не смогу играть за нашу сборную. Спасибо, утешили.
Женщина какое-то время глядит сначала в планшет, затем на меня, будто я соврал ей. Но Марина сказала, что мне сделали операцию на ноге. Учитывая больничный, восстановление, физиотерапию и ускоренную реабилитацию, я застряну в этих стенах от силы на полгода.
– Мне жаль, Даниил, но ты никогда не сможешь играть в футбол.
– Что? – спрашиваю, удивленно уставившись на врача. Если бы она стояла ближе, а у меня оказалось побольше силёнок, то я бы схватил ее за шкирку и попросил рассказать в подробностях. Силой. Чтобы не смела врать или оправдываться.
– У вас осколочный перелом голеностопа и голени. Вам придется пройти длительное восстановление и забыть о спорте. Вы можете поддерживать форму, ходить в спортзал, когда восстановитесь, но о футболе можете забыть.
Слова доктора больше похожи на приговор. Последняя надежда, за которую я держался, сгорает в адском пламени, тонет в Мертвом море.
Я мечтал о футболе с самого детства. Ходил во все секции, куда меня водила мама, был лучшим в команде. Я хотел стать тем, кем являлся до травмы, всю жизнь стремился к этому, а сейчас лишился в один миг.
Девушка бросила, от футбола я вынужден отказаться. Класс. Еще родители черт знает где. Наверное, отец сейчас зайдет и тут же начнёт говорить о том, что мне нужно возглавить компанию. Он не скажет ничего о травме, наймёт лучших врачей, если ещё этого не сделал, поставит на ноги и введёт в курс дела уже на следующей неделе, когда я перестану чувствовать себя овощем.
Он не станет сочувствовать мне, как мама…
– Мы введем обезболивающее, вам станет легче. Если появится сонливость – не пугайтесь. Поправляйтесь.
Не знаю, когда и кто вводит мне лекарство, но боль так и не проходит. Она связана отнюдь не с травмой, как многие могут подумать, а с эмоциональным состоянием. Хотя мне кажется, что они срослись воедино, когда врач поставила диагноз, вынесла приговор, который я буду переживать всю оставшуюся жизнь.
Двадцать пять лет я стремился к успеху, а потерял все в один день.
– Дан…
Словно издалека до меня доносится аккуратный ангельский голос. Я еще не хочу спать, пытаюсь сфокусироваться на обладательнице голоса, но мне это не нужно: я узнаю его, несмотря на то, что слышу так редко.
Эльза осторожно садится неподалеку на стул, прищуривается. Не хочу спрашивать, что она здесь забыла с сочувствием на лице. Она не смотрит на меня, не смотрит на ногу, обколотую спицами. Зачем тогда пришла? Родители послали? Наверное. Вряд ли она пришла бы по своей воле.
– Как ты себя чувствуешь? – деликатно спрашивает она, подняв прозрачно-небесные глаза на меня.
– Мне сломали голеностоп, поставили крест на карьере футболиста, а девушка уехала на шопинг на целый месяц. Как ты думаешь, как я себя чувствую? – сквозь усталость из моих уст звучит резкость.
О проекте
О подписке