Глава 3. ИСТОКИ

Спустя несколько месяцев после завершения терапии мы с Дэвидом Брайсом сидели в его юридической конторе и говорили о семейной терапии. Мы вспоминали время, которое предшествовало приходу к нам Брайсов: кризис, который заставил их искать помощи, краткий опыт индивидуальной психотерапии для Клаудии, и, наконец, совет обратиться к Карлу. В общих чертах я знал все это уже из предварительных телефонных разговоров и их первого «исторического» визита, но только теперь впервые узнал о том, как именно семья пришла в семейную терапию.

Когда Дэвид рассказывал о проблемах Клаудии, – о побегах из дому, о напряженных отношениях с матерью, о «звоне» в ушах, об отчаянии и образах смерти в ее поэзии, о ее запутанном мировоззрении, – его лицо напряглось. Он вспоминал нараставшее в семье чувство отчаяния, ощущение, что кризис вышел из-под контроля и продолжает усиливаться. В конце концов, они с Кэролайн осознали, что не могут ничего изменить сами, и начали искать помощь извне. Они обратились к своему семейному врачу, и он предложил сводить Клаудию к знакомому ему детскому психиатру. Это был логичный шаг, который сразу принес семье – пусть и краткое – чувство облегчения.

Клаудия ходила к психиатру неохотно. Ей казалось, что домашние незаслуженно травят и упрекают ее, и направление к индивидуальному психотерапевту, даже подростковому, она восприняла как очередное оскорбление. И все же она ходила к нему. Обычно она угрюмо сидела в большом кресле и почти не разговаривала. При этом то, что она порой говорила, беспокоило терапевта, и поэтому он попросил своего коллегу психолога провести всестороннее обследование, используя стандартную батарею психологических тестов. В конце концов, психиатр и психолог встретились с родителями Клаудии и дали им развернутое заключение.

Заключение оказалось безрадостным, хотя специалисты и постарались сообщить о нем аккуратно и сочувственно. Психиатр и психолог констатировали, что по всей вероятности у Клаудии шизофрения. Они объяснили, что шизофрения – это болезнь, которую очень сложно понять, и прогноз по которой должен быть в лучшем случае сдержанным. Если Клаудия выздоровеет, сказали они, это, вероятно, произойдет после продолжительного лечения, которое может тянуться годами. Они понимали, какую страшную новость сообщили семье, и очень сочувствовали ей. Они рекомендовали индивидуальную терапию для Клаудии на неопределенный период времени.

Дэвид и Кэролайн вернулись домой подавленные. Но Дэвид был еще и раздражен. Что-то здесь было не так. Клаудия, которую он знал, не казалась такой безнадежной: она была очень смышленой, уверенно отстаивала то, во что верила, и, несмотря на все свое смятение, временами была той сильной личностью, которой он всегда восхищался. Он отказывался принимать такой суровый прогноз. Тем не менее, на некоторое время он оставил при себе свои сомнения по поводу лечения Клаудии.

Клаудия ходила к психотерапевту, проводила у него некоторое время, возвращалась домой. Потом она шла в свою комнату, или уходила гулять с друзьями. Чувство отчужденности внутри семьи оставалось; стало меньше ссор между матерью и дочерью, но тепла не прибавилось. Затем Клаудия начала злиться на психотерапевта; она опаздывала на встречи или совсем отказывалась идти на них, или притворялась, что пойдет, но до него так и не доходила. Часть той злости, которую она испытывала к своей семье, Клаудия начала переносить на психотерапевта, но вместо того, чтобы прямо рассказать ему о своих чувствах, она выражала их своим поведением, по большей части невербально. Наконец, она вслух пожаловалась отцу: «Все, что он делает, – это задает мне назойливые вопросы! Он хочет знать о моих фантазиях, о любых моих фантазиях, о моих снах. Хочет говорить о моем детстве и о моих чувствах по поводу всего на свете, но особенно по поводу вас двоих. Все это очень странно».

Положение осложнялось тем, что Клаудия была очень, очень чувствительна к давлению со стороны взрослых. Она ощущала, что родители на нее давят, и психотерапия только усугубляла ситуацию. Психотерапевт начал казаться ей своего рода полицейским, которого наняли родители, чтобы «подправить ее». Он несколько раз встречался с ее родителями наедине, и это усилило ее подозрительность; она не была уверена, что сказанное ему останется между ними.

Когда Клаудия отказалась ходить на индивидуальную психотерапию, ссоры начались заново, на этот раз по поводу посещения сессий. Мать давила, Клаудия не уступала. Вместе с ухудшением отношений Клаудии с матерью, в семье возросло чувство отчаяния, ведь их попытка найти помощь терпела крушение. Однажды вечером, после того как Клаудия в слезах выбежала из дома, Дэвид почувствовал, как на него накатывает огромная волна отчаяния. «Казалось, что это конец, как будто семья на моих глазах разваливается, и я ничего не могу с этим поделать. Я впервые начал задумываться о самоубийстве, – настолько беспомощным и одиноким я себя почувствовал. Затем, ни с того ни с сего я подумал о знакомом психиатре, Эде, и удивился, что не вспоминал о нем раньше». Эд и Дэвид некоторое время были соседями и приятелями, но Дэвид совершенно «забыл», чем Эд зарабатывал на жизнь. Он позвонил ему тотчас же, в час ночи, «и Эд, должно быть, услышал отчаяние в моем голосе, потому что сказал, что сейчас же придет».

Мужчины говорили несколько часов. Эд окончил психиатрический факультет в Висконсине, и у него был опыт работы в семейной терапии. Он подробно объяснил, что, по его мнению, проблемы Клаудии были связаны с семейными неурядицами. Он говорил тактично, но поскольку знал семью, смог указать на некоторые конкретные проблемы. Дэвид внимательно слушал. В конце разговора, около четырех утра, психиатр предложил семейную терапию и посоветовал встретиться с Карлом. Сам он не мог работать с семьей, так как чувствовал себя слишком близким к ним для того, чтобы соблюдать необходимую профессиональную дистанцию. На следующий день у Дэвида с Кэролайн состоялся долгий разговор, и она вызвалась позвонить Карлу. Карл сначала отказывался, потому что у Клаудии уже был терапевт, но после телефонного разговора с детским психиатром, который был растерян и сказал, что его работа с Клаудией продвигалась плохо, согласился встретиться с семьей. И мы начали.

Читателю легко предположить, что, согласившись работать с семейным терапевтом^[6], семья Брайсов просто пробовала новый способ лечения эмоциональных расстройств своей дочери. И хотя сначала они так это и воспринимали, у семейных терапевтов было несколько другое мнение. Отказавшись от индивидуальной психотерапии для Клаудии и позвонив семейному терапевту, семья Брайсов сделала то, что мы называем «радикальным поворотом». Они не только избрали новый способ для решения проблем Клаудии. Вся семья столкнулась с подходом, который ставил под сомнение большинство их основных представлений о индивидуальной независимости, о причинах и мотивах определенной модели поведения в человеческих отношениях и о закономерностях развития личности. Выбрав семейную терапию, они сумели обойтись без стандартного набора методов воздействия на личность, которые практикует большинство психиатров и психотерапевтов. Разумеется, этот переход не мог совершиться только благодаря одному телефонному звонку; должен был произойти сдвиг в их сознании, и для его достижения было затрачено немало усилий.

Чем семейная терапия принципиально отличается от других подходов? Дэвид пытался ответить на этот вопрос, когда мы завершали нашу беседу у него в офисе. «Однажды, когда мы работали уже около месяца, я осознал, что просто сижу и наблюдаю за происходящим. Я подумал об индивидуальной терапии, которую и я, и Кэролайн проходили в первые годы брака, и спросил себя, что было такого особенного в этом семейном подходе. Конечно, здесь мы все были вместе, но это было нечто большее. И вдруг я понял, огромная разница в том, каким образом вы двое думали о людях и человеческих отношениях. У вас были очень интересные идеи, хотя иногда они казались немного странными». Некоторое время мы улыбались друг другу, потом он продолжил. «Но в нашем семейном взаимодействии тоже что-то было – что-то вроде электричества. Всегда. И мы все были напряжены, как будто на кону стояло что-то очень важное. Меня поразило в тот день, что у этого процесса была своя жизнь. Я совершенно ясно помню этот момент – ощущение энергии, наполняющей комнату, и чувство тревоги от возможности соприкосновения с ней».

Если мы хотим лучше понять все отличие семейной терапии от индивидуальной, мы должны взглянуть на ее происхождение. И ни один современный психотерапевтический подход не может быть адекватно описан без хотя бы небольшой ссылки на источник всего психотерапевтического движения – труды Зигмунда Фрейда.

Основное открытие психоанализа состоит в том, что в основании любого рационального отношения человека к миру лежит могущественный и примитивный нерациональный компонент, связанный с древним животным мозгом наших далеких предков. Фрейд полагал, что этот нерациональный компонент не только служит побудительной силой для большей части человеческой активности, но и доминирует над многими человеческими мыслями и действиями. Будучи недоступной для сознания, эта примитивная психическая функция, которую Фрейд назвал Оно, подчиняет нас своей воле. Нам всегда казалось, что разум руководит человеком; а Фрейд заявил, что сам разум контролируется некой частью человека, бездумным «зверем», который взывает к основным биологическим потребностям: в еде, воде, сне, сексуальном удовлетворении, агрессии.

Фрейд указал на противоречие между примитивными безотлагательными «бессознательными» потребностями человека и особенностями жизни в социуме. Общество требует, чтобы человек откладывал удовлетворение своих потребностей, чтобы он планировал, думал и приспосабливался к нуждам окружающих. Фрейд утверждал, что мы долго не могли открыть бессознательные потребности, из-за того, что, став социальным существом, человек был вынужден разработать очень мощные запрещающие механизмы. Фрейд посвятил много времени их описанию. Некоторые казались ему сознательными и намеренными, они были названы подавлением; некоторые Фрейд считал бессознательными, их он назвал вытеснением. Благодаря этим сдерживающим механизмам человек способен откладывать удовлетворение потребностей, останавливать и пресекать их могущественные позывы, пытаясь найти «цивилизованные» пути их удовлетворения.

Фрейд пошел даже дальше в классификации запрещающих функций. Одна из них схожа с «совестью» – это по преимуществу нерациональный набор социальных норм и правил. Ребенок слушается, не анализируя, «потому что родители так сказали», повинуясь силе их авторитета. Другую запрещающую функцию Фрейд видел как осознанную попытку индивида удовлетворить свои потребности, основываясь на реалистической оценке общества и его запросов. Рациональность он считал сильнейшей частью личности, хотя время от времени верх берут иррациональные компоненты психики.