Цитаты из книги «Без купюр»

Разговоры с этой представительницей прошлого были увлекательными, но помимо филологического интереса, удивления и просто любопытства трудно было отделаться от мыслей о том, что нам рассказывали в Москве о салоне Бриков, посещаемом многими чекистами в 1920-х. Все это было давно, и Лиля безусловно верила в революцию. Эллендея прямо спросила ее, как она, и Маяковский, и Брик могли закрывать глаза на происходящее. “Это была свобода, это была революция, мы видели в ней благо; мы знали об убийствах и прочем, но считали это неизбежным; происходили эксцессы, но они были частью великого освобождения. Время было захватывающее, и мы были молоды”. Сказано это было с полным сознанием того, что они оказались неправы в своей слепоте.

Когда мы с Эллендеей стали регулярно приезжать в Москву, нас в скором времени привели к Лиле Брик и ее нынешнему мужу (специалисту по Маяковскому) Василию Катаняну. Как и во многих других случаях, встречу нам устроили Лев Копелев и Раиса Орлова; они же и сопровождали нас во время первого визита к Брик (не “Катанян”). Нас, привыкших к минималистской бедности Надежды Мандельштам

снова, к нашему удивлению, выяснилось, что Любовь Евгеньевна все еще живет в том же доме (правда, не в той же квартире), где жила с Булгаковым до того, как он ушел от нее к ее подруге Елене Сергеевне при очень сложных обстоятельствах. В смысле обеспеченности она располагалась где-то между Надеждой Мандельштам и Еленой Сергеевной, но ближе к последней – и мы заключили, что квартира свидетельствует об относительном благосостоянии Булгакова в ту пору, когда он жил здесь почти полвека назад. (Нас не переставало изумлять, до какой степени не мобильно общество в России.) Здание и квартира были постарше и менее ухожены, но вполне респектабельны. У Любови Евгеньевны была одна главная комната, где проходили почти все наши разговоры. В центре стоял большой стол, по одной стене книжные шкафы, у противоположной – видавшие виды кушетка. Самой

Елена Сергеевна, насколько мы знаем, не уничтожала материалов, отправлявшихся в архивы, но стратегически проливала чернила на отдельные места, считая, что их не надо видеть даже потомкам.

Супружеская цензура ведет начало как минимум со второй жены Достоевского. В своем дневнике она пользовалась редким и дьявольским видом скорописи и раза два прошлась по тексту, чтобы убрать подробности, которые сочла компрометирующими или интимными.

Хотя надо отдать тамошним работникам должное – они даже сделали фотокопии нескольких материалов (доступ к копировальным машинам был строго ограничен). И все же большинство материалов было недоступно, отчасти из-за официальной политики в отношении такого сомнительного автора, отчасти потому, что большой властью над булгаковским архивом в отделе рукописей пользовалась Мариэтта Чудакова, а она не хотела подпускать исследователей – ни русских, ни американских – к документам первостепенной важности, поскольку сама готовила книгу о Булгакове. Официальным поводом было: “архив приводится в порядок”.

несколько лет и несколько поездок в СССР, чтобы нам открылся поразительный факт: у Булгакова была жена до Елены Сергеевны, – и открылся он, ко всеобщему замешательству, со сцены. Был “вечер” Булгакова – редкое и волнующее мероприятие. Ведущий экстатически превозносил задушевного друга Булгакова, его единственную жену Елену Сергеевну, питавшую его воображение, послужившую романтическим прототипом, сберегшую его архив. И сегодня вечером она присутствует здесь сама, дабы принять давно полагавшиеся ей почести. Елена Сергеевна была смущена однобокостью представленной картины и сказала, что это не вся правда: в зале находится предыдущая жена Булгакова, Любовь Евгеньевна Белозерская, которой посвящено такое произведение, как роман “Белая гвардия”, о чем ясно говорят все издания. И, словно этого было мало, после еще одной или двух поездок мы узнали, что у Булгакова была еще одна жена – раньше, в киевские времена, Татьяна Лаппа. И так же, как Елена Сергеевна и Любовь Евгеньевна, она еще жива.

У Булгакова было три хорошие жены. Но, хотя никаких специальных усилий не предпринималось, чтобы держать эту трилогию в секрете, во время нашей первой научной поездки в 1969 году знатоки единодушно держались мнения, что у Булгакова была одна жена, Елена Сергеевна Булгакова, прототип Маргариты в его великолепном романе “Мастер и Маргарита” (написан в 1928–1940 гг., опубликован в 1966–1973 гг.). Сама Елена Сергеевна не стремилась опровергнуть перед нами, несведущими американцами, эту моногамную версию. Да и зачем? Ведущие литературоведы приняли ее искренне и без скепсиса. Понадобилось

своей как свидетелей. Но в случае Пастернака не было хотя бы секрета – все в Москве знали обо всех троих, знали, что в последние годы он открыто жил на две семьи. (Кстати, то, что он сумел обеспечить две семьи жильем, – свидетельство его успеха как советского писателя.) Последняя жена (точнее, подруга) Ивинская рассказала об их жизни (“В плену времени”) в больших и ярких подробностях, но всякий, кому знаком этот московский мир, отнесется к ее воспоминаниям с чрезвычайной осторожностью.

по приказу Ленина), и изобразил дело так, будто добрый дедушка Максим Горький был его крестным отцом и напечатал его самые первые рассказы в журнале “Летопись” в ноябре 1916 года. Он лгал так складно, что его выдумку повторяли все специалисты – русские и англоязычные – вплоть до 1978 года! (Ниже еще будет речь о трех женах Бабеля – то есть по крайней мере о трех женщинах, от которых у него были дети; в некотором смысле он и здесь преуспел.) И Евгений Замятин остается почти полной загадкой, несмотря на трех жен (только одна из них известна широкому кругу филологов) и на то, что Людмилу Николаевну многократно интервьюировали в свободном Париже. Замятин родился в 1884 году – столетний юбилей писателя такого ранга отмечали бы в нынешнем году с большой помпой (собрания сочинений, конференции), но Замятин преуспел в своей скрытности настолько, что личная жизнь его остается тайной. Две жены и подруга Пастернака были на удивление несхожи во всем, кроме ненадежности