В ограничении во времени и в пространстве, изолирующем хижины, деревни и народы, так же как и следующие друг за другом поколения, заключается отрицание культуры; наоборот, в объединении вместе живущих и в связи следующих друг за другом заключается возможность ее развития. Соединением вместе живущих упрочивается сохранение, а связью поколений – развитие культуры. Развитие культуры есть собирание сокровищ. Эти сокровища растут сами собою, если только их оберегают устойчивые силы.

Во всех областях человеческого творчества и деятельности объединение является основанием дальнейшего высшего развития. Только взаимодействием и взаимной помощью между современниками или следующими друг за другом поколениями удается достигнуть той ступени образованности, на которой стоят теперь высшие члены человечества.

Рост этот зависит от характера объединения и распространения его. Для него менее благоприятны многочисленные мелкие союзы родов, где индивидуум не свободен, чем более крупные, поощряющие индивидуальное соревнование общины и государства современных народов.

Мы называем существенным для высшего культурного развития возможно большую и тесную связь всех соревнующих между собою и с прошлыми поколениями и проистекающую отсюда наибольшую сумму проявлений и приобретений. Между этими крайностями лежат все посредствующие ступени, которые обнимаются многозначительным названием полукультуры.

Это понятие «о половине пути» заслуживает некоторого пояснения. Когда мы видим в высшей культуре энергическое выражение сохраняющих и созидающих сил, в полукультуре мы замечаем, что существенными являются силы, задерживающие и обусловливающие ее низшее положение.

Односторонность и неполнота полукультуры заключаются в области умственного прогресса, которому предшествует развитие экономической стороны. 200 лет тому назад, когда Европа и Северная Америка не достигли еще нынешнего исполинского подъема с помощью пара, железа и электричества, Китай и Япония своими успехами в земледелии, ремеслах и торговле и даже пришедшими теперь в глубокий упадок каналами и дорогами вызывали величайшее удивление европейских путешественников. Но европейцы и происшедшие от них народы в Америке и Австралии в последние 200 лет не только нагнали их, но и далеко опередили.

* * *

Здесь мы узнаем, в чем заключается загадка китайской культуры, ее высокого положения и ее застоя, как и вообще всякой полукультуры. Что, кроме стремления к свободному умственному творчеству, позволило западу так опередить восток? Вольтер совершенно прав, говоря, что природа дала китайцам органы, чтобы находить все, что для них может быть полезно, но не для того, чтобы идти дальше. В полезном, в искусствах практической жизни они велики, но мы не обязаны им ни одним глубоким взглядом на связь и причины явлений, ни одной теорией.

Происходит ли этот недостаток от какого-либо пробела в их способностях, или он заключается в неподвижности их социальной и политической организации, благоприятствующей посредственности и подавляющей гениальность? Так как он замечается во всех формах их организации, то мы должны высказаться за пробел в их дарованиях. Только этим можно объяснить неподвижность их социального расчленения. Решительный ответ может, конечно, дать только будущее; оно прежде всего покажет, как и насколько эти народы могут идти вперед по культурным путям, какие им так усердно указывают Европа и Северная Америка. В том, что они хотят или должны вступить на них, не может уже быть никакого сомнения.

Но мы не придем к решению этого вопроса, если станем на точку зрения общей культуры, которая в несовершенствах Китая, Японии и пр. видит признаки низшей ступени всей жизни, а часто и признаки полной безнадежности всех попыток к прогрессу. Если в них лежат только способности к полукультуре, то потребность прогресса, путем привлечения из Европы и Сев. Америки деятельных сил, выступит на первый план и медленно преобразует народную массу. Многих из нынешних культурных народов только этот процесс привел на их настоящую высоту.

Сумма культурных приобретений всех ступеней и всех народов слагается из материального и духовного достояний. Весьма важно разделять их одно от другого, т. к. они имеют различное значение для внутренней ценности общей культуры и прежде всего для ее способности к развитию. То и другое приобретается не одинаковыми средствами, не с одинаковой легкостью и не в одно и то же время. Материальное достояние культуры лежит в основе духовного.

Духовные создания являются, как роскошь, после удовлетворения телесных потребностей. Каждый вопрос о происхождении культуры превращается поэтому в другой вопрос: что благоприятствует развитию материальных основ культуры? Здесь надо отметить на первом месте, что, так как в пользовании средствами природы для целей человека дается путь к этому развитию, наиболее высокую цену имеет не материальное богатство природы, а богатство ее силами или, лучше сказать, стимулами, имеющими высшую ценность. Те дары природы всего дороже для человека, которые возбуждают к продолжительной деятельности заключающиеся в нем источники силы. Это может сделать всего менее то богатство или те так называемые дары природы, которые освобождают его от известного труда, необходимого при других обстоятельствах, каково, например, тепло под тропиками, благодаря которому строение жилища и изготовление одежды значительно облегчаются в сравнении с умеренным поясом. А если мы сравним то, что может дать природа, с тем, что присуще человеческому духу в виде возможности, то различие оказывается громадным и заключается преимущественно в следующем: дары природы сами по себе, по роду и количеству, неизменны, но получение необходимого колеблется из года в год и не поддается учету.

Они связаны с известными внешними условиями, зависят от известных поясов, определенных высот и различных видов почвы. Власти человека поэтому с самого начала указываются узкие пределы, которые развитием силы его ума и воли могут быть расширены, но не могут быть уничтожены. Силы человека, напротив, принадлежат только ему; он может не только свободно применять их, но и разнообразить и усиливать, причем для них нельзя установить границ, по крайней мере в настоящее время. Ничто не показывает разительнее зависимости пользования природой от воли человека, чем одинаковое состояние диких народов во всех частях земли, во всех климатах и на всех уровнях высоты.

Не случайно слово «культура» (возделывание) имеет одинаковый смысл с земледелием. Здесь лежит его этимологический корень, а также и корень того, что мы в более обширном смысле называем культурой. Приложение известной суммы сил к клочку земли есть наилучшее, наиболее обещающее начало той независимости от природы, которая в победе духа над нею видит свою цель. Цепь развития всего легче примыкает здесь к одному звену за другим: в ежегодно повторяющейся работе на одной и той же почве сосредоточивается творчество и закрепляется предание; таким образом, здесь возникают основные условия культуры.

* * *

Естественные условия, от которых зависит накопление богатства, благодаря плодородию почвы и приложенному к ней труду имеют, таким образом, несомненно величайшее значение для развития культуры. Но нельзя допустить вместе с Боклем, что история не показывает ни одного примера страны, которая цивилизовалась бы собственными усилиями, если она не обладает каким-либо из вышеупомянутых условий в весьма благоприятной форме.

Для первого существования человека теплые, влажные, наделенные плодородием страны были бесспорно наиболее удобными, и первобытного человека всего легче вообразить себе в виде обитателя тропиков. Но если, с другой стороны, культуру можно представить только как развитие сил человека в природе и через посредство природы, то она могла явиться лишь благодаря необходимости, переместившей человека в менее благоприятные условия, где он должен был больше заботиться о себе, чем в этой мягкой колыбели тропического мира.

Это приводит нас в умеренные страны, которые мы по необходимости должны считать колыбелью культуры настолько же, насколько тропические были колыбелью человека. В плоскогорьях Мексики и верхнего Перу мы видим менее плодородные страны, чем в окружающих их низинах; тем не менее Америка достигла наибольшого развития на обоих этих плоскогориях. Даже в настоящее время, при высоко поднявшейся культуре, они кажутся такими же сухими и пустынными, как степи, рядом с несравненно более роскошною и красивою природою низин, отстоящих от них во многих местах только на один день пути.

В тропических и подтропических странах плодородие почвы вообще уменьшается по мере того, как мы поднимаемся выше, при всех климатических условиях плоские возвышенности никогда не бывают так плодородны, как низины, холмистые местности или горные склоны. Тем не менее обе американские культуры появились на плоских возвышенностях: средоточие мексиканской культуры – главный город Тенохтитлан (на месте нынешнего Мехико) лежал на 2280 м высоты, а Куско в Перу – 3500 м. В обеих этих странах мы находим гораздо менее тепла и влажности, чем в большей части остальной средней и южной Америки.

Это заставляет нас признать, что хотя культура в своей начальной стадии имеет тесную связь с обработкой почвы, но при дальнейшем развитии соотношение между ними не является необходимым. По мере того как народ растет, его культура отрешается от почвы, и чем более она развивается, тем более у него является органов, не заключающихся только в содействии земледельческому труду. Можно сказать, что земледельцу присуща прирожденная слабость, которая легко объясняется непривычкою владеть оружием и стремлением к обладанию землею и оседлости, ослабляющим мужество и предприимчивость.

Высшую меру выражения политической силы мы находим, напротив, у охотников и скотоводов, представляющих во многих отношениях противоположность земледельцам. В особенности это можно сказать о пастушеских народах, у которых к подвижности присоединяется способность к массовым действиям и к дисциплине. Здесь именно деятельно проявляется то, что не позволяет земледельцу развивать свои силы, – недостаток оседлости, подвижность, упражнение энергии, мужество и искусство владеть оружием. Окидывая взглядом нашу землю, мы видим в действительности, что самые крепкие организации так называемых полукультурных народов вызваны к жизни сочетанием этих элементов. Исключительно земледельческий народ, китайцы, находятся под властью манджуров, персы повинуются туркестанским властителям, египтяне подчинялись и теперь подчиняются гиксам, арабам и туркам, т. е. кочевым народам.

Во внутренней Африке кочевые вагумы являются основателями и охранителями самых крепких государств Уганды и Уньоро, а в поясе государств Судана, тянущемся от моря до моря, каждое из них основано выходцами из степей и пустынь; в Мексике утонченный земледельческий народ толтеков находился в подчинении у грубых ацтеков. В истории пограничной полосы между степью и земледельческой страной это правило могло бы быть подтверждено еще большим количеством примеров. Мы видим здесь закон истории. Менее плодородные плоскогорья и прилегающие к ним полосы не потому способствовали повсюду развитию высшей культуры и образованию культурных государств, что они обладали более прохладным климатом и этим поощряли земледелие, а потому, что здесь соединялась завоевательная и охранительная сила номадов с устойчивой работой скучивавшихся в культурных оазисах, но не имевших способности к образованию государств земледельцев. Играли ли при этом озера известную роль, в качестве пунктов притяжения и кристаллизации подобных государств, является интересным, но второстепенным вопросом.