Karl Heinrich Marx

Okonomisch-philosophische Manuskripte aus dem Jahre 1844

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

Написано К. Марксом в апреле – августе 1844 г.

Впервые опубликовано ИМЭЛС на русском языке в 1927 г. (частично) и на языке оригинала в 1932 г. (полностью)

Печатается по рукописи^[1]

Перевод с немецкого

Предисловие

В «Deutsch-Französische Jahrbücher» я обещал дать критику науки о праве и государстве в виде критики гегелевской^[2] философии права^[3]. При обработке материалов для печати оказалось, что сочетание критики, направленной только против спекулятивного мышления, с критикой различных предметов самих по себе совершенно нецелесообразно, что оно стесняет ход изложения и затрудняет понимание. Кроме того, обилие и разнородность подлежащих рассмотрению предметов позволили бы втиснуть весь этот материал в одно сочинение только при условии совершенно афористического изложения, а такое афористическое изложение, в свою очередь, создавало бы видимость произвольного систематизирования. Вот почему критику права, морали, политики и т. д. я дам в ряде отдельных, следующих друг за другом самостоятельных брошюр, а в заключение попытаюсь осветить в особой работе внутреннюю связь целого, взаимоотношение отдельных частей и, наконец, подвергну критике спекулятивную обработку всего этого материала. По этим соображениям в предлагаемой работе связь политической экономии с государством, правом, моралью, гражданской жизнью и т. д. затрагивается лишь постольку, поскольку этих предметов ex professo^[4] касается сама политическая экономия.

Читателя, знакомого с политической экономией, мне незачем заверять в том, что к своим выводам я пришёл путём вполне эмпирического анализа, основанного на добросовестном критическом изучении политической экономии.

<Невежественному же рецензенту, который, чтобы скрыть своё полное невежество и скудоумие, оглушает положительного критика такими выражениями, как «утопическая фраза», или ещё такими, как «совершенно чистая, совершенно решительная, совершенно критическая критика», или «не только правовое, но общественное, вполне общественное общество», или «компактная массовая масса», или «ораторствующие ораторы массовой массы»^[5], – этому рецензенту надлежит ещё сперва представить доказательство того, что помимо своих теологических семейных дел он вправе претендовать на участие в обсуждении также и мирских дел.>^[6]

Само собой разумеется, что кроме французских и английских социалистов я пользовался трудами также и немецких социалистов. Однако содержательные и оригинальные немецкие труды в области этой науки сводятся, – не считая сочинений Вейтлинга, – к статьям Гесса, помещённым в сборнике «Двадцать один лист»^[7], и к «Наброскам к критике политической экономии» Энгельса^[8], напечатанным в «Deutsch-Französische Jahrbücher», где я, в свою очередь, в самой общей форме наметил первые элементы предлагаемой работы.

<Кроме этих писателей, критически занимавшихся политической экономией, положительная критика вообще, а следовательно, и немецкая положительная критика политической экономии, своим подлинным обоснованием обязана открытиям Фейербаха. Тем не менее против его «Философии будущего»^[9] и напечатанных в «Anekdota» «Тезисов к реформе философии»^[10] – несмотря на то, что эти работы широко используются, – был, можно сказать, составлен настоящий заговор молчания, порождённый мелочной завистью одних и подлинным гневом других.>

Только от Фейербаха ведёт своё начало положительная гуманистическая и натуралистическая критика. Чем меньше шума он поднимает, тем вернее, глубже, шире и прочнее влияние его сочинений; после «Феноменологии» и «Логики» Гегеля это – единственные сочинения, которые содержат подлинную теоретическую революцию.

Заключительная глава предлагаемого сочинения – критический разбор гегелевской диалектики и гегелевской философии вообще – представлялась мне совершенно необходимой в противовес критическим теологам^[11] нашего времени потому, что подобная работа до сих пор ещё не проделана. Неосновательность – их неизбежный удел: ведь даже критический теолог остаётся теологом, т. е. либо он вынужден исходить из определённых предпосылок философии как какого-то непререкаемого авторитета, либо, если в процессе критики и благодаря чужим открытиям в нём зародились сомнения в правильности этих философских предпосылок, он трусливо и неоправданно их покидает, от них абстрагируется, причём его раболепие перед этими предпосылками и его досада на это раболепие проявляются теперь только в отрицательной, бессознательной и софистической форме.

<В связи с этим он либо беспрестанно повторяет уверения в чистоте своей собственной критики, либо, чтобы отвлечь внимание читателя и своё собственное внимание от необходимости решительного объяснения критики с её материнским лоном – гегелевской диалектикой и немецкой философией вообще, – от необходимости преодоления современной критикой её собственной ограниченности и стихийности, он пытается создать, наоборот, такое впечатление, будто критике приходится иметь дело лишь с некоей ограниченной формой критики вне её – с критикой, остающейся, скажем, на уровне XVIII века, – и с ограниченностью массы. И, наконец, когда делаются открытия относительно сущности его собственных философских предпосылок – такие, как открытия Фейербаха, – то критический теолог создаёт видимость, будто сделал эти открытия не кто другой, как он сам. Он создаёт эту видимость следующим образом: не будучи в состоянии разработать результаты этих открытий, он, с одной стороны, швыряет эти результаты в виде готовых лозунгов в лоб ещё находящимся в плену у философии писателям; с другой стороны, он убеждает себя в том, что по своему уровню он даже возвышается над этими открытиями, с таинственным видом, исподтишка, коварно и скептически оперируя против фейербаховской критики гегелевской диалектики теми элементами этой диалектики, которых он ещё не находит в этой критике и которые ему ещё не преподносятся для использования в критически переработанном виде. Сам он не пытается и не в состоянии привести эти элементы в надлежащую связь с критикой, а просто оперирует ими в той форме, которая свойственна гегелевской диалектике. Так, например, он выдвигает категорию опосредствующего доказательства против категории положительной истины, начинающей с самой себя. Ведь теологический критик находит вполне естественным, чтобы философы сами сделали всё нужное, дабы он мог болтать о чистоте и решительности критики, о вполне критической критике, и он мнит себя истинным героем, преодолевшим философию, когда он, например, ощущает, что тот или иной момент Гегеля отсутствует у Фейербаха, – ибо за пределы ощущения к сознанию теологический критик так и не переходит, несмотря на всё своё спиритуалистическое идолослужение «самосознанию «и «духу».>

Теологическая критика, которая в начале движения была действительно прогрессивным моментом, при ближайшем рассмотрении оказывается в конечном счёте не чем иным, как выродившимся в теологическую карикатуру завершением и следствием старой философской и в особенности гегелевской трансцендентности. В другом месте я подробно покажу эту историческую Немезиду, этот небезынтересный суд истории, которая предназначает теперь теологию, искони являвшуюся гнилым участком философии, к тому, чтобы на себе самой продемонстрировать отрицательный распад философии, т. е. процесс её гнилостного разложения^[12].

<А в какой мере, напротив, фейербаховские открытия относительно сущности философии всё ещё – по крайней мере для того чтобы доказать их – делали необходимым критическое размежевание с философской диалектикой, читатель увидит из самого моего изложения.>