Он шёл на концерт, потому что там была она. Там была ОНА, это чудо! И это чудо, чудо встречи со своей первой и единственной любовью, оживляло и окрыляло его сердце.
А для сельчан было ясно, ясно, как Божий день, что он пошёл в это логово разврата с единственной, несомненно благой целью: ещё раз безжалостно подчеркнуть грехи современного мира.
Чужие грехи были основой его собственной добродетели. Честно говоря, если бы не чужие слабости, желания, ошибки и нарочито причинённое зло, он никогда бы не сделал карьеру внешне высокодуховной личности.
Блистать чистотой на фоне общего, извините, дерьма – этот примитивный способ самоводружения на пьедестал работал во все времена.
А иначе зачем критиковать и осуждать происходящее вокруг? Исключительно ради возможности излияния избытка переполняющей душу желчи и ненависти к себе и миру?
Извините ещё раз, но такой подход к проживанию жизни и траты времени он считал крайне нерациональным и глупым. Только травоядные неразумные твари проживают жизнь подобным образом.
А человек – это звучит гордо!
Гордыню можно и нужно использовать себе во благо! А чтобы всё получалось, требуется думать, а не перебирать застрявшие в голове шаблоны и стереотипы.
Он был в курсе, что обычным священникам думать не полагается. Но сейчас людей не возьмёшь голыми эмоциями.
Люди стали умнее, им требуются доказательства веры. Доказательства её эффективности. В поиске таковых доказательств он и видел смысл своей жизни.
Бог – умнейшее существо в Мироздании. Без обладания Сверхразумом Он не создал бы всей видимой и невидимой грандиозности Бытия!
Он преданно (ну, вроде как преданно, ритуалы соблюдал, как положено) служил Богу. И верил, что преданность будет оценена и должным образом вознаграждена. В противном случае, какой смысл работать? Его служение и есть работа, не правда ли?
Но почему же ему так и хотелось крикнуть себе: «Неправда!» Почему его собственное сердце отказывалось доверять очевидно неоспоримым доводам рассудка?
Почему с непреодолимым упорством он отказывался принимать истинную причину своих вылазок в нашпигованный грехами мегаполис?
Ну хорошо, допустим, обманывать прихожан ему полагалось по работе.
На ближайшей проповеди он покажет им серию отвратительных фотографий пьяных людей, валяющихся в лужах блевотины. Грязных потаскух со страшными размалёванными лицами… Обдолбанных в ноль наркоманов со стеклянными взглядами.
Пусть приходят в ужас, подавляют рвотные позывы от созерцания всей этой городской «красоты»!
Лишь бы потом снова приходили к нему и щедро сдавали жертвенные деньги.
Ну как он мог принять свою жажду этой всей «красоты», неутолимую потребность соприкасаться вплотную с мирской грязью, с деяниями сатаны!
И всё из-за главного греха – запретной любви. Любви, запрещённой его религией. Нельзя ему любить женщину и хотеть её. А он любил. И хотел. Иногда настолько сильно, что желал ей смерти. Любил вплоть до ненависти. Или ненавидел до любви…
Прежде чем увидеть её в зале, он увидел её в сердце. Он видел её постоянно. Но одна мысль о физической встрече вызывала панику. Нет, он, конечно, видел её во плоти перед собой много раз. Вернее – то сзади, то сбоку. Он следил за ней двадцать лет, с того самого мгновения, когда впервые осознал: она существует. И почувствовал аромат греха. И постиг: любовь так же реально мучает и губит душу, как и ненависть.
Он целую неделю выбирал в магазине костюм для концерта. Это должен был быть совершенно новый костюм. Не пижонский. Строгая классика.
Требовалось стать своим, затеряться в толпе. На служителя культа в рабочей униформе сразу обратили бы внимание. Прежде всего – она. А он хотел остаться незамеченным, чтобы получить возможность грешить в удовольствие. Он, скрытый от её глаз, будет лицезреть её красоту. И любить её.
Он позволит себе там, на концерте, стать собой. Настоящим.
Иногда, для того чтобы открыть своё подлинное «я», надо надеть чужую личину. Спрятаться за ней. Чтобы ни один взгляд не проник за ширму. Разоблачиться. И жить.
Позволить страху принятия правды о себе раствориться в наслаждении от неё. Наслаждение собственной греховностью… Не есть ли он на самом деле сын сатаны?
Этот ли страх наползал чёрной тенью на его измотанную борьбой душу? Он не собирался посвящать крупицы доступного удовольствия какому-то глупому страху… Но пришлось.
В первый раз в рамках грядущего события он испугался, посмотрев в зеркало.
Завязывал узел на галстуке автоматически. Думая о ней.
И, едва вернулся в сопредельную его бытию реальность, закричал.
Из зеркала на него смотрел вроде он сам…
Но на самом деле – совершенно чужой человек.
Холодные глаза горели огнём адской ненависти.
И демонической решимости.
Решимости служить злу, и служить преданно, вплоть до гробовой доски.
Маньяк, служитель кровавого культа – с его лицом. С чужими глазами.
Созерцать чужака в зеркале было невыносимо.
Сознание не соблаговолило покинуть пределы его реальности.
Он кричал и кричал.
Пока не обессилел вконец.
Пока не свыкся с новым лицом в зеркале.
Пока ему не стало всё равно, кто он и как выглядит на самом деле.
Окрепшее равнодушие к собственной судьбе стало новым стержнем в его личности.
Какая разница, кто он и каким идеалам следует?!
Главное – за множеством лиц он оставался собой.
Маленьким мальчиком, выброшенным на обочину жизни.
Ребёнком, которого никто и никогда по-настоящему так и не полюбил.
Младенцем, который «благодаря» силе ненависти родителей духовно умер задолго до своего рождения.
Едва он вошёл в фойе, с шеи сорвался нательный крестик. С глухим щелчком лопнул кожаный шнурок.
Крест застрял на полпути. Зацепился за складку одежды, упав в её спасительный полумрак…
Такого в его жизни не случалось ни разу. Осторожно запустив ладонь за пазуху, он нашарил крестик и извлёк его на свет Божий. Недоумение превратилось в гадостное предчувствие и пробежало мерзкими ледяными касаниями вдоль позвоночника, снизу вверх, скользкой гадюкой вынырнув из щелей между выложенных полом гранитных плит.
На обратной стороне креста застыл отчётливый женский силуэт…
Дрожь внезапной волной сотрясла тело. Угасающим звоном изящно оформленный металл оповестил о соприкосновении с тяжёлой каменной плотью…
Игра судьбы… Насколько жестокой она иногда бывает!
Гуру говорил, что Бог наслаждается насилием. Насилием над злом. Гуру был ярым сторонником искоренения зла насилием. Насилие… Сколько сладострастия таило в себе это слово! Насилие… Его отношения с гуру. С миром. С собой.
Насилие… Суть самой жизни!
А разве секс, дающий продолжение жизни, не является насилием хотя бы отчасти? Секс без агрессии, без наступательного мужского начала, невообразим.
Насилие даёт жизнь.
Но вот какого качества будет эта жизнь, неизвестно. Впрочем, данный вопрос не волновал его сознание.
Его бытие полностью сфокусировалось на обслуживании бессознательных импульсов.
Животных импульсов бегства от боли и гонки за всеми возможными наслаждениями.
Игра с жизнью и игра со смертью.
Он играл в любовь и наслаждался игрой. Иногда ему казалось, что Учитель определил не то место для его действий. Сцена влекла и звала его! Частенько, после высочайшего пика удовольствия, перенеся очередное заслуженное наказание от наставника, он предавался наслаждению иного типа.
Он представлял себя на сцене. Поющим, играющим, танцующим – не имело значения. Он был на сцене, на него смотрели сотни влюблённых глаз!
Он был эпицентром любви. Его любили.
Насилие и боль ради любви? Или вместо любви? Возможно ли такое?
В его случае такое было возможно.
Как возможно, что Бог любит всех.
Но каждого, очевидно, любит по-разному.
По какой иной причине одному Он даёт любовь в чистом виде, а другого наделяет её отражением во вроде бы чуждой форме?!
А вот интересно, человек в принципе может любить по-настоящему? Или каждый из многомиллиардной толпы двуногих нянчится со своей, личностно подогнанной, подделкой любви?
Он наслаждался доставшейся ему любовью-насилием. Наслаждался, пряча чувство беспомощности и полной беззащитности перед миром. И каждый раз, убивая, играл в Бога. Бог всемогущ. Бог всё может. И дать жизнь, и забрать.
Но он обладал лишь даром забирать жизни. Дар это или проклятие? Куда он денет забранные жизни и к чему они ему…
Странная игра за счёт некоего другого, кто мог и создавать, и отнимать бытие…
Что-то фальшивое крылось в его жизни. В его игре… И эта фальшь беспокоила с каждым днём всё больше. Хотя о чём тут было беспокоиться, уму непостижимо…
Но каковой оказывалась процентная доля ума в столь странном поединке с доставшейся многоличностью?
Он вёл непримиримую войну с упорно живущей в нём совестью. Живучая тварь, как он ни старался, не смог её извести!
Он и совесть – оба были заклятыми врагами, сошедшимися в безжалостном поединке. И ум, подчиняясь приказу обезумевшего от власти эго, категорично отделял друзей от врагов.
Жаждущих власти и денег от страждущих знаний.
К чёрту знания!
Зачем они вообще понадобились конкретному в априорной заданности уму! Есть задача, есть путь её решения, и баста! И всё, нет надобности в философской брехне, в психологических наворотах!
Реальность определяет сознание, понятно! И слушать ахинею о первопричинности сознания, о его роли в создании мира личности и самой личности воистину угнетала.
Воистину…
Истина…
Как мало он знал об истине… Что она, по сути, такое?
Принятая в мире точка зрения на ту или иную ситуацию или же новая, принципиально иная трактовка действительности?
Взорвать бы весь этот безумный мир к чёртовой матери!
Он натянул через голову заношенную серую водолазку. Запах дешёвого стирального порошка резко ударил в нос.
Чистота превыше всего в жизни!
Учитель повторял: нельзя привлекать внимание вычурной униформой или грязной одеждой. Кричащие цвета, например, оранжевая тога, сразу же вызовут у людей привычную оценку: «сектант»!
Все послушники одевались в обычную повседневную одежду. Стирали её ежедневно. Парфюмом не пользовались.
Ничто не должно цеплять внимание собеседника и отвлекать его от взгляда и слова служителя культа.
А сам служитель во время инициации клялся навсегда сохранять контакт со взглядом и словом Учителя.
Фотографии Гуру смотрели на него со стен квартиры, из обложки паспорта, из нутра бумажника.
Он подошёл к центральному изображению наставника.
Обязательный ритуал перед выходом на задание.
Зажёг свечи перед вправленным в золочёную раму снимком. Гуру повелительно созерцал ученика сверху вниз. Виновато оглянувшись, он коснулся кончиком мизинца висевшей на стене фотографии. Всё на свете он бы отдал за одно прикосновение к божественному телу Учителя…
Опустился на колени, сложив руки над головой в просительном жесте.
Пальцы сложенных вместе ладоней смотрели вверх, умоляя Гуру дать силу и благословение.
Губы шевельнулись, но молитвенные слова так и не слетели с них.
Звук удара подбросил его вверх.
Вскочив на ноги, он растерянно таращился на разлетевшиеся по комоду осколки. Несколько свечей, продолжая гореть, катились по полу.
С каждым вдохом воздуха в комнате становилось всё меньше. Непонятная паника поднималась из глубины его существа и чёрной волной заливала душу. Всё глубже погружаясь в состояние недвижимой безысходности, он созерцал её.
О проекте
О подписке