Меня увольняют. Меня увольняют из‑за того, что новая схема хранения товаров и материалов, которую мы придумали вместе с Алексеем, слишком хороша…

– Пожалуйста, скажи, что ты шутишь, – попросил Сергей.

– Нет.

В напряженном молчании они дошли до отдела кадров. Им дали ознакомиться под роспись с приказами о сокращении через две недели и о выплате двух окладов. Сергей никак не мог осознать, что это всё происходит на самом деле.

– Зайдите к директору, мальчики, он приказал. Прямо сейчас идите, – сочувствующе сказала им пожилая кадровичка.

Они прошли в приемную. Секретарь, ослепительная блондинка в ультра‑коротком мини, провела их в небольшой кабинет директора. Руслан, кажется, уже перестал расстраиваться из‑за предстоящего увольнения и с удовольствием поглядывал на длинные ноги девушки.

– Игорь Николаевич, к вам Валиев и Синицын.

– Пусть заходят.

Они встали около двери, потом, по приглашающему жесту Фролова, сели на стулья для посетителей перед его столом.

– Добрый день, спасибо, что нашли время ко мне зайти, – Игорь Николаевич вежливо улыбнулся. – Надолго я вас не задержу. Так как в данный момент в качестве упаковщиков вы больше не нужны, я распорядился вас сократить. Все полагающиеся по закону компенсации будут выплачены. Одновременно с этим я хотел бы вам предложить пойти учениками на линию распиловки. Виктору Михайловичу не хватает людей. Обучение полтора месяца, зарплата будет чуть меньше вашей нынешней, но если справитесь и перейдёте из учеников в рабочие, то прибавка будет около тридцати процентов. Что скажете?

Сергей и Руслан переглянулись.

– Мы согласны. То есть я согласен, – ответил Сергей.

– Я тоже, – поддержал Руслан.

– Хорошо, хорошо… – Фролов потянулся к двум тоненьким папкам, лежащим на краю стола, – только давайте немного побеседуем о ваших… хм… биографиях. Валиев, у тебя был привод в милицию в две тысячи втором году. Расскажи, за что?

– Я ээээ…

– Ты избил соседа, – подсказал ему Фролов. – Зачем ты это сделал?

– Так получилось, – угрюмо сказал Руслан.

– Я не считаю допустимым физическое насилие, особенно без причины. Надеюсь, за прошедшие три года ты немного повзрослел, и я никогда не услышу о том, что ты распускаешь руки. Договорились?

Руслан кивнул:

– Конечно, Игорь Николаевич. Такое не повторится.

– Хорошо, теперь Синицын… Валиев, ты можешь идти.

Фролов дождался, когда дверь за Русланом закроется, и только после этого снова заговорил:

– У тебя, Синицын, всё ещё интереснее.

– Возможно, и что? Для упаковщика всё было нормально, что сейчас… – ощетинился Сергей, но сник под тяжелым, почти презрительным взглядом Фролова.

– Ты родился в восемьдесят втором году в Новомосковске. Твоей матери было пятнадцать лет. Отец в свидетельстве о рождении не записан. Не слишком удачный старт.

– Почему вы собираете такую информацию? Какое отношение это имеет к работе? – снова не выдержал Сергей.

Фролов невесело усмехнулся, глядя в папку, и продолжил:

– Ты знаешь имя своего отца?

– Знаю, – с вызовом ответил Сергей.

– Назовешь?

Сергей хмыкнул.

– Я, конечно, не могу быть уверен на сто процентов, кто именно из двух ублюдков, изнасиловавших школьницу, был моим биологическим отцом, но судя по всему… – он очертил рукой круг около своего лица, – … тот, кого звали Рустам Камаев. В любом случае, они оба сдохли в тюрьме. Такой ответ вас устраивает?

– Когда тебе было двенадцать, твоя мать была лишена родительских прав, и тебя отправили в детдом, – сказал Фролов, игнорируя злость своего собеседника. – За что её лишили прав?

На этот вопрос Сергей не хотел отвечать. В конце концов, не так уж и сильно ему была нужна эта работа.

– Синицын, я жду, – надавил Фролов.

– Она пила и избивала меня, – сквозь зубы сказал Сергей. – Зачем вы спрашиваете? У вас же наверняка там всё написано.

– Написано, – согласился Фролов, – но гораздо больше информации можно получить не от напечатанных на бумаге слов, а задав вопрос, глядя человеку в глаза. Важно не то, что произошло в чьей‑то жизни, а как человек к этому относится. Будет он говорить правду или врать. Попытается приукрасить действительность или выложит всё как есть. Это гораздо важнее простых и скучных фактов. Ты согласен со мной?

– Нет.

– Хорошо, продолжим. В шестнадцать лет ты поступил в колледж, получил специальность, год отработал на Новомосковском заводе полимерных изделий. Потом был призван в армию, после армии начал жить в Коломне. Ты снимаешь здесь комнату в общежитии, хотя в Новомосковске у тебя в собственности полученная от города однокомнатная квартира. Почему?

– В той квартире живет моя мать. Свою она продала и пропила, мою не может. А я не могу жить с ней, – угрюмо сказал Сергей.

– Понятно. Учитывая твою наследственность, ещё один вопрос. Какое у тебя отношение к насилию и алкоголю?

Сергею не приходил в голову ни один ответ, который можно было бы озвучить в лицо директору, поэтому он промолчал.

– Ты не обижайся, Синицын. Говорю же, буквы на бумаге – это одно. А настоящая жизнь – совсем другое. Я хочу понять, что ты за человек.

– Так вы же заранее всё про меня решили, разве нет? – с горечью сказал Сергей. – Ну да, я очень плохой человек. Сын насильника и алкоголички. Можете уволить меня с чистой совестью.

Фролов покивал и снова перелистал страницы в тонкой папке.

– Алексей за тебя ручается.

– …что?

– Я изучал ваши дела дома, за ужином. И спросил у Алексея и Саши – ты ведь знаком с Сашей, это моя дочь…

Сергей вздрогнул и с отчаянием взглянул на Фролова.

Нет. Только не Саша. Она не должна об этом знать…

– … что они думают по этому поводу. Алексей сказал, что ручается за тебя.

Сергей напряженно ждал продолжения.

К чёрту Лёху. Саша. Ему нужно было знать, что сказала Саша.

Но Фролов остановился и внимательно на него посмотрел.

– Ты хочешь что‑то спросить?

– Нет, – чувствуя себя полностью уничтоженным, прошептал Сергей.

– Хорошо. Так вот, Алексей за тебя ручается. Поэтому я посчитал возможным дать тебе шанс. Надеюсь, ты меня не подведешь. Извини за неприятную беседу, можешь идти работать.

Не разбирая дороги, Сергей рванул из директорского кабинета. Голова раскалывалась, живот свело судорогой, не хватало воздуха. Выбежав на улицу, он не пошел в цех, а забился в узкую щель между слепым торцом офисного здания и трехметровым забором, ограждающим территорию фабрики, там опустился на кучу какого‑то мусора и спрятал голову между коленями.

Вот оно. Вот оно, объяснение. Вот почему Саша так себя ведёт. Теперь она не хочет иметь с ним ничего общего.

Сергей не мог её за это винить.

Сейчас, совсем как в детстве, он мог только плакать из‑за своей никчемной и никому не нужной жизни.

2 апреля 2005 г.

Ключ с трудом вошёл в замочную скважину – возможно, потому, что у Саши дрожали руки.

Было раннее субботнее утро. Слишком раннее. Когда она вернётся домой, вряд ли сможет хоть как‑то правдоподобно наврать семье, куда и зачем уходила. Но ждать она просто не могла – откладывать и дальше объяснение было бы слишком жестоко.

Она стиснула зубы, открыла дверь и перешагнула порог.

Сергей – напряжённый, с плотно сжатыми челюстями – сидел на кровати. Взлохмаченные волосы, голый торс, босые ноги. Сейчас он был похож скорее на испуганного мальчишку, чем на взрослого мужчину, каким казался Саше всё это время.

Сергей бросил на неё короткий взгляд и отвернулся.

– Уже не спишь? – тихо спросила она.

– Как видишь, – с лёгкой иронией в голосе ответил он, снова поднимая на неё глаза. – Ты пришла отдать ключ?

Она попыталась заговорить, но не смогла – воздух не проходил в лёгкие.

По губам Сергея скользнула та самая хорошо знакомая усмешка, значения которой Саша никогда не понимала, а потом выражение его лица изменилось, стало закрытым и отстранённым. Кажется, он не собирался больше ни о чём спрашивать или что‑то объяснять.

Саша медленно закрыла дверь и сделала шаг вперёд.

– Я пришла, – ноги не держали, и она опустилась на пол, – сказать, что…

Сергей резко выдохнул.

– Нет, я не знаю, как это сказать, – с отчаянием закончила Саша.

– Давай скажу я, – спокойно предложил Сергей. – Ты не готова выносить рядом с собой такого, как я…

Саша задохнулась. Надо было говорить, объяснить, что он не прав, но она не смогла выдавить из себя ни слова.

– … Поэтому сейчас мы расстанемся и договоримся при случайных встречах делать вид, что между нами ничего не было.

Дурацкие слёзы потекли из глаз, и она уткнулась лбом в его колени.

Сергей дотронулся до её волос.

– Не плачь, милая, – утешающе сказал он. – Так бывает. Ты скоро встретишь хорошего парня. Всё равно у нас не было будущего.

– Я тебя люблю, – сквозь слёзы возразила Саша, и похолодела, осознав, в чём именно только что призналась. – Нет, прости, не люблю, я не умею любить, я не знаю, что я чувствую, – торопливо добавила она. – Но это ужасно. Ужасно. Почему ты мне не рассказал?

Она подняла голову, посмотрела на Сергея, увидела всё то же холодное, похожее на мёртвую маску выражение его лица, и вздрогнула.

Господи, какая же она идиотка!

Что за вопрос – почему он не рассказал? Разве о таком вообще можно рассказывать?

– Я такая жалкая, – со стыдом пробормотала Саша. – Я хочу тебе помочь, и не знаю как. Скажи, что мне сделать? Я всё для тебя сделаю!

– Что ты такое говоришь? – едва слышно спросил Сергей, и его руки опустились Саше на плечи. – Что ты…

Он потянул её вверх, поднимая с ледяного пола, и Саша обхватила его лицо ладонями. Кажется, он хотел сказать что‑то ещё, но она просто поцеловала его – потому что слова могли всё снова испортить. Губы к губам. Плотнее, глубже, горячее. Сейчас – она знала точно – их поцелуй спасал не только её. Не отрываясь, она стянула с себя куртку, отбросила в сторону и села на кровать рядом с Сергеем. Руки сами собой скользнули по его обнажённой спине, он вздрогнул, но не оттолкнул, и если бы Саша могла говорить, то снова бы призналась, что любит. Ненужное, лишнее чувство – он всё правильно понимал, у них нет будущего, отец никогда не одобрит, про них никто не должен знать – но это уже не имело никакого значения.

3 апреля 2005 г.

От камина шло приятное тепло, хотя открытого огня не было – дотлевали последние угли.

Время близилось к полуночи. Тёма и Лёша уже поднялись на второй этаж, а отец устроился в своём любимом кресле, откинулся на спинку и устало прикрыл глаза. Саша замерла на диване, глядя на его лицо.

Глубокая складка между бровей, тяжёлые линии подбородка и щёк, плотно сжатые губы, которые, казалось, почти разучились улыбаться. За этот страшный год Саша видела улыбку отца от силы десять раз – в основном, когда он общался с Артёмом.

Страшный год.

Она вспомнила, от кого совсем недавно услышала эти слова.

… Прости. То, что я скажу, наверное, прозвучит ужасно. Я знаю, какой это страшный год для тебя, твоих братьев и отца. Но для меня он лучший в жизни. Мне сейчас кажется, что до прошлого лета, пока я не приехал в Коломну и не устроился на вашу фабрику, я как будто был в аду. Понимаешь? Всё, что было до – было адом. А сейчас я живу…

Саша вздохнула.

– Папа, – негромко произнесла она, – ты не спишь?

Отец, не открывая глаз, покачал головой.

– Я… хотела сказать… – Саша сцепила дрожащие руки в замок. – Хотела…

Пара простых предложений.

Но почему-то она никак не могла их произнести.

Отец открыл глаза и напряжённо подался вперёд.

– Я хотела сказать, что была не права, – договорила Саша. – В очень многом. Прости меня.

– Что‑то случилось? – хмурясь, спросил отец.

– Да, – честно ответила она. – Но это… слишком длинная и глупая история. Поэтому просто хочу попросить прощения за все свои истерики. Я постараюсь… постараюсь так больше не делать.

– Хорошо.

В голосе отца звучали странные нотки, словно он услышал совсем не то, что ожидал. Саша грустно улыбнулась.

– Знаешь, – она тщательно подбирала слова, – после того, что ты рассказал про Лёшиного друга, я много думала, и…

– И?

– И я поняла, что слишком многое принимала как должное. Я никогда не говорила тебе спасибо за всё, что ты для нас делаешь. За наш дом, за заботу, за то, что у нас нормальная жизнь… И я уверена, – Саша отвела глаза, – что твои работники тоже тебе благодарны. За многое. У тебя хорошая фабрика, пап.

– Неожиданно, – пробормотал отец.

– И если тебе нравится работать, то это же хорошо, – чувствуя подступающие слёзы, быстро сказала Саша. – Мне вот нравится рисовать, и это тоже хорошо, так?

– Это не просто хорошо. У тебя талант. И может быть будущее, если…

– Я снова пойду в художку, – быстро пообещала Саша. – Осенью. Честное слово.