Отзывы на книги автора «Карина Добротворская»

В принципе, я хотел пройти мимо этой книги. Вернее не так. Я неправильно высказался. Я не жалею, что изучил текст книги, но рецензию мог бы и не писать, ибо ее уже давно разобрали пытливые и умные читатели. Но есть в этих интервью жителей Ленинграда, будучи детьми, встретивших блокаду, одна особенность, о которой хочется поговорить.
Я искренне не понимаю людей, которые изучают историю нашей Родины по художественным романам. Ну ладно, бог с ними. Но еще большее недоумение у меня вызывают лица, которые решают исторические вопросы посредством одной - двух книг воспоминаний и мемуаров. Я довольно часто пишу об этом казусе и называю таких читателей "жертвой одной книги".
Вообразите, человек берет условный том, одно мнение, ладно, максимум два мнения, и на этом останавливает свое образования, говоря, что он все понял. Прочитал Деникина и Врангеля и разобрался в Гражданской войне. Прочитал воспоминания Никулина и разобрался в Великой Отечественной. Прочитал Алексиевич, ух, вот она правда о судьбе женщин на войне.
Звучит бредово. А ведь судя по многочисленным рецензиям так оно и есть.
И я настоятельно рекомендую данную книгу Добротворской к прочтению, как яркий пример того, что люди жившие в нашей стране были разными. Они по-разному мыслили, по-разному пропускали через себя события и соответственно эта разность видения ситуации воплощалась на бумаге в виде многочисленных интервью, воспоминаний и мемуаров.
Итак, читатель, перед вами восемь интервью, которые взяла Карина Добротворская у блокадниц, встретивших блокаду Ленинграда в юном возрасте:
- Галина Петровна Афанасьева (встретила блокаду в 11 лет);
- Зоя Николаевна Смирнова (12 лет);
- Нина Алексеевна Зацепина (7 лет);
- Анна Никитична Хорева (14 лет);
- Ирина Борисовна Скрипачева (10 лет);
- Нина Александровна Аникеева (15 лет);
- Римма Сергеевна Гордон (8 лет);
- Елена Яковлевна Добротворская (10 лет).
Во-первых, нужно выразить благодарность этим мужественным людям, выжившим в блокадном Ленинграде и продолжавшим строить нашу великую Родину после окончания Великой Отечественной.
И обратим внимание на их ответы, из которых мы в частности увидим, как относились ленинградцы к религии и церкви в годы войны.

"- Ваша мама всегда была верующей?
- Всегда. Она была из зажиточной купеческой семьи.
... - Вы в блокаду ходили в церковь с мамой?
- Я - нет. Но мама ходила с моей сестрой Мусей - на Охте церковь работала. А когда мама умерла, она как будто передала мне свою веру. И я стала верить (стр. 27-28, З.Н. Смирнова).

-За счет чего вы выжили?
- Это все-таки воля неба. Господь. Другого мнения быть не может. Мамина тетя, баба Настя, меня двум молитвам научила...
- Вы - верующий человек?
- Да. Прадед мой Андрей служил в храме, но я была шустрая и болтливая, поэтому взрослые от меня это скрывали. Мама в церковь не ходила, у нее ведь муж - командир, но в душе верила" (стр. 49, И.Б. Скрипачева).

На основе воспроизведенных мной цитат, можно утверждать, что в Советском государстве, стоящем на фундаменте материализма, почти все скрытно верили в бога и посещали церкви. И эти цитаты очень удобно ложатся в современную канву истории, которую пытаются на всех уровнях нашей жизни пропихнуть в общество люди в черных рясах. Хотя, на мой взгляд, все эти рассказы о том, как икона, якобы пролетевшая над Москвой, спасла Советскую столицу от захвата ее фашистами, лишь нивелирует подвиг и жертвенность наших великих Советских предков.
И чтобы убедиться в этом, нужно опять открыть книгу Карины Добротворской.

" - Сколько же человек жили в этом подвале?
- Думаю, больше ста человек. И все выжили...
- Ваша семья была верующей?
- Нет, конечно, мы атеистами были. Но бабушка по маме атеистка, а по папе - верующая, из дворян.
... - Среди тех, кто жил в этом подвале, было много верующих?
- Да никого не было! Это сейчас стали накручивать, придумывать, что все верили (стр. 63, Р.С. Гордон).

- Ни в театр, ни в церковь вы не ходили?
- Я недавно прочитала про то, как священники в блокаду ходили по квартирам. Но у нас ничего подобного не было (стр. 75, Е.Я. Добротворская).

- Некоторые говорят, что именно в блокаду начали ходить в церковь
- Какая церковь, о чем вы говорите! Столько ерунды говорят и показывают (стр. 20, Г.П. Афанасьева).

- А чем топили?
- Топили книгами. Еще у нас был огромный буфет, его надолго хватало. У бабушки был киот, его тоже жгли. Сожгли несколько икон.
- Вы верующая?
- А я не знаю. Я крещеная. В блокаду мы в церковь не ходили..." (стр. 58, Н.А. Аникеева).

Итак, на основании этих интервью мы приходим к банальному выводу.
Говорить, что в 40-х годах в Советском Союзе все были атеистами - это абсурд.
Но еще больший абсурд, утверждать, что именно вера в бога помогла Советскому человеку преодолеть все тяготы борьбы с нацизмом. Вера в бога соседствовала с еще большим неверием, а сжигание священных предметов никак не отразилась на судьбе этих мужественных людей.
Я написал, что вывод банален.
Но ведь эту банальность и не понимает большая часть читателей.
Благодаря книге Добротворской, мы можем сравнивать их воспоминания и их восприятие окружающего мира. А теперь вообразим, что восемь интервью блокадниц были бы расширены и выпущены отдельными книгами.
Вы смекаете к чему я веду?
Кто-то из читателей изучил бы 1-2 книги одной направленности, а кто-то противоположной на 180 градусов.
Я опять скатился в банальность, но вы понимаете какое интеллектуальное превосходство получает человек, который изучает разные воспоминания и разные точки зрения, а не только те, что милы его сердцу?
Читать много, читать разное, читать о своей Родине, вот цель моего очередного спича.
И чем больше вы прочтете воспоминаний, мемуаров, тем мощнее будет ваш фундамент знаний, с которого вас не сдвинешь никакими манипуляциями современных псевдоисториков.
А главное - всегда делитесь впечатлениями о прочитанном, как бы трудно вам не было.

Высоцкий, умерший будучи немногим старше Добротворского, писал "не скажу о живых, а покойников мы бережем". Рано и внезапно ушедшим мы готовы простить многое, мы готовы простить все. Может поэтому это всегда так трагично, надрывно. Был человек, подавал такие надежды, столького мог добиться. Или не мог? Незавершенная картина жизни всегда оставляет простор для воображения. Ушедших просто любить. Ушедших проще идеализировать и клясться им в вечной любви, потому что это не требует никаких действий и подразумевает молчаливое принятие всех этих чувств адресатом.

Почему я вообще стала читать эти мемуары? Меня зацепила эта идея, что Карина так любила мужа, так сильно любила, что ушла от него к другому, после чего почти 20 лет жила, купаясь в лучах славы и достатка, а тут стало как-то скучно, и вот нашлось время рассказать об этой неземной любви. Сразу было ощущение, что что-то в этой истории не так. После прочтения все встало на свои места. Не знаю о чем сожалеет Карина, но после момента, где муж пинает ее ногами по лицу и пытается изнасиловать, мне кажется странным, что она вообще нашла в себе силы простить его, а уж любить.. мазохизм. Но он ведь умер. Это списывает все грешки, так?

Моя сестра говорит, что нельзя осуждать человека за глупые тату, когда они уже сделаны, задавать вопрос "зачем? что за пошлость неуместная?". Это вопрос самовыражения, а стоит ли такое "самовыражать" или нет, это уже не наше дело. Так и с литературой, когда автор уже вывалил свое грязное белье всем на обозрение, решился на это, то читателю только плечами пожать и остается.

Меня книга не впечатлила. Написано хорошо, это факт. Но сама история унылая. Я пролистала, закрыла и забыла. По отношению к человеку, о котором это пишется, как-то нечестно. И от этого сильно неприятно. Согласитесь ли вы со мной, что впечатление после прочтения какое-то мерзкое? Лицемерна вообще идея всей этой пляски на костях. Лицемерен герой Сергея, который говорит своей жене, страдающей булимией "не толстей, пожалуйста", и все эти его комментарии про ее новую прическу. Про его наркозависимость и тягу к насилию, даже говорить ничего не буду. Лицемерно разочарование Карины в муже, когда она поняла, что не стать ему великим и богатым. Не хотелось бы звучать слишком уж осудительно. Понятно, что это жизнь, такая же как у всех, со всеми гадостями и ошибками. Однако, давайте хотя бы обойдемся без переплетения сюда любви.

Добавлю, что фильм получился совершенно проходной. Не знаю как к фильму отнеслась автор книги и принимала ли участие в его создании, но при всем моем негодовании от книги, мне все равно жутко от идеи, что жили два киномана, киноэстета, а потом по их истории сняли простое обывательское кино, скучное, пошлое, и вообще никакое.

Помните, как Итан Хоули, следуя совету своего бывшего полкового командира, каждое утро перед тем как встать на работу, мысленно пережёвывал самые больные, гнетущие думы. Со временем, терзавшие душу сомнения, комплексы и недосказанности его мира (внутреннего и внешнего) переставали быть проблемой. Они "измельчались и усваивались", т.о. он научался изгонять своих "демонов" и обретал мир с самим собой.
Фактически перед нами тот же процесс: понять что тебя тяготит, исследовать причины и попытаться "вылечиться", прожевав 33 раза.
Автор честно признаётся, что это ни в коем случае ни историческая монография, но попытка разобраться в себе, лучше понять своих "демонов" и, если получится, принять себя какая есть.
"Тетрадь" состоит из трёх частей: преамбулы, интервью с блокадницами, собственного дневника в период написания работы.
В пространном введении К.А.Добротворская объесняет причины, побудившие её взяться за написание, комплексах, которые с детства ей мешают в личном, профессионльном отношении, в вопросах воспитания детей... Благодаря этому социально-психологическому анамнезу становятся, в первую очередь, понятны те нестандартные вопросы, которые она подчас задаёт респондентам, и которые до неё вряд ли кого так интересовали.
Случайно или намеренно, но интервью подобраны так, чтобы при небольшом их количестве показать полярность мнений на ставшие догматическими в нашем сознании представления об ужасах 900 блокадных дней. Одни никогда не сталкивались с каннибализмом, другие едва ли не стали одной из жертв; кто-то умудрялся думать и о пище духовной, раз или два выбрался в театр или кино, подобно будденброковской Эльзе ночью, замерев на стуле, читал книжку с лучиной в руке, другим не хватало на это сил, времени, мотивации (?); кого загоняли смотреть казнь немцев, а кто говорит о добровольном неучастии в зрелище; кто-то до сих пор не верит, что номенклатура питалась иначе основной массы блокадников, другие были свидетелями омерзительного гурманства "элиты" и т.д. Но помимо различий есть и точки соприкосновения: тогдашняя убеждённость о невозможности сдачи города; отсутствие антисемитизма; ненависть к врагу в годы блокады и такая же жалость к военнопленным после; атрофия чувств к умирающим близким, петлёй захватившая их многие годы спустя...
Помимо общеизвестных фактов, интервью представляют интерес и с культурно-антропологической точки зрения. Автор задаёт подчас, казалось бы неуместные возмутительные своей неполитизированностью интимные вопросы: о проблемах пищеварения, менструациях, сексе, личной гигиене. Чувства, мысли, переживания личного характера не остаются в стороне. Проблема межличностных отношений, дихотомии мужчина-женщина, смены гендерных ролей с каждым новым интервью проступает всё явственнее.
Вопросы, заданные Добротворской, или непрозвучавшие, но появившиеся у автора/читателя в ходе ответов на них, вкратце изложены в третьей части книги. Наверное, для большинства прочитавших "Блокадных девочек" третья часть представляется наиболее одиозной. Зачем с таким натурализмом описывать что ты ела на курорте на Мальдивах и чем тамошняя кухня отличается от кухни Маврикия? как едят представители истеблишмента? и после какого шарика мороженого тебя уже не грызёт совесть о похеренной диете?
Тем не менее не могу не заметить, что подобная концовка логична и последовательна. При чём написана в соответствии с научным требованием к работе. Судите сами: вопросы введения здесь обобщены и подытожены; автор анализирует собранные данные и соотносит их с другими как известными фактами, так и работами, уже научного содержания (при этом личный, а не научный характер собственной работы ещё раз подчёркивается). И, наконец, в лучших традициях дипломной работы ставятся новые актуальные вопросы, которые предстоит раскрыть в дальнейшем. При чём проблемы, лишь на первый взгляд кажущиеся сугубо личными. Можем ли мы иначе трактовать трагедию блокадного Ленинграда? не лицемерно ли, прикрываясь советскими штампами и трагедией людей, разносить тех, кто видит и подаёт её иначе, при этом самим переигрывая по-новому иные, не столь "личные" сюжеты отечественной и мировой истории? как правильно подать её детям и нужно ли вообще, если они даже не знают и не хотят знать историю своей семьи? Не является ли оскорблением памяти жертв блокады её тотальная мифологизация и вся та патетика, связанная в целом с периодом ВОВ?
Являясь по сути художественным произведением, "тетрадь" изобилует большим количеством полезных и самых разнообразных ссылок на научные и столь же личные монографии посвящённые блокаде, фильмы, музыкальные композиции. Интеллектуальный кругозор и широта спектра культурных ассоциаций (характерный для обеих её книг) поражают. Находка для тех, кто только открывает для себя эту тему.
Добротворская умело оседлала своего излюбленного конька - смесь эпистолярного и дневникового жанров (развитого ею в дальнейшем в Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Серёже ), что явилось не просто удачным, но "говорящим" ходом. Здесь внутреннее содержание обличено в правильную внешнюю форму. Личный дневник (дневниковые заметки самого автора в певой и третьей частях + личные воспоминания блокадниц), уместившийся в "пайковых" 125 страницах формата А4. Дневник Карины Добротворской о её внутренней блокаде, изжить которую не удалось.
В разрастающемся болоте разного рода автобиографий, не бесполезная, но достойная к прочтению книга. Быть может, если бы у каждого нашлись терпение и силы разобраться в жупелах детства, провести исследование, в первую очередь для себя, и возможность их выразить, психозов и неврозов зрелости удалось бы избежать.

Когда-то я читала много книг про войну, смотрела фильмы, ревела, кусала губы, закрывала глаза, и снова смотрела и читала. Мне кажется, я так училась - любить, сострадать, чувствовать. Я упивалась тем, что я это могу. Кажется, я искала в себе предел, за которым ты сам начинаешь жить как будто там, с ними. Когда ты чувствуешь постоянную вину в том, что ты тут, сыт, одет, в мирное время, с живыми родителями, и можешь выбрать, что есть на обед. За которым боль душевная становится почти физической. Кажется, я дошла до того предела. После этого я несколько лет позорно избегала всех околовоенных произведений, я отрастила вокруг себя корку, мне только иногда снилась та война, как будто я там, и мне было очень страшно.
На выходных мне в руки попала книжка "Блокадные девочки" Карины Добротворской. Я прочитала ее за один день, почти не вставая и не выходя из дома. Небольшая книжка в мягкой обложке. Половина книги - воспоминания бабушек, переживших блокаду девочками. Не беспорядочные, а построенные в форме ответов на примерно одни и те же вопросы автора. Вторая половина книги - современный дневник автора. Когда перешла на вторую часть, подумала - что за фигня? Дайте мне еще воспоминаний. При чем тут мысли посторонней женщины, которая не жила в ту войну, которая достаточно богата, чтобы по прихоти купить квартиру в Питере на Большой Конюшенной, которая ездит на курсы лечебного голодания за рубеж. Что за бред? Мне было это странно. Но чем дальше я читала, тем больше понимала, что в этих ее мыслях и есть вся книга. Она живет не в наше время, а там, тогда, с теми блокадными девочками. Она не понимает, как можно заказать несколько блюд в ресторане и не доесть их. Она родилась в Ленинграде и рвется вернуться в него из Москвы. Она пытается определить правду и ложь в блокадных воспоминаниях, она жалеет, что не говорила с бабушкой о войне, она стремится, чтобы ее дочь не узнала, что такое голод. Она задает вопросы сама себе и пытается найти на них ответ. Она пытается справиться с войной в себе, она пытается представить, выжила ли бы она в ту войну.
Я тоже пытаюсь представить. И мне страшно. Страшно настолько, что я закрываю глаза и затыкаю уши. Я цинично жру мороженое над книгой, читая про голод, чтобы задавить в себе это чувство ужаса. Ужаса не описанного - на самом деле, почти все девочки говорят, что страха не было - на него не было сил. Был только голод и холод. В книге реальные адреса - Рылеева, 5ая Советская, набережная Фонтанки, 2ая линия Васильевского острова - это все так близко, это все невыдуманно, война была там, в этих домах умирали люди, их бомбили, из окон выливали нечистоты - потому что не было сил вынести их на улицу, в них жгли книги и мебель, чтобы хоть немножко согреться, в них между рамами зимой хранили умерших детей, чтобы продолжать получать на них карточки... Я читала, и у меня волосы вставали дыбом. Это невозможно представить по-настоящему - мозг ставит блокировку, убеждает, что это было давно, что этого не повторится.
Здесь, в Петербурге, война воспринимается особо. Здесь, даже по прошествии 70 лет, о ней многое напоминает: звук метронома на Итальянской, незаделанный след от снаряда на Аничковом мосту, ржавые таблички "Убежище" на старых домах, и здесь свой особый праздник - 27 января - день снятия блокады, он здесь отмечается как День Победы.
Я не знаю, выжила ли бы я в ту войну. Нашла ли в себе силы бороться. Говорят, выживали коммунальными квартирами - соседи и незнакомые люди помогали друг другу. Выживали те, кто находил в себе силы помогать другим. Выживали из гордости. Я не знаю, смогла ли бы я. Мне страшно. Дай Бог, этого ужаса никогда не повторится.

Необычная книга. Необычная в том смысле, что важная совсем не тем, чем важны другие выходящие сейчас книги о блокаде. В "Блокадных девочках" есть истории этих самых девочек: в подборке интервью, которые они давали Добротворской. Но это обычные - по тем запредельным блокадным меркам - истории. И они не главное.

Главное - то, что написано самой Добротворской, взгляд на блокаду глазами человека, ее не заставшего, но заставшего семейную и городскую память о ней. В этом взгляде, в этих задаваемых самому себе вопросах, на которые невозможен ответ, в этом внутренне необъяснимом интересе к теме узнаешь себя. И в том, как блокадный опыт, даже не лично твой, продолжает влиять на тебя и твою жизнь, напоминать о себе, - в этом тоже узнаешь.

От книги к книге к блокадным историям привыкаешь, незаметно наращиваешь какую-то психологическую защиту - иначе невозможно (примерно так, наверное, сами блокадники привыкали к чудовищной действительности, просто чтобы с ума не сойти). А вот от этих мыслей, мыслей человека почти твоего поколения, никуда не денешься. Они все твои, все про тебя. Про тебя лично.