Цитаты из книги «Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже»

Как я ненавижу вспоминать историю нашего возвращения из Америки! Ты тоже не хотел об этом говорить. Но мы оба знали, что это возвращение сыграло в нашей жизни роковую роль. Ты никогда не употребил бы слово “роковую”. Ну хорошо, а какую тогда? За четыре месяца ты заработал в Америке 10 тысяч долларов. В 1992 году это было целое состояние. Примерно половину из них мы везли с собой в Питер с туманными планами как-то улучшить наше жилье, “жить просторнее”. Другую половину потратили на жизнь в Америке, на мои перелеты, на еду и на вещи, конечно. Купили несколько пар ботинок и кроссовок. Ты обожал хорошую обувь, тщательно за ней ухаживал и трясся над каждой парой. Купили по кожаной куртке (тебе коричневую, а мне – черную), рубашки, футболки, туфли, плащи, юбки, блузки, свитера, уже толком не помню что. Ну и очередной громадный серый матерчатый чемодан с дешевой 14-й улицы. А еще мы купили телевизор, музыкальный центр, продвинутый видеомагнитофон, какие-то супернаушники, множество видео- и аудиокассет. Всё самое ценное, прежде всего аппаратуру, должен был везти ты – все-таки ты летел не каким-то жалким “Аэрофлотом”, а “Дельтой”, а там уж точно не украдут. Мне достались одежда, духи, косметика, часть обуви, орешки, книжки и бумажки. Ничего особо важного. Ты благополучно улетел. Кажется, даже позвонил Брашинскому, когда добрался до дома. На следующий день Мишка отвез меня в аэропорт. Мы обнялись: – Пока, Каришонок, – сказал он. – Береги моего братка. Самолет нормально взлетел, но минут через сорок по проходу забегали стюардессы, зажглись аварийные лампочки, и капитан сказал, что мы возвращаемся в JFK – из-за каких-то технических неисправностей. Вскоре выяснилось, что у самолета не убрались шасси. Было непонятно, насколько они повреждены и как нам удастся сесть. Началась паника. Стюардессы разносили лекарства, кто-то рыдал, кто-то молился. Меня удивило, что мужчины психовали больше женщин.

онистская эстетика, так важны были Брехт и Берлин, который ты называл городом-призраком, исполненным пафоса, пошлости и трагизма

Это была по-советски строгая школа манипуляции, притворства, маневров, раз и навсегда установленных лицемерных правил. “Я не такая, я жду трамвая” – девиз моей юности. Вооруженные им, многие советские девушки лишались искренности, радости и непосредственности в выражении своих чувств.

счастье одиночества и радость независимости.

– Ты ведь всё еще любишь меня? Не разлюбила? Конечно, люблю.

В конце августа мы говорили с тобой по телефону. Мне опять нужны были какие-то бумаги, книги. Разговор получился спокойный. Ты спросил, когда мне рожать. Услышав, что недели через две, пожелал удачи. Не помню уже, сказала ли я, что у меня будет мальчик. Иван. На следующий день тебя не стало.

Моя девчонка ко мне больше не вернется.

– А как же я, Иванчик? Как же мы с тобой? (“А как же я, Малыш? Я ведь лучше собаки”.) Я заплакала: – Не спрашивай меня, я не знаю. – Но ведь между нами есть что-то такое, что нельзя разрушать. Мы же два Иванчика. Иванчик и Иванчик. Как же так?

Моего нежного деликатного Сережу никак невозможно назвать Серегой.

После того как мы впервые поцеловались, мне ни разу не захотелось ни мороженого, ни сладкого. Только не надо думать, что всё так просто и так тупо: появился бурный секс – и не надо еды. Дело тут не в сексе – у булимиков может быть вполне насыщенная сексуальная жизнь. Дело в том, что на тебя смотрят влюбленными глазами – и в этих глазах, как в волшебном зеркале, ты самая красивая. Мой Сережа на меня так и смотрит.