Цитаты из книг автора «Карина Добротворская»

Дело было летом. С датами у меня плохо, но, наверное, это был девяностый год? Вокруг нас бушевала историческая буря, но почти всё стерлось из памяти. Телевизор я смотрела мало, газет не читала, радио не слушала, интернета ни у кого не было. Я жила в мире влюбленностей, доморощенной и книжной философии, разговоров с подругами о самом страшном и самом главном, книг и толстых журналов, учебы, фильмов, театра. За нашими спинами трещала по швам большая советская история, но я, увлеченная тем, как менялась моя маленькая жизнь, этим не интересовалась. Всё происходящее в стране воспринималось как яркий, но далекий фон. Хотя, возможно, безумие, которое творилось с тобой и со мной, было отголоском этой прорвавшей плотину свободы.

Мария Казарес. На ее закрытых веках – нарисованные глаза

Горькие слезы Петры фон Кант” в Доме кино

(“К чему вся одаренность без страсти и воли?” – спрашивала Цветаева

поцелуй Боуи с Катрин Денев в “Голоде”

фильме Осимы “Счастливого Рождества, мистер Лоуренс”,

Записками блокадного человека» Лидии Гинзбург,

Как я ненавижу вспоминать историю нашего возвращения из Америки! Ты тоже не хотел об этом говорить. Но мы оба знали, что это возвращение сыграло в нашей жизни роковую роль. Ты никогда не употребил бы слово “роковую”. Ну хорошо, а какую тогда? За четыре месяца ты заработал в Америке 10 тысяч долларов. В 1992 году это было целое состояние. Примерно половину из них мы везли с собой в Питер с туманными планами как-то улучшить наше жилье, “жить просторнее”. Другую половину потратили на жизнь в Америке, на мои перелеты, на еду и на вещи, конечно. Купили несколько пар ботинок и кроссовок. Ты обожал хорошую обувь, тщательно за ней ухаживал и трясся над каждой парой. Купили по кожаной куртке (тебе коричневую, а мне – черную), рубашки, футболки, туфли, плащи, юбки, блузки, свитера, уже толком не помню что. Ну и очередной громадный серый матерчатый чемодан с дешевой 14-й улицы. А еще мы купили телевизор, музыкальный центр, продвинутый видеомагнитофон, какие-то супернаушники, множество видео- и аудиокассет. Всё самое ценное, прежде всего аппаратуру, должен был везти ты – все-таки ты летел не каким-то жалким “Аэрофлотом”, а “Дельтой”, а там уж точно не украдут. Мне достались одежда, духи, косметика, часть обуви, орешки, книжки и бумажки. Ничего особо важного. Ты благополучно улетел. Кажется, даже позвонил Брашинскому, когда добрался до дома. На следующий день Мишка отвез меня в аэропорт. Мы обнялись: – Пока, Каришонок, – сказал он. – Береги моего братка. Самолет нормально взлетел, но минут через сорок по проходу забегали стюардессы, зажглись аварийные лампочки, и капитан сказал, что мы возвращаемся в JFK – из-за каких-то технических неисправностей. Вскоре выяснилось, что у самолета не убрались шасси. Было непонятно, насколько они повреждены и как нам удастся сесть. Началась паника. Стюардессы разносили лекарства, кто-то рыдал, кто-то молился. Меня удивило, что мужчины психовали больше женщин. Я оставалась совершенно спокойной – почему-то была уверена, что ничего страшного не случится и мы благополучно сядем.

Как я ненавижу вспоминать историю нашего возвращения из Америки! Ты тоже не хотел об этом говорить. Но мы оба знали, что это возвращение сыграло в нашей жизни роковую роль. Ты никогда не употребил бы слово “роковую”. Ну хорошо, а какую тогда? За четыре месяца ты заработал в Америке 10 тысяч долларов. В 1992 году это было целое состояние. Примерно половину из них мы везли с собой в Питер с туманными планами как-то улучшить наше жилье, “жить просторнее”. Другую половину потратили на жизнь в Америке, на мои перелеты, на еду и на вещи, конечно. Купили несколько пар ботинок и кроссовок. Ты обожал хорошую обувь, тщательно за ней ухаживал и трясся над каждой парой. Купили по кожаной куртке (тебе коричневую, а мне – черную), рубашки, футболки, туфли, плащи, юбки, блузки, свитера, уже толком не помню что. Ну и очередной громадный серый матерчатый чемодан с дешевой 14-й улицы. А еще мы купили телевизор, музыкальный центр, продвинутый видеомагнитофон, какие-то супернаушники, множество видео- и аудиокассет. Всё самое ценное, прежде всего аппаратуру, должен был везти ты – все-таки ты летел не каким-то жалким “Аэрофлотом”, а “Дельтой”, а там уж точно не украдут. Мне достались одежда, духи, косметика, часть обуви, орешки, книжки и бумажки. Ничего особо важного. Ты благополучно улетел. Кажется, даже позвонил Брашинскому, когда добрался до дома. На следующий день Мишка отвез меня в аэропорт. Мы обнялись: – Пока, Каришонок, – сказал он. – Береги моего братка. Самолет нормально взлетел, но минут через сорок по проходу забегали стюардессы, зажглись аварийные лампочки, и капитан сказал, что мы возвращаемся в JFK – из-за каких-то технических неисправностей. Вскоре выяснилось, что у самолета не убрались шасси. Было непонятно, насколько они повреждены и как нам удастся сесть. Началась паника. Стюардессы разносили лекарства, кто-то рыдал, кто-то молился. Меня удивило, что мужчины психовали больше женщин.

онистская эстетика, так важны были Брехт и Берлин, который ты называл городом-призраком, исполненным пафоса, пошлости и трагизма