Она срывала чужие жизни, что ромашки для венка, боясь лишь одного – что слишком мало их……несла.…бежала босиком по колючему снегу, несла его, сплетенный древним знанием. Задыхалась от боли. И надежды. И страха, что надежды этой – недостаточно……лила молитву земле.И собранную силу в посиневшие губы своего мальчика. Звала. Клялась. Кляла и обвиняла. Рыдала, позабывши и о гордости, и о мести, желая лишь одного – чтобы ожил.Исполнилось.…тогда это было сродни чуду. Дрогнули заиндевевшие веки, и снежинка сорвалась со светлых с рыжиною ресничек.– Мама… мне так холодно, – сказал ее мальчик, протягивая руки. – Мамочка… почему мне так холодно?– Ничего. – Она обняла, прижимая к груди того, кто был ее жизнью и надеждой. – Скоро я тебя согрею…Знала ли она, чем обернется?А если бы знала… нет, ничего б не изменилось.Жизнь за жизнь?Пускай.Если ему, тому, кто был проклят, позволена такая плата, то и ее мальчик ничем не хуже.– Ничего, – повторила она, обнимая сына.Вырос. И только Морана знает, чего стоил ей каждый его год… посильная плата. Она не жаловалась. Она приспособилась. И хоронить. И воскрешать. И утешать.Уговаривать.