Хильда не видела кошмаров о смерти родителей. Не дрожала, заслышав шаги за дверью. И в отличие от Торы, наверное, была способна себя убить. Например, если бы ее снова позвали к королеве.

Хильда умела слушать и запоминать. Не пряталась от Макэйо, но учила Тору вести себя так, чтобы он оставался доволен. Возможно, именно благодаря Хильде Макэйо не бросил Тору потом, когда она стала слишком взрослой для него. Макэйо завел себе новую любимицу, а Тора осталась среди редкостей. Это была спокойная жизнь, и Хильда исчезла.

Тора думала, что насовсем, но ошибалась: в этом доме она вновь стала нужна.

Хильда умеет выживать.

Она просыпается среди ночи за мгновение до того, как в замке повернется ключ. Хильда скатывается на пол и прячется под кровать, прижавшись к полу. Она не позволяет кричать, но молча проглотит пыль и закусывает до боли пальцы. Боль делает Хильду сильней.

Хильда знает, что те, кто приходят в комнату, лишь делают вид, будто не замечают Торхилд. Ее убежище ненадежно, но это – часть игры.

Им нужен страх.

И Тора боится.

Шагов. И скрипа двери. И тени, что ложится на порог. Запаха лимона, который перебивает все прочие запахи, и Тора при всем желании не сумеет узнать ночного гостя… впрочем, их ведь много. Иногда двое. Трое. Или даже как-то четверо, в самый первый раз, когда она еще не знала, что нужно прятаться.

Она проснулась от того, что на лицо положили подушку. Тора попробовала вывернуться, но оказалось, что ее руки и ноги держат. И кто-то шепотом отсчитывает секунды:

– Двадцать один… двадцать два…

Тора задыхалась и рвалась. А Хильда приказала успокоиться и прекратить сопротивление. Те, кто пришли, не посмеют убить, но чем больше Тора дергается, тем хуже ей будет.

И оказалась права: стоило замереть, как подушка исчезла.

– Зря ты не умерла, потаскуха, – сказали ей, наклонившись к самому уху. – Смотри, еще раз застанем в кровати, и ты пожалеешь, что на свет родилась…

Она уже жалела.

– А вздумаешь пожаловаться, подумай, кто ты такая. Потаскухе не поверят…

Тора все равно хотела рассказать про тех четверых, про подушку, про то, что она не спала до рассвета, глотая слезы. И про навязчивый лимонный аромат. Но Хильда велела молчать: даже если Торе поверят, то райгрэ вряд ли захочет ссориться со стаей. Они же, не желая напрямую нарушать приказ, не причинят Торе непоправимого вреда. И надо жить на грани.

Пока.

Хильда отыщет выход.

Ей нужно осмотреться. Разобраться. Решить.

Хильда знала бы, что делать, если бы райгрэ оставил Торхилд при себе. Возможно, он передумает, и тогда положение Торы изменится. Возможно, он не передумает, и тогда Торе лучше будет уйти. Но прежде чем уходить, она должна подготовиться.

У нее имеется доступ к продуктам, оружию, пусть с ним у Хильды не слишком-то ладилось, и к деньгам, но сейчас красть нельзя – райгрэ не настолько доверчив и в любой момент может поднять счета.

Спешить не стоит. Время еще есть.

Тора терпит. Хильда наблюдает. Ей всегда нравилось это занятие, и ее не обманет аромат лимонов. Запахи не так уж важны: все ведь очевидно.

Ненависть рождалась на кухне, среди раскаленных плит, кастрюль и котелков, которыми управляла толстая пожилая повариха. Ей не понравилось, что Тора, хоть и не по собственной воле, но вмешалась в хозяйство, которое толстуха считала своей вотчиной. Впрочем, власть ее простиралась далеко за пределы кухни – слишком многие в доме были связаны с этой женщиной. И Хильде приходилось быть очень внимательной, чтобы увернуться от словно бы случайных подножек, чужих локтей и неслучайных злых тычков. Пару раз не получалось, и Торхилд натыкалась на острый угол стола или комода, на выступ каминной решетки или перила лестницы… Однажды на лестнице разлили масло. И крышка старинного клавесина – у Макэйо стоял похожий, только попроще – рухнула, едва не переломав пальцы.

Хильда успела убрать руки вовремя.

И запах масла ощутила загодя. Заставила убирать… тех ли, кто лил? Других ли?

Но этой ночью в Торхилд ткнули черенком от швабры. Было больно, но Хильда стиснула зубы: она помнит другую боль, настоящую, а эта… пара синяков и только.

Торе надо перетерпеть.

Уже недолго.

Хильда почти определилась с тем, как уйти из дому, что взять и куда направиться.

А противостояние обострялось. На кухне падали ножи, норовя ударить по ногам. И чан кипятка перевернулся совершенно случайно. А та ступенька на деревянной лестнице наверняка просто не выдержала вес Торхилд.

Хильда точно знала: в этой игре следует поддаваться, ведь постоянный проигрыш злит противника. Злость же рано или поздно заставит переступить черту, и тогда Тора пострадает.

Она и так страдала. Каждый вечер, возвращаясь к себе, – комната запиралась, но замок не спасал от ночных гостей, – Тора брала в руки синий флакон.

Всего несколько капель и…

Флакон отправлялся в ящик туалетного столика, а Торхилд заплетала волосы, переодевалась в ночную рубашку и ложилась в постель. Она закрывала глаза и лежала, уговаривая себя, что справится и на этот раз. Хильда сильная.

Выживет.

Но и она уставала. А усталость приводила к ошибкам, поэтому Хильда не заподозрила дурного, когда в желтой гостиной появился Аргейм и сказал:

– Пришли гости. – Смотрел он поверх головы Торы, и служанки, рьяно натиравшие хрусталь и серебро, замерли в ожидании. – Подай им кофе. Займи чем-нибудь.

Тора чувствовала подвох, но Хильда потребовала спокойствия – при посторонних тронуть Тору не посмеют. Да и разве не задача Торхилд как хозяйки дома, пусть бы и названой, встречать гостей?

На кухне уже сервировали столик на колесах. И вновь разговоры смолкли.

Нет, слуги исполняли все указания Торы быстро, точно и в срок, со старанием, в котором чувствовалась издевка. Она не может пожаловаться на лень или же нарушение приказа… а остальное – слишком зыбко.

Но Хильда все равно проверила и чашки, и блюдца, и кофе, и коньяк, и легчайшие воздушные пирожные, которые возвышались горкой.

– Вы замечательно готовите, – сказала она поварихе.

Та, фыркнув, отвернулась. Ей не нужны были похвалы, ей нужно было, чтобы Торхилд исчезла. Из кухни. Из дома. Из жизни.

И Хильда впервые подумала, что если убить эту женщину, например, тем самым ядом из флакона, Торе станет легче. Возможно, и уходить не понадобится. Только надо сделать так, чтобы Тору не заподозрили. Об этом она размышляла, пока катила столик к гостиной, и, задумавшись, пропустила ловушку.

Торхилд поняла, в чем дело, лишь переступив порог комнаты.

– Ба! Какая встреча! – сказали ей, заступая путь. – Ты не рада, сестричка?

Ни один из четверки не был братом Торы, во всяком случае, родным. Двоюродные? Троюродные? Она почти никого не знает из рода Темной Ртути.

Тора хотела бежать. Хильда взяла со столика вилку, уже поняв, что сбежать не позволят.

– Не спеши. – Дверь прикрыли.

И ударить не вышло – руки оказались в тисках. Запястья выкручивали, пока боль не заставила выпустить никчемное оружие. Зачем Торхилд вообще сопротивлялась? Она и сама не знает. Но боролась молча, пытаясь вывернуться, лягнуть сородича, дотянуться до шеи зубами ли, коготками, слишком мягкими, чтобы навредить.

Райгрэ обещал защиту.

В доме.

И просил не выходить за пределы.

И если Торхилд выведут, то он не станет связываться.

– Угомонись! – Удар в живот выбил воздух, но не успокоил, как и пощечина. И веревка, перехватившая запястья, не усмирила. И даже лезвие, которое прижалось к горлу.

А потом вдруг появился райгрэ, и все изменилось.

Хильда с удовлетворением услышала, как хрустят кости. А потом исчезла: с райгрэ она связываться не станет. И Торе лучше молчать: если райгрэ узнает про Хильду, то сочтет Тору сумасшедшей.

Из скорбного дома сбежать вряд ли получится.

Райгрэ разглядывал Торхилд недолго. И от веревки освободил.

– Идем, найденыш. – Он положил руку на спину, подталкивая Тору к двери. – Думаю, нам опять пришло время поговорить.

Тора поднималась, а он шел сзади и руку не убирал. Тора чувствовала ее сквозь ткань платья и нижней рубашки, но не боялась.

Устала, наверное.

А райгрэ привел Тору не в библиотеку и не в кабинет, где долго отказывались убираться, ссылаясь на то, что хозяин не будет рад вмешательству. Он привел Тору в собственные покои.

В спальню.

И… хуже все равно не будет.

В спальне Тора справится без Хильды. Она помнит, как и что надо делать.

Рука со спины исчезла, Тору развернули – ее тело больше ей не принадлежало, – и палец райгрэ приподнял ее подбородок.

– Когда ты в последний раз нормально спала? – спокойно поинтересовался райгрэ.

Давно. В последние дни Хильда требовала быть начеку.

– Ты выглядишь хуже, чем тогда, когда мы тебя нашли. И я хочу знать, почему.

– У… у меня недомогания.

Райгрэ наклонился, потерся щекой о щеку.

– Лжешь, – прошептал он. – Девочка, пожалуйста, не надо мне лгать. Я очень этого не люблю.

– Вы… не поверите.

– А ты попробуй. Кого боишься? Я ведь чувствую, что боишься… не этих сегодня. А раньше. Точнее, давно… когда это началось?

– Сразу.

Его губы скользнули по царапине, собирая подсыхающую кровь.

– Я жду, – напомнил райгрэ, отстраняясь.

И Тора заговорила. Ей было стыдно. И страшно. И еще безумно колотилось сердце, как бывает после долгого бега… А райгрэ стоял, слушал, поглаживал ее шею большим пальцем, и Торе хотелось плакать от этой ласки.

Но Хильда не одобрила бы слез: мужчины их не любят.

– Вот, значит, как. – Тон этот не предвещал ничего хорошего. – Раздевайся.

Тора послушно расстегнула пуговицы на корсаже.

– И рубашку сними. – Райгрэ не стал мешать, когда она повесила платье на спинку стула. И рубашку отправила следом. Чулки.

Он подошел и, опустившись на колени, коснулся живота:

– Это откуда?

Сегодня, от сородичей. И позавчера – угол кухонного стола… а на голени – от кровати… у мебели много острых углов. Ожог – чай горячий вывернули… почему он тратит время на синяки?

Ну да, из-за них Тора перестала быть красивой. Это плохо. Красота много значит.

– Ложись в постель. – Он отбросил покрывало, и Тора поспешила выполнить приказ. Наверное, синяки ее не совсем изуродовали.

Райгрэ отошел и вернулся со стаканом:

– Сделаешь глубокий вдох.

Тора подчинилась.

– А теперь выдох и глотай… и яблочко…

Яблочная долька не спасла от пожара во рту. Едкая жидкость добралась до желудка и, кажется, вознамерилась его расплавить. Но горечь ушла, зато осталось тепло, которого становилось все больше и больше.

– Коньяк. Другого успокоительного, извини, не имею. Сейчас озноб пройдет, и ты поспишь.

Нельзя! Во сне она беззащитна.

Райгрэ лег рядом и притянул к себе. Он гладил по голове, разминал шею, плечи, спину. Прикосновения его были нежны, однако лишены даже намека на продолжение.

Торхилд ему не нравится?

– Закрывай глаза. Засыпай, найденыш. Здесь тебя никто не тронет… засыпай. Некого бояться.

Верить нельзя, но Тора проваливалась в сон, по привычке тотчас просыпаясь, боясь пропустить момент, когда в замке повернется ключ.

Ей нельзя в кровати. Не сейчас.

– В моей – можно. И никто не придет. Поверь…

Торе очень хотелось верить. Тем более что Хильды не было.

И она сдалась.

А ночью тень коснулась лица, и Тора вскочила, чтобы оказаться в кольце рук.

– Тише, это всего-навсего я… больше тебе некого бояться.